Я успел засунуть в рот одну конфету, откусить кусочек сладкой коричневой медали и ощутить во рту охлаждающий, словно зубной порошок, вкус мяты: в конце концов, спортсмен должен подкрепить свои силы после одного ответственного состязания и накануне другого! Библиотека Юнион. 13 марта 2020. Добавить в друзья. «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. По мере того как он приближался к концу, Аня становилась все более и более рассеянной. Она ела машинально, а ее большие глаза неотрывно, невидящим взглядом смотрели на небо за окном. Это раздражало Мариллу еще сильнее. Ну, всё равно, возьми и с платочком, чистенький, пригодится, может, четыре двугривенных тут, может, понадобятся, прости, голубчик, больше-то как раз сама не имею прости, голубчик.
Иван Бунин. Митина любовь
Ее натруженные руки будут отдыхать, а больная спина — нежиться по утрам в кровати. Ему не нужно новое барахло. Он всего лишь хочет однажды вечером лечь в постель, не думая про гроши. Когда все дела были закончены, вахтер похлопал Амата по плечу и протянул ему коньки. Амат зашнуровал их, взял клюшку и выехал на пустую площадку. В его обязанности входит помогать вахтеру, если надо поднять что-то тяжелое, а также открывать тугие дверцы бортика, которые не по силам старику из-за ревматизма. После этого Амат полирует лед и получает площадку в свое распоряжение на целый час, пока не придут конькобежцы. И это лучшие шестьдесят минут каждого его дня. Он надел наушники, поставил звук на полную громкость и полетел со всех ног в другой конец площадки — так что шлем ударился о борт. Затем на полной скорости помчался обратно. И так снова и снова.
Фатима на мгновение оторвалась от уборки и посмотрела на сына. Вахтер, встретившись с ней взглядом, угадал по губам беззвучное «спасибо». И кивнул, пряча улыбку. Фатима вспомнила свое замешательство, когда тренеры хоккейного клуба первый раз сказали ей, что Амат исключительно одаренный ребенок. Она тогда еще не особо понимала по-шведски, и для нее было чудом то, что Амат стал кататься на коньках почти сразу, как научился ходить. Годы шли, она так и не привыкла к вечному холоду, но научилась любить город таким, каков он есть. И все же никогда в жизни не видела она ничего более странного, чем мальчик, рожденный играть на льду, которого она произвела на свет в краю, где никогда не видели снега. На одной из небольших вилл в центре поселка из душа вышел запыхавшийся и с покрасневшими глазами спортивный директор хоккейного клуба Бьорнстада Петер Андерсон. Этой ночью он глаз не сомкнул, и потоки воды не смогли смыть нервного напряжения. Его дважды вырвало.
Петер слышал, как Мира хлопочет в коридоре возле ванной, как идет будить детей, и он в точности знал, что она скажет: «Господи, Петер, тебе уже за сорок! Если тренер нервничает за предстоящий юниорский матч больше, чем сами юниоры, значит, ему пора принять сабрил, запить его хорошим коктейлем и вообще немного расслабиться». Вот уже десять лет, как семья Андерсон вернулась из Канады домой, в Бьорнстад, но Петер так и не смог объяснить жене, что значит хоккей для этого города. Взрослые мужики, чего вы так близко к сердцу это принимаете! Они еще дети! Но однажды вечером все-таки высказался: «Да знаю я, Мира, что это всего лишь игра. Все я понимаю. Но мы живем в лесу. У нас ни туризма, ни шахты, ни высоких технологий. Один мрак, холод да безработица.
Если в этом городе хоть что-то начнут принимать близко к сердцу, значит, дело пошло на лад. Я понимаю, милая, что это не твой город, но ты посмотри вокруг: рабочих мест все меньше, коммуна затягивает пояс все туже. Мы народ суровый, настоящие медведи, но нам надавали столько пощечин. Этому городу необходимо в чем-нибудь победить. Нам надо один раз почувствовать, что мы хоть в чем-то лучшие. Я понимаю, это только игра. Но только не только… И не всегда». Мира крепко поцеловала его в лоб, прижалась и, улыбнувшись, нежно прошептала ему на ухо: «Идиот! Он вышел из ванной и постучал в дверь своей пятнадцатилетней дочери, пока оттуда не раздались звуки гитары. Дочь любит свой инструмент, а не спорт.
Бывали дни, когда он из-за этого очень расстраивался, но случались и другие дни, когда он только радовался за нее. Мая лежала в кровати. Когда раздался стук в дверь, она заиграла еще громче и услышала, как в коридоре хлопочут родители. Мама с двумя высшими образованиями, которая знает наизусть весь свод законов, но даже на скамье подсудимых не сможет вспомнить, что такое проброс и офсайд. Папа, знающий в тончайших нюансах все хоккейные стратегии, но не способный смотреть сериал, в котором больше трех героев, — каждые пять минут он будет спрашивать: «Что они делают? А это кто? Почему я должен молчать?! Ну вот, теперь я прослушал, что они сказали… можете отмотать назад? Лишь в пятнадцать лет человеку может так нестерпимо хотеться сбежать из дома. Как говорит ее мама, когда холод и мрак вконец истощают терпение и она выпивает три-четыре бокала вина: «В этом городе, Мая, жить нельзя, здесь можно только выживать».
Оба даже не подозревали, насколько верны их слова. Грубое слово, как и грубый силовой прием, — часть игры, но все, что происходит в клубе, не должно выходить за его пределы. Правило действует как на площадке, так и за ее пределами, потому что благо клуба — это главное. Еще довольно рано, и ледовый дворец пуст, не считая вахтера, уборщицы и одинокого хоккеиста из детской команды, который раскатывает по площадке туда-сюда. Однако из кабинета на верхнем этаже рокочут решительные голоса мужчин в пиджаках. На стене висит фотография почти двадцатилетней давности — ее сделали в тот год, когда команда хоккеистов Бьорнстада заняла второе место по стране. Кто-то из мужчин в пиджаках запечатлен на снимке, кто-то нет, но после победы все они решили вернуться в Бьорнстад. Ведь теперь город перестанет прозябать в низших дивизионах, они снова станут хоккейной элитой и потягаются силами с лучшими из лучших. Генеральный директор клуба сидел за столом. Он был самым потливым человеком во всем городе, потому что жил в постоянном страхе, словно ребенок, который стянул чужое.
А в то утро он был напуган как никогда. Директорскую рубашку усыпали крошки, он так неистово жевал бутерброд, что напрашивался вопрос, понимает ли он, в чем вообще смысл приема пищи.
Ей нравится чувствовать, как инструмент давит на тело, как отзывается дерево, когда она постукивает по корпусу, как струны впиваются в отекшие после сна подушечки пальцев. Простые аккорды, нежные переходы — чистое наслаждение.
Мае пятнадцать лет, она часто влюблялась, но первой ее любовью была гитара. Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей. Мая ненавидит хоккей, но понимает отца. Спорт — это такой же инструмент, как гитара.
Мама любит шептать ей на ухо: «Никогда не доверяй человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки». Мама любит мужчину, сердце которого отдано городку, где все помешаны на спорте. Главное для этого города — хоккей, и, что бы там ни говорили, Бьорнстад — место надежное. Всегда знаешь, чего от него ждать.
День за днем одно и то же. Бьорнстад расположен ни с чем не рядом и даже на карте выглядит неестественно. Как будто пьяный великан вышел пописать на снег и вывел на нем свое имя, скажут одни. Как будто природа и люди занимались перетягиванием жизненного пространства, скажут другие, более уравновешенные.
Как бы то ни было, город пока проигрывает, выигрывать хоть в чем-то ему вообще давненько не приходилось. Работы все меньше, людей тоже, и каждый год лес съедает один-другой брошенный дом. В те времена, когда городу еще было чем похвастаться, местные власти повесили на въезде баннер со слоганом в популярной тогда манере: «Добро пожаловать в Бьорнстад! Нас ждут новые победы!
Иногда Бьорнстад казался результатом философского эксперимента: что будет, если в лесу рухнет целый город, но никто этого не заметит? Чтобы ответить на этот вопрос, пройдем сотню метров по направлению к озеру.
На сборах Адидас и члены «Универсама» бросают вызов Кащею и смещают его за привнесение воровских понятий, употребление наркотиков и обман оказалось, что Кащей даже не поднимал с «Хади Такташ» вопрос о Ералаше. Главным становится Вова, он вскрывает оставшийся от Кащея сейф с деньгами и револьвером , который он забирает себе. На деньги общака пацаны посещают домашний видеосалон в частной квартире и решают открыть собственный, для чего похищают видеомагнитофон и кассеты из этой же квартиры. Ильдар приходит в гости к семье Андрея, он замечает Марата и пытается его выгнать, но мать Андрея неожиданно противится и выгоняет самого Ильдара.
Ильдар предупреждает Андрея, что, если избитый им Равиль умрёт в больнице, это грозит Андрею реальным сроком. Марат тайно от отца возвращается за вещами, но отец поджидает его и неожиданно разрешает остаться. Мама Андрея посещает кабинет завуча Флюры Габдуловны, которая обнаруживает на ней свою украденную шапку она показывает, что на подкладке вышиты её инициалы. Для мамы Андрея это становится большим ударом — она сначала пытается поджечь волосы на газовой плите в присутствии Андрея и его сестры Юли, а впоследствии попадает в психиатрическую больницу с психозом. Вова влюбляется в медсестру Наташу, которая чуть ранее спасала ему жизнь во время облавы на больницу. Айгуль всё ещё злится на Марата, но когда к ней пристаёт незнакомый парень из другой группировки, просит Марата о помощи.
Марата как раз переводят в школу Айгуль после истории с кражей шапки. Вова посещает «Хади Такташ», чтобы остановить войну, восполняет комиссионному магазину причинённый Маратом ранее ущерб он украл две сетчатые кепки и снимает свободное помещение для видеосалона. Вова приходит в общежитие к Наташе с подарком колготками , но она его опасается и держится обособленно. Андрей лжёт всем, что они с сестрой сейчас живут с тётей из Альметьевска , чтобы его и сестру не забрали в приют за отсутствием опекуна. Он узнаёт, что у Ирины день рождения и преследует её до кафе, в котором, выйдя на сцену и используя синтезатор Джона, поёт для Ирины песню «Как быть», что в итоге приводит к потасовке с Джоном. Марат просит Айгуль помочь с плакатами, знакомит её с остальными ребятами, и просит заняться кассой.
Между Айгуль и Маратом начинаются романтические отношения. Андрея у его квартиры поджидает Ильдар: он узнаёт, что младшую сестру Андрея угрожают забрать в приют, и обещает посодействовать. Вечером к салону приезжает соседняя банда, «Домбытовские»: они похищают Айгуль, которая не отдаёт видеомагнитофон, и всю кассу. Глава банды по кличке Жёлтый объясняет ей, что «Универсам» похитил этот видеомагнитофон у человека, которого они «крышевали». Вова договаривается о встрече с Жёлтым, обозначив, что у каждого будет с собой «пара человек». Вова оставляет Марата дома, но он всё равно присоединяется к брату, угнав «Волгу» отца аргументируя, что несолидно приезжать на «стрелку» на автобусе.
Но в назначенном месте вместо пары человек их поджидает огромная толпа, которая избивает Вову, Марата и Зиму. Пока один из группировки пытается отрезать Марату ухо, Жёлтый добивается извинений от Вовы, забирает машину и требует 300 рублей «за нервы». Айгуль в это время остаётся наедине с тем самым «домбытовским», который ранее преследовал её на машине. Он даёт Айгуль «слово пацана», что не тронет её, однако в конечном итоге насилует девушку. Вернувшийся Жёлтый в бешенстве «отшивает» насильника из группировки. Марат на базе при всех обвиняет брата в том, что он извинялся на коленях и что не довёл дело до конца.
Вова вооружается припрятанным револьвером и идёт в кафе к «домбытовским», оставляя брата на базе под присмотром. В кафе Жёлтый признаёт вину за «инцидент» с Айгуль, отменяет выставленную сумму денег и возвращает машину. Вова долго смотрит на него, прежде чем хладнокровно выстрелить в каждого присутствующего «старшего», ранив кого в ногу, кого в руку. Вова заставляет Жёлтого извиниться, но тот отказывается и оскорбляет его, после чего Вова убивает Жёлтого. Адидас забирает измученную Айгуль с собой. Тот отводит её к родителям.
Пока в больнице Марату зашивают рану, Вова приглашает на свидание медсестру Наташу. Ильдар с милиционерами приезжает в кафе, где обнаруживает труп Жёлтого. Мама Айгуль вызывает милицию, но отец против проведения расследования, потому что «хватит и этого позора». Вова рассказывает Марату про изнасилование Айгуль и предупреждает, что, если Марат продолжит общаться с Айгуль, то по правилам группировки его «отошьют». Марат бежит к Айгуль и умоляет ответить на вопрос: «Было ли что-то или нет? Марат зовёт её вечером на дискотеку, аргументируя это тем, что, если она будет вести себя как жертва, то к ней так и будут относиться.
Вова Адидас рассказывает пацанам о том, что случилось накануне, и начинает «учить улицу любить». Он пытается установить жёсткую дисциплину: тренирует ребят, не делая поблажек даже своему брату Марату. Во время этих сцен камера крупно показывает членов группировки «Универсам», сопровождая кадры титрами, из которых становится понятно, что почти все пацаны, включая Зиму, будут через некоторое время убиты в криминальных разборках или погибнут в тюрьмах. Вова встречается с медсестрой Наташей, но та, видя сцену, как пацаны вымогают деньги у другого парня, ругается с Вовой, когда тот отказывается заступиться, объясняя это «пацанскими делами». Вова приводит вечером к окнам общаги того парня, который рассказывает, что ему вернули все деньги. Наташа соглашается идти с Вовой на дискотеку.
Андрей просит Ильдара забрать маму из психиатрической больницы. Ильдар остаётся у них и помогает по хозяйству; из служебного звонка Ильдара Андрей узнаёт, что Вова объявлен в розыск за убийство Жёлтого и ранение других членов группировки «Дом быта». На дискотеке в ДК Турбо замечает Айгуль и подходит к одному из бывших членов группировки «Дом быта», чтобы узнать, была ли она изнасилована. Турбо делает так, что информация распространяется. Прямо на дискотеке от Айгуль начинают отворачиваться подруги, она видит, как люди начинают шептаться, и в слезах убегает домой. Марат ничего об этом не знает, поскольку его внимание в это время отвлекает Зима, а затем удерживает брат.
В квартире Суворовых проходит обыск, его отец ошарашен и молчалив: новость, что его сын обвиняется в убийстве, для него настоящий удар. Вова проводит ночь в общежитии у Наташи. Ильдар, поняв, что это Андрей предупредил Вову, обвиняет парня. Андрей, вспылив, ночью убегает из дома и приходит к Ирине Сергеевне, но застаёт её дома с Джоном. Музыкант бьёт Андрея на лестничной клетке. Утром Марат продолжает попытки выйти на связь с Айгуль.
Отец сопровождает её на занятия в школу, до этого оскорбляет её, мать тоже не проявляет ни жалости, ни сочувствия. После короткой ссоры с мамой Айгуль идёт к балкону и встаёт на подоконник. Он ночует у неё в общежитии, утром в общагу пробирается Андрей и сообщает, что Айгуль покончила с собой, выбросившись из окна.
За то, что помогаешь мне воспарить, когда я в этом нуждаюсь, и удерживаешь на земле, когда я этого заслуживаю. Ашегетам Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли.
Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.
В Стране Вечных Каникул
Что должно быть в головах взрослых и подростков, которые принимают абсолютно бесчеловечные решения и ради своих целей готовы втоптать в грязь другого? Мы так часто пытаемся защитить тех, кого любим, что не понимаем, что зачастую это не в наших силах. Бакман превосходно продемонстрировал, как люди, гонясь за собственными интересами, перестают быть людьми.
Ей нравится чувствовать, как инструмент давит на тело, как отзывается дерево, когда она постукивает по корпусу, как струны впиваются в отекшие после сна подушечки пальцев.
Простые аккорды, нежные переходы — чистое наслаждение. Мае пятнадцать лет, она часто влюблялась, но первой ее любовью была гитара. Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей.
Мая ненавидит хоккей, но понимает отца. Спорт — это такой же инструмент, как гитара. Мама любит шептать ей на ухо: «Никогда не доверяй человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки».
Мама любит мужчину, сердце которого отдано городку, назад.
И все равно будь добрым.
Все хорошее, что ты сделал сегодня, завтра могут забыть. И все же делай добро». Каждую ночь Амат ставит коньки возле кровати.
Он предлагал Амату оставлять коньки в шкафчике на складе, но мальчик предпочитал носить их с собой. Не хотел с ними расставаться. Во всех командах Амат всегда оказывался ниже всех ростом, ему не хватало ни крепости мышц, ни силы броска.
Зато никто не мог его поймать: в скорости равных ему не было. Амат не умел объяснить этого словами, тут как с музыкой, думал он: одни, глядя на скрипку, видят деревяшки и винтики, а другие слышат мелодию. Коньки он ощущал как часть себя и, переобувшись в обычные ботинки, чувствовал себя, будто моряк, ступивший на сушу.
Листок на стене заканчивался такими строчками: «Все, что ты построишь, другие могут разрушить. И все же построй. Потому что в конечном счете отвечать перед Богом будут не другие, а ты».
Когда-то хоккейная команда Бьорнстада занимала второе место в высшей лиге. С тех пор прошло лет двадцать, а состав высшей лиги успел трижды поменяться, зато завтра Бьорнстаду предстоит вновь помериться силами с лучшими. Так уж ли важен матч юниоров?
Какое дело городу до каких-то полуфиналов в молодежной серии? Разумеется, никакого. Если только речь не идет о вышеназванном корявом пятне на карте.
В паре сотен метров к югу от дорожных указателей начинается район под названием Холм. Там расположен кластер эксклюзивных коттеджей с видом на озеро. Здесь живут владельцы супермаркетов, руководство фабрики или те, кто мотается в большие города за лучшей работой, где их коллеги на корпоративах, округлив глаза, спрашивают: «Бьорнстад?
Как можно жить в такой глухомани? По крайней мере, в последнее время. Кроме недвижимости, цена на которую падает пропорционально температуре воздуха, там уже ничего не осталось.
Они просыпаются от звонкого «БАНК! И улыбаются, лежа в постели. Далее короткая пауза, пока Кевин собирает шайбы.
Потом опять: банк-банк-банк-банк-банк. Впервые он встал на коньки, когда ему было два с половиной года; в три он получил в подарок свою первую клюшку; в четыре мог обыграть пятилетку, а в пять превзошел семилетних соперников. В ту зиму, когда ему исполнилось семь, он так обморозил лицо, что на скулах, если присмотреться, до сих пор можно различить маленькие белые шрамы.
Тем вечером он впервые участвовал в настоящем матче, и в последние секунды игры не забил гол в пустые ворота. Детская команда Бьорнстада победила со счетом 12:0, все голы забил Кевин, и все же он был безутешен.
Проснувшись, Мая обвела взглядом свою комнату: на стенах вперемежку висят карандашные рисунки и билеты с концертов в больших городах, на которых она когда-то побывала: их не так много, как ей бы хотелось, но гораздо больше, чем позволяли родители. Мая еще лежала в кровати в пижаме, перебирая струны гитары. Она обожает свою гитару! Ей нравится чувствовать, как инструмент давит на тело, как отзывается дерево, когда она постукивает по корпусу, как струны впиваются в отекшие после сна подушечки пальцев.
Простые аккорды, нежные переходы — чистое наслаждение. Мае пятнадцать лет, она часто влюблялась, но первой ее любовью была гитара. Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей. Мая ненавидит хоккей, но понимает отца. Спорт — это такой же инструмент, как гитара. Мама любит шептать ей на ухо: «Никогда не доверяй человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки».
Мама любит мужчину, сердце которого отдано городку, где все помешаны на спорте. Главное для этого города — хоккей, и, что бы там ни говорили, Бьорнстад — место надежное. Всегда знаешь, чего от него ждать. День за днем одно и то же. Бьорнстад расположен ни с чем не рядом и даже на карте выглядит неестественно. Как будто пьяный великан вышел пописать на снег и вывел на нем свое имя, скажут одни.
Как будто природа и люди занимались перетягиванием жизненного пространства, скажут другие, более уравновешенные. Как бы то ни было, город пока проигрывает, выигрывать хоть в чем-то ему вообще давненько не приходилось. Работы все меньше, людей тоже, и каждый год лес съедает один-другой брошенный дом. В те времена, когда городу еще было чем похвастаться, местные власти повесили на въезде баннер со слоганом в популярной тогда манере: «Добро пожаловать в Бьорнстад!
Понедельник начинается в субботу. Аркадий и Борис Стругацкие
Действие происходит в советской Казани — столице Татарской АССР — в конце 1980-х годов. автор: Федор Достоевский. Полный текст, читать первая I Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. О маленьком затерянном в шведской глуши городке, все надежды и амбиции которого связаны с юношеской хоккейной сборной. И о том как "как-то раз вечером в конце марта один подросток взял ружье, пошёл в лес, приставал дуло ко лбу человека и спустил курок". Решение на Задание 71 из ГДЗ по Русскому языку за 6 класс: Ладыженская Т.А. Условие. Сгруппируйте слова по признаку: а) используются в начале текста; б) приводятся в конце текста.
Понедельник начинается в субботу. Аркадий и Борис Стругацкие
Я знал давно, что он очень мучил князя. Он уже раз или два приходил при мне. Я я тоже имел с ним одно сношение в этот последний месяц, но на этот раз я, по одному случаю, немного удивился его приходу. автор: Федор Достоевский. Полный текст, читать первая I Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, Жрица Кали: честь или проклятие? 44. Действие в Индии Светлана Пастухова «Королевская кобра» Девочка, укушенная коброй, выжила, но, согласно пророчеству, теперь она.
Рекомендуем
- Краткое содержание
- Читать книгу Реки Евгения Гришковца : онлайн чтение - страница 2
- «…а Бьорнстад срал на всех!»
- РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ
- Другие статьи в литературном дневнике:
16 человек, которые вляпались в такую неловкую ситуацию, что до сих пор ходят красные
Именно поэтому своих героев Фредрик Бакман поселил в Бьорнстаде — вымышленном шведском городочке, в котором одна школа, одно развлекательное заведение и единственный хоккейный клуб, который мечтает прославиться. Этого же хотят и все бьорнстадцы, потому что тогда их малая родина перестанет быть богом забытым местом. А главное, у них все для этого есть. Не только очень талантливые игроки, которые едва ли не с рождения держат в руках клюшки, но и шанс — все ждут судьбоносную игру. И вот, перед самым началом арестовывают ведущего игрока.
Дочь спортивного директора клуба обвинила его в изнасиловании. Инцидент якобы произошел неделю назад. Так что же она молчала все это время? Специально хотела сорвать игру?
А возможно она вообще все это выдумала? Правду знает читатель, но несмотря на это, ему никак ни легче определиться, чью сторону принять. Конечно, сочувствуешь девушке и понимаешь, что спускать на тормозах такое нельзя, но… Во-первых, она и сама отчасти виновата в том, что случилось, а во-вторых, чего сразу-то все не рассказала. А потому что предполагала, к чему это может привести.
Раскол в хоккейной команде, в городе, а между родителями тинейджеров и вовсе развернулись нешуточные войны.
Жизнь без него была бы ужасно скучной. Надеюсь, в баре на небесах подают хороший сухой мартини, а Уимблдон всегда показывают на большом экране. Мне тебя не хватает Неде Шафти-Бакман, моему самому веселому и умному другу. За то, что помогаешь мне воспарить, когда я в этом нуждаюсь, и удерживаешь на земле, когда я этого заслуживаю.
Вернемся к Микулицыну. Просмотров: 6 — Нет, вы мне все больше и больше напоминаете вашего отца. Просмотров: 3 — Вы не заставите меня поверить, что сами меня не видели. Просмотров: 2 Снизу из-за обрыва высунулась светлорусая волосатая голова, потом плечи, потом руки. С реки подымался кто-то по тропинке с полным ведром воды.
Книги Фредерика Бакмана - бестселлеры о хоккее, насилии, смысле жизни... Его романы переводятся на десятки языков, входят в разные списки бестселлеров например, по версии The New York Times , по ним даже снимаются фильмы уже два. На пике своей карьеры Бакман сделал не самый очевидный для популярного автора ход и посвятил хоккею два романа: «Медвежий угол» 2016 год и его продолжение «Мы против вас» 2017-й. Русские переводы изданий вышли на пару лет позже. Это главные поп-книги о хоккее и его современном осмыслении. Возможно, это главные книги о спорте в 2010-х в целом. В центре повествования — местечко Бьорнстад, шведская глубинка. Город, который живет из-за какого-то там градообразующего предприятия и ледового дворца. Хоккей — единственное развлечение, единственная гордость и единственное светлое пятно в довольно беспросветной — по шведским, конечно, меркам — жизни. Аналогии с Россией так и просятся: Бьорнстад, видимо, даже не шведский Новокузнецк, а какая-нибудь Нижняя Салда о существовании которой я узнал благодаря нападающему молодежной сборной России Ивану Морозову — там он начинал карьеру. Захолустье с суровым климатом, где презирают «столичных», не доверяют власти, где есть свои бандиты, которых все местные знают в лицо и которые иногда помогают: по понятиям, а не по законам. Здесь много пьют, но это упоминается как данность, а не как особенность — как снег за окном, как неизбежный способ отдохнуть от хоккея. Мне не хочется пересказывать сюжет обеих книжек, но завязку все же дать придется. Первая, «Медвежий угол», начинается словами: «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок.
Читаем онлайн «Медвежий угол»
Так и сделал. Они протащили меня версты три с лишком, по жаре, до институтов, вошли в деревянный одноэтажный дом, — я должен сознаться, весьма приличный, — а в окна видно было в доме много цветов, две канарейки, три шавки и эстампы в рамках. Я простоял среди улицы перед домом с полчаса. Они выглянули раза три украдкой, а потом опустили все шторы. Наконец из калитки вышел какой-то чиновник, пожилой; судя по виду, спал, и его нарочно разбудили; не то что в халате, а так, в чем-то очень домашнем; стал у калитки, заложил руки назад и начал смотреть на меня, я — на него. Потом отведет глаза, потом опять посмотрит и вдруг стал мне улыбаться. Я повернулся и ушел. Я всегда удивлялся: ты краснощекий, с лица твоего прыщет здоровьем и — такое, можно сказать, отвращение от женщин! Как можно, чтобы женщина не производила в твои лета известного впечатления? Мне, mon cher, 1 еще одиннадцатилетнему, гувернер замечал, что я слишком засматриваюсь в Летнем саду на статуи.
Незачем; я и сам еще тринадцати лет видел женскую наготу, всю; с тех пор и почувствовал омерзение. Но, cher enfant, 2 от красивой свежей женщины яблоком пахнет, какое ж тут омерзение! Он всё меня бил, потому что был больше чем тремя годами старше, а я ему служил и сапоги снимал. Когда он ездил на конфирмацию, то к нему приехал аббат Риго поздравить с первым причастием, и оба кинулись в слезах друг другу на шею, и аббат Риго стал его ужасно прижимать к своей груди, с разными жестами. Я тоже плакал и очень завидовал. Когда у него умер отец, он вышел, и я два года его не видал, а через два года встретил на улице. Он сказал, что ко мне придет. Я уже был в гимназии и жил у Николая Семеновича. Он пришел поутру, показал мне пятьсот рублей и велел с собой ехать.
Хоть он и бил меня два года назад, а всегда во мне нуждался, не для одних сапог; он всё мне пересказывал. Он сказал, что деньги утащил сегодня у матери из шкатулки, подделав ключ, потому что деньги от отца все его, по закону, и что она не смеет не давать, а что вчера к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и поднимать руки к небу, «а я вынул нож и сказал, что я его зарежу» он выговаривал: загхэжу. Мы поехали на Кузнецкий. Дорогой он мне сообщил, что его мать в сношениях с аббатом Риго, и что он это заметил, и что он на всё плюет, и что всё, что они говорят про причастие, — вздор. Он еще много говорил, а я боялся. На Кузнецком он купил двухствольное ружье, ягдташ, готовых патронов, манежный хлыст и потом еще фунт конфет. Мы поехали за город стрелять и дорогою встретили птицелова с клетками; Ламберт купил у него канарейку. В роще он канарейку выпустил, так как она не может далеко улететь после клетки, и стал стрелять в нее, но не попал. Он в первый раз стрелял в жизни, а ружье давно хотел купить, еще у Тушара, и мы давно уже о ружье мечтали.
Он точно захлебывался. Волосы у него были черные ужасно, лицо белое и румяное, как на маске, нос длинный, с горбом, как у французов, зубы белые, глаза черные. Он привязал канарейку ниткой к сучку и из двух стволов, в упор, на вершок расстояния, дал по ней два залпа, и она разлетелась на сто перушков. Потом мы воротились, заехали в гостиницу, взяли номер, стали есть и пить шампанское; пришла дама… Я, помню, был очень поражен тем, как пышно она была одета, в зеленом шелковом платье. Тут я всё это и увидел… про что вам говорил… Потом, когда мы стали опять пить, он стал ее дразнить и ругать; она сидела без платья; он отнял платье, и когда она стала браниться и просить платье, чтоб одеться, он начал ее изо всей силы хлестать по голым плечам хлыстом. Я встал, схватил его за волосы, и так ловко, что с одного раза бросил на пол. Он схватил вилку и ткнул меня в ляжку. Тут на крик вбежали люди, а я успел убежать. С тех пор мне мерзко вспомнить о наготе; поверьте, была красавица.
Опять, если тема хорошо раскрыта художественно и раскрыта не в лоб. Тогда она не кажется обязательной частью программы современных произведений и действительно способна заставить задуматься. Но, хотя Бакман и не справился с раскрытием актуальной проблемы, у него как всегда все правильно и хорошо с моральными ориентирами.
Читатель легко может сравнить главную звезду местной команды Кевина - мальчика из богатой и вроде бы благополучной семьи, совершившего подлый поступок и поведшего себя потом как трус - и убедившего себя, что ничего страшного особенно и не произошло - и мальчика из бедной семьи Амата, получившего шанс помочь матери, но отказавшегося от него ради того, чтобы поступить по чести. И сделать для себя вполне однозначные выводы. Как итог - "Уве" был гораздо лучше.
Фредрик Бакман - Медвежий угол краткое содержание Захолустный Бьорнстад — Медвежий город — затерян в северной шведской глуши: дальше только непроходимые леса. Но для пятнадцатилетней Маи Эриксон и ее родителей это был страшный день, перевернувший всю их жизнь… Перед каждым жителем города встала необходимость сделать моральный выбор, ответить на вопрос: какую цену ты готов заплатить за победу? Все персонажи и события вымышлены, а совпадения случайны.
Моей бабушке Саге Бакман, которая привила мне любовь к спорту. Жизнь без него была бы ужасно скучной. Надеюсь, в баре на небесах подают хороший сухой мартини, а Уимблдон всегда показывают на большом экране.
Мне тебя не хватает Неде Шафти-Бакман, моему самому веселому и умному другу. За то, что помогаешь мне воспарить, когда я в этом нуждаюсь, и удерживаешь на земле, когда я этого заслуживаю. Ашегетам Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок.
Перед вами история о том, как мы до этого дошли. Сейчас начало марта, ничего еще не случилось. Наступила пятница, все в предвкушении.
Завтра в Бьорнстаде команда юниоров играет в решающем матче — молодежном полуфинале страны. Вы скажете, ну и что? Кому ну и что, а кому ничего важнее на свете нет.
Если вы, конечно, живете в Бьорнстаде. Город, как всегда, просыпается рано. Что поделаешь, маленьким городкам приходится давать себе фору, надо как-то выживать в этом мире.
Ровные ряды автомобилей на фабричной парковке уже успели покрыться снегом, а вереницы людей клюют носом и молча ждут своей очереди к электронному контролеру, чтобы зафиксировать факт своего присутствия при полном его отсутствии. На автопилоте они отряхивают с ботинок налипшую грязь и переговариваются голосами автоответчиков в ожидании, пока кофеин, никотин или сахар доберутся до цели и обеспечат их сонным телам нормальную жизнедеятельность до первого перерыва на кофе. Проснувшись, Мая обвела взглядом свою комнату: на стенах вперемежку висят карандашные рисунки и билеты с концертов в больших городах, на которых она когда-то побывала: их не так много, как ей бы хотелось, но гораздо больше, чем позволяли родители.
Мая еще лежала в кровати в пижаме, перебирая струны гитары. Она обожает свою гитару! Ей нравится чувствовать, как инструмент давит на тело, как отзывается дерево, когда она постукивает по корпусу, как струны впиваются в отекшие после сна подушечки пальцев.
Простые аккорды, нежные переходы — чистое наслаждение. Мае пятнадцать лет, она часто влюблялась, но первой ее любовью была гитара. Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей.
Чтобы ответить на этот вопрос, пройдем сотню метров по направлению к озеру. Перед нами не бог весть что, но тем не менее это местный ледовый дворец, построенный фабричными рабочими, чьи потомки в четвертом поколении бродят сегодня по Бьорнстаду. Да-да, речь о тех самых фабричных рабочих, которые работали шесть дней в неделю, но хотели, чтобы было чего предвкушать в день седьмой.
Оно сидело в генах; всю любовь, которую потихоньку размораживал город, он по-прежнему вкладывал в игру: лед и борт, красные и синие линии, клюшки, шайба — и каждая унция воли и силы в юношеском теле, устремленная на полной скорости за ней в погоню. Год за годом одно и то же: каждые выходные трибуны полны народа, хотя спортивные достижения падают пропорционально падению городской экономики. Возможно, именно поэтому все надеются, что, когда дела местного клуба снова пойдут на лад, остальное подтянется само собой.
Вот почему небольшие городки вроде Бьорнстада всегда возлагают надежды на детей и подростков — ведь те не помнят, что раньше жизнь была лучше.
Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей. Мая ненавидит хоккей, но понимает отца. Спорт — это такой же инструмент, как гитара. Мама любит шептать ей на ухо: «Никогда не доверяй человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки».
Мама любит мужчину, сердце которого отдано городку, где все помешаны на спорте. Главное для этого города — хоккей, и, что бы там ни говорили, Бьорнстад — место надежное. Всегда знаешь, чего от него ждать. День за днем одно и то же. Бьорнстад расположен ни с чем не рядом и даже на карте выглядит неестественно.
Как будто пьяный великан вышел пописать на снег и вывел на нем свое имя, скажут одни. Как будто природа и люди занимались перетягиванием жизненного пространства, скажут другие, более уравновешенные. Как бы то ни было, город пока проигрывает, выигрывать хоть в чем-то ему вообще давненько не приходилось. Работы все меньше, людей тоже, и каждый год лес съедает один-другой брошенный дом. В те времена, когда городу еще было чем похвастаться, местные власти повесили на въезде баннер со слоганом в популярной тогда манере: «Добро пожаловать в Бьорнстад!
Нас ждут новые победы! Иногда Бьорнстад казался результатом философского эксперимента: что будет, если в лесу рухнет целый город, но никто этого не заметит? Чтобы ответить на этот вопрос, пройдем сотню метров по направлению к озеру. Перед нами не бог весть что, но тем не менее это местный ледовый дворец, построенный фабричными рабочими, чьи потомки в четвертом поколении бродят сегодня по Бьорнстаду. Да-да, речь о тех самых фабричных рабочих, которые работали шесть дней в неделю, но хотели, чтобы было чего предвкушать в день седьмой.
Я помнил, как, выпив водки, кашляли и до слез теряли дыхание хрупкие героини кинофильмов или иностранцы в тех же фильмах. Я боялся не выдержать испытание глотком водки. Но вот мне наливают, на мой взгляд, очень много водки. И я вроде бы взрослый, если мне можно выпить водки. И отказаться и сбежать уже нельзя, к тому же я чувствую, что это точно важная веха в моей жизни и что назад дороги нет. Она легко льется в горло, и ничего ужасного не происходит, и вот он, вкус водки… С этим вкусом жизнь уже идет дальше… Вот так же и мороз.
Кажется, что его нет, как в первую минуту в бане, куда заходишь, и нельзя поверить, что там почти температура, при которой кипит вода. Потом сухой жар охватывает тебя… Так же и мороз. Выходишь из дома и не успеваешь дойти до соседнего, как рука в рукавице тянется к лицу и закрывает нос, шея и плечи как-то сами ссутуливаются и… Водка так же, проявляется вскоре, но не сразу. И вкус ее становится фактором второстепенным… Нет, нет, когда я бывал на юге у моря, я рассказывал про снежные крепости, снежки, про каток и хоккейную площадку на школьном дворе, про строительство и заливание горки и про катание с этой горки. Катание до предела сил и до последнего человека. В смысле, пока всех не позагоняют домой.
Самостоятельно никто не уходил. Я рассказывал про катание на лыжах и санках. Врал, конечно, что у нас есть высокие горы, врал, что снега насыпает за зиму до второго, а то и до третьего этажа и что сосульки бывают по пять метров. Я видел, ребята завидовали. Я рассказывал им про то, как сильно болят пальцы на ногах, когда накатаешься на коньках и не заметишь, что пальцы в тесных ботинках коньков совсем одеревенели от холода. Я им говорил, что, когда засовываешь замерзшие ноги в холодную воду, вода кажется горячей.
Они удивлялись, не очень верили, но завидовали и этому. Как они могли представить себе такое, когда я сам не мог представить себе, как может быть не жарко на юге у моря. Я не мог тогда представить себе южной зимы. И я не мог тогда понять, что можно жить без морозов. Что мороз — это не обязательно. На меня огромное впечатление произвели рассказы Джека Лондона.
Мне было лет двенадцать, я прочел несколько рассказов, был потрясен и за год прочел собрание сочинений Лондона… Я даже прочитал все рассказы про южные моря, не очень понятный мне тогда роман «Мартин Иден» и прочую тягомотину типа «Маленькой хозяйки большого дома». Но северные рассказы поразили меня. Поразили тем, чем и должны были поразить, то есть ощущением всепроникающего холода. Рассказ «Белое безмолвие» был таким, что, когда я прочел его, я отложил книжку и не мог прийти в себя, все думал и думал, думал и думал. В рассказах Джека Лондона были, например, такие повторяющиеся детали, как замерзшие спиртовые градусники. Неоднократно герои его рассказов, выйдя из хижины, глядели на такой градусник и видели, что он замерз на отметке… Не помню точно на какой.
Или также неоднократно в том или ином рассказе говорилось, например, что Мейлмуд Кид плюнул и услышал треск: это слюна замерзла еще на лету. Но больше всего меня поразил рассказ, где один молодой парень пошел из одного поселка в другой на вечеринку, как раз в такой мороз, когда градусник замерз и слюна замерзала. Идти было недалеко, он пошел, а за ним увязалась собака. Он шел, и, переходя через реку, попал в полынью, и намочил ноги. Нужно было непременно просушить обувь, иначе смерть. Он быстро собрал дров, спички были при нем, костер даже начал уже разгораться, как вдруг с сосновой ветки упал снег и погасил костер.
Просто он сложил костер прямо под деревом. Он снова сложил костер и попытался его зажечь, но пальцы уже не держали спички и вообще не слушались от холода. Дыханием уже невозможно было их отогреть, тогда герой рассказа стал гоняться за собакой, которая так и не уходила от него. Он хотел поймать собаку, разрезать ей живот и согреть пальцы в горячих внутренностях. Он пытался, но собака уворачивалась, в конце концов парень сел и замерз, не дойдя совсем немного до дома, где его знакомые веселились и поджидали его. Я читал эту историю и пытался понять и представить, как такое возможно и что при этом должен чувствовать человек.
То есть наш мороз был морозом, в котором я родился и жил. А тот мороз, который был там в рассказе, меня пугал. То есть я реагировал на холод Джека Лондона так же, как любой нормальный человек. Так же, как тот, кто родился и живет там, где даже не бывает снега. Когда из-за низкой температуры отменяли занятия в школе, мы бежали в кино или даже просто играть во двор… А там Аляска, собачьи упряжки и настоящий смертельный холод. А у нас нормально.
Сколько бы американские актеры ни пытались изобразить русских в кино, у них ничего не получается. Чаще всего Россию изображают занесенную снегом. А если снег — значит, зима, а если зима — значит, холодно, а если холодно — значит, герои должны быть тепло одеты. А что значит быть тепло одетым по-русски? Как проще всего изобразить русского человека зимой? В шапке-ушанке!
И тут можно пригласить лучших консультантов, купить настоящую шапку и даже поехать снимать кино в Россию зимой, все равно у американца не получится надеть шапку-ушанку как надо. Она на американце всегда будет не по размеру, не того цвета, да и вообще будет неуместна. Американец никогда не сможет надеть шапку так просто и не думая об этом, как сибиряк. А самое главное, он никогда не почувствует в шапке ее обязательной необходимости, как чувствуем это мы… У меня был приятель в родном городе, папа которого африканец. Когда-то, студентом, он приехал в Новосибирск, познакомился с красивой студенткой, которая изучала там французский язык, в результате появился мой приятель. Он очень темнокожий человек, и по нему сильно видно, что Африка для него не чужой континент.
Но как-то я не придавал этому значения. Мы ходили с ним в соседние школы, частенько играли вместе и так далее. Он был просто наш товарищ, такой же, как мы, и ничем особенным не отличался. Он одевался и носил шапку как надо. Он был сибиряк. В нашем городе совсем не было чернокожих людей… Он был, наверное, единственный.
Но он был сибиряк. Когда же я с родителями приехал в Москву зимой и увидел первый раз в жизни чернокожих, я подумал: «Вот какие они, негры! Они шли по улице, веселились и все подряд фотографировали. Я потом рассказывал про них тому моему приятелю… — Ты знаешь, они одеты были, как клоуны, — смеялся я. Он, в своей потертой каракулевой ушанке и в помятых валенках, совершенно не ассоциировался с теми иностранными темнокожими людьми, что я видел на московской улице. Шапку он носил правильно.
Когда мы встретились с ним в студенческие годы, он мне рассказал, что служил в армии недалеко от Байкала… А точнее, за Байкалом. Погода была хорошая, нас отпустили из части в город. Мы шли по дороге и вдруг стали играть в снежки. А красота такая! Лес кругом, снега свежего полно, солнышко, до города идти далековато. Да и городок-то такой маленький.
Ты представляешь себе, где это вообще? За Байкалом вообще! И вдруг едет машина военная. Мы стали от снега отряхиваться. Машина — это значит начальство. И вдруг эта чертова машина останавливается, оттуда выглядывает генерал в папахе и зовет меня.
Я к нему подбегаю и докладываю: «Товарищ генерал, рядовой такой-то не помню теперь его фамилии, но фамилия такая простая и очень русская по вашему приказанию прибыл». Вот так говорю и вижу, что генерал-то с похмелья и к тому же уже пьяный. Посмотрел на меня генерал, широко перекрестился, захлопнул свою дверь и уехал, не сказав ни слова… Я помню свою кроличью шапку. Она уже была не новая, ее отдал мне донашивать дед или отец. Черная кроличья шапка, которая выдержала такие испытания! Она быстро стала бесформенной, точнее, принимала любую форму легко.
Медвежий угол книга краткое содержание
Цитата 616 из книги «Доктор Живаго» Как-то вечером в конце ноября Юра вернулся из университета поздно, очень усталый и целый день не евши. Ему сказали, что днем была страшная тревога, у Анны Ивановны сделались судороги, съехалось несколько врачей, советовали послать за священником, но потом эту мысль оставили. Теперь ей лучше, она в сознании и велела, как только придет Юра, безотлагательно прислать его к ней. Просмотров: 20 Борис Пастернак Еще цитаты из книги «Доктор Живаго» — Мы говорим о разном и, хоть век проспорь, ни о чем не столкуемся. Я был настроен очень революционно, а теперь думаю, что насильственностью ничего не возьмешь.
Во-первых, вовсе и не espion, потому что это я, я его настояла к князю поместить, а то он в Москве помешался бы или помер с голоду,— вот как его аттестовали оттуда; и главное, этот грубый мальчишка даже совсем дурачок, где ему быть шпионом? Я только была в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила. Да ведь вы сами же говорите, что у ней нет ничего! Еще до Москвы у меня всё еще оставалась надежда, что не осталось никаких бумаг, но тут, тут...
Правда, я ее не так знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь я же старуха — вот влюблена же в вас и 1 этот маленький шпион франц. Ну что бы стоило вам ее обольстить! Нет, тут целый характер, и особый, московский... И представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему, Крафту, бывшему помощнику у Андроникова, авось, дескать, он что знает. О Крафте этом я уже имею понятие и даже мельком помню его; но как сказала она мне про этого Крафта, тут только я и уверилась, что ей не просто неизвестно, а что она лжет и всё знает. А ведь, пожалуй, что и можно бы у него справиться! Этот немец, Крафт, не болтун и, я помню, пречестный — право, расспросить бы его! Только его, кажется, теперь в Петербурге нет... Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к кому ж они теперь от него пойдут?
Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить. Вчера еще вечером. Я вскочил с кровати. Я мог высидеть, когда меня называли шпионом и идиотом; и чем дальше они уходили в своем разговоре, тем менее мне казалось возможным появиться. Это было бы невообразимо! Я решил в душе высидеть, замирая, пока Татьяна Павловна выпроводит гостью если на мое счастье сама не войдет раньше зачем-нибудь в спальню , а потом, как уйдет Ахмакова, пусть тогда мы хоть подеремся с Татьяной Павловной!.. Но вдруг теперь, когда я, услышав о Крафте, вскочил с кровати, меня всего обхватило как судорогой. Не думая ни о чем, не рассуждая и не воображая, я шагнул, поднял портьеру и очутился перед ними обеими. Еще было достаточно светло для того, чтоб меня разглядеть, бледного и дрожащего...
Обе вскрикнули. Да как и не вскрикнуть? На закате солнца? Откуда ты? Ты подслушивал? Я вышел из себя. Стоит ли не только шпионить, но даже и жить на свете подле таких, как вы! Великодушный человек кончает самоубийством, Крафт застрелился — из-за идеи, из-за Гекубы... Впрочем, где вам знать про Гекубу!.. А тут — живи между ваших интриг, валандайся около вашей лжи, обманов, подкопов...
Дайте ему в щеку! Докажи, что хам от роду! Ты сильнее женщин, чего ж церемониться! Бесстыдница вы, Татьяна Павловна, вы всегда меня презирали. О, с людьми надо обращаться не уважая их! Вы смеетесь, Катерина Николаевна, вероятно, над моей фигурой; да, бог не дал мне фигуры, как у ваших адъютантов. И однако же, я чувствую себя не униженным перед вами, а, напротив, возвышенным... Ну, всё равно, как бы ни выразиться, но только я не виноват! Я попал сюда нечаянно, Татьяна Павловна; виновата одна ваша чухонка или, лучше сказать, ваше к ней пристрастие: зачем она мне на мой вопрос не ответила и прямо меня сюда привела? А потом, согласитесь сами, выскочить из спальни женщины мне уже показалось до того монстрюозным, что я решился скорее молча выносить ваши плевки, но не показываться...
Вы опять смеетесь, Катерина Николаевна? Кто бы это такой и откуда? Всё равно, довольно. Катерина Николаевна!
На автопилоте они отряхивают с ботинок налипшую грязь и переговариваются голосами автоответчиков в ожидании, пока кофеин, никотин или сахар доберутся до цели и обеспечат их сонным телам нормальную жизнедеятельность до первого перерыва на кофе. Электрички отправляются с вокзала к большим населенным пунктам по ту сторону леса, заиндевелые варежки стучат по обогревателю, а ругательства звучат такие, которые обычно позволяют себе лишь в доску пьяные, умирающие либо сидящие ранним утром за рулем насквозь промерзшего «пежо». Если замолчать и прислушаться, можно услышать: «Банк-банк-банк. Проснувшись, Мая обвела взглядом свою комнату: на стенах вперемежку висят карандашные рисунки и билеты с концертов в больших городах, на которых она когда-то побывала: их не так много, как ей бы хотелось, но гораздо больше, чем позволяли родители. Мая еще лежала в кровати в пижаме, перебирая струны гитары.
Она обожает свою гитару! Ей нравится чувствовать, как инструмент давит на тело, как отзывается дерево, когда она постукивает по корпусу, как струны впиваются в отекшие после сна подушечки пальцев. Простые аккорды, нежные переходы — чистое наслаждение. Мае пятнадцать лет, она часто влюблялась, но первой ее любовью была гитара. Она помогла ей, дочери спортивного директора хоккейного клуба, выжить в этом городе, окруженном лесной чащей. Мая ненавидит хоккей, но понимает отца. Спорт — это такой же инструмент, как гитара. Мама любит шептать ей на ухо: «Никогда не доверяй человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки». Мама любит мужчину, сердце которого отдано городку, где все помешаны на спорте.
Главное для этого города — хоккей, и, что бы там ни говорили, Бьорнстад — место надежное. Всегда знаешь, чего от него ждать. День за днем одно и то же. Бьорнстад расположен ни с чем не рядом и даже на карте выглядит неестественно. Как будто пьяный великан вышел пописать на снег и вывел на нем свое имя, скажут одни. Как будто природа и люди занимались перетягиванием жизненного пространства, скажут другие, более уравновешенные.
Правду знает читатель, но несмотря на это, ему никак ни легче определиться, чью сторону принять. Конечно, сочувствуешь девушке и понимаешь, что спускать на тормозах такое нельзя, но… Во-первых, она и сама отчасти виновата в том, что случилось, а во-вторых, чего сразу-то все не рассказала. А потому что предполагала, к чему это может привести. Раскол в хоккейной команде, в городе, а между родителями тинейджеров и вовсе развернулись нешуточные войны. Страсти кипят почти как в «Ромео и Джульетте». И каждому персонажу хочется сочувствовать. Не только главным героям, но и, например, юному хоккеисту Амату, который видел то, что не должен был. И теперь не знает, как поступить. Он еще так юн, а любое из возможных решений кардинально изменит его жизнь. В какой-то момент начинаешь тоже чувствовать себя жителем Бьорнстада, хотя раньше я, например, никогда даже не бывала в маленьком городке. Однако это становиться неважно. В конце концов, чувства у всех одинаковые, только ощущаются они острее в маленьком городке. В большом, как правило, на людей обрушивается слишком большой поток информации, на чем-то одном зацикливаться. Конечно, мегаполис тоже можно потрясти, ведь живут и чувствуют люди везде одинаково.
Эрих Мария Ремарк. Три товарища
«Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок» «А кто сказал, что жизнь – это просто?: Четного могут предать. Я успел засунуть в рот одну конфету, откусить кусочек сладкой коричневой медали и ощутить во рту охлаждающий, словно зубной порошок, вкус мяты: в конце концов, спортсмен должен подкрепить свои силы после одного ответственного состязания и накануне другого! Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное — от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил с этих слов начинается книга Фредрика Бакмана. Первая, «Медвежий угол», начинается словами: «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок.