Путь мой к Джону Полидори и его "Вампиру" был долог и тернист. Когда-то Джон Полидори повстречался мне на страницах "Милосердных" Андахази, который, кстати.
Джон Полидори - Вампир
Еще одна странность: Кармилла — вылитая Миркалла, графиня Карнштейнская, родственница Лоры, жившая в конце XVII века портрет Миркаллы девушка случайно обнаруживает в фамильной галерее. Когда Лора заболевает, отец и его друг, генерал Шпильсдорф, выясняют истинную причину ее недуга и вступают в поединок с монстром. Жизнь и смерть — непроницаемые загадки, и мы не знаем, что за ними кроется Брэм Стокер «Дракула» Читать В планы трансильванского аристократа Дракулы, могущественного вампира, который мечтает расширить собственные владения, по злой воле рока оказываются втянуты молодой лондонский юрист Джонатан Харкер, его невеста Мина Мюррей и их близкие. История жуткого противостояния людей и носферату — живых мертвецов — выглядит достоверной, потому что выстроена как чередование писем, страниц судового журнала и медицинских отчетов, а также дневниковых записей героев романа. А романтическая линия книги — любовь Дракулы и Мины — волнует каждое поколение читателей и повторяется в современных книгах, фильмах, мюзиклах и сериалах на вампирскую тему. Лишь тот, кто познал ужас ночи, может понять сладость наступления утра Харуки Мураками «Вампир в такси» Рассказ, 1981 Читать Герой этой зарисовки садится в такси и во время дорожной пробки завязывает разговор с водителем на весьма странную тему: существуют ли вампиры на самом деле?
Герой, естественно, отрицает факт реальности «метафорических кровопийц», а водитель вдруг заявляет, что они живее всех живых да и сам он вампир.
С 1804 года Полидори был одним из первых учеников в колледже Амплфорт, а в 1810 году поступил в Эдинбургский университет , где написал диссертацию по лунатизму и получил учёную степень доктора медицины 1 августа 1815 года в возрасте 19 лет. В 1816 году доктор Полидори стал личным врачом лорда Байрона и сопровождал его в путешествии по Европе. Однажды ночью в июне, после того, как компания читала вслух «Фантасмагорину, или Собрание историй о привидениях, духах, фантомах и проч. Мэри Шелли создала первоначальный набросок своего знаменитого романа « Франкенштейн, или Современный Прометей » 1816—1817. Байрон написал фрагмент истории с главным героем по имени Август Дарвелл, но быстро отказался от этой задумки.
Именно этот устный рассказ Байрона Полидори удержал в памяти, а затем на его основе создал небольшую повесть «Вампир» 1819 г.
Byron, who was at that point living in Venice , flatly denied writing The Vampyre. Eventually, he sent a publisher in England at least some of his actual fragment so the publisher could see how different the two stories were.
His story, however, would succeed: It was printed and republished as a genuine Byron work for decades, and was translated and widely read on the Continent as well, spawning multiple reprintings and international editions. And while it may not have been the only piece of blood-sucking prose available at the time, it was a deviation from the norm. Bram Stoker.
Polidori, John Entry updated 3 July 2023. Tagged: Author. He is of interest initially for his participation — along with Bryon, Mary Shelley and Percy Bysshe Shelley — in an evening gathering in 1916 at Villa Diodati on Lake Geneva, where they had been trapped by a storm, and told each other stories for details, see Byron ; Mary Shelley.
Characters of ‘The Vampyre’
- Дни рождения 7 сентября
- SFE: Polidori, John
- Джон Уильям Полидори – купить в интернет-магазине OZON по низкой цене
- Post navigation
- Полидори, Джон — Энциклопедия
- Дни рождения 7 сентября
Джон Уильям Полидори
Джон Полидори. Дата рождения: 7 сентября, 1795. He is known as a Lord but nobody knew his original identity. Perhaps William Polidori calls him lord because of his works. He is the Vampyre who killed many people for no reason. Скачать бесплатно все книги автора Джон Уильям Полидори в формате FB2, EPUB, PDF, DOCX, MOBI, TXT, HTML или читать полные версии онлайн без регистрации. все книги автора. Научная фантастика. Полидори Джон Уильям (Polidori John William). Английский писатель и врач итальянского происхождения. Известен как автор первого художественного произведения о вампире, так и. Здесь есть возможность читать онлайн «Джон Полидори: Вампир» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию).
Джон Полидори: Вампир
В том же году Байрон уволил Полидори, и тот отправился путешествовать по Италии, а затем вернулся в Англию, где обосновался в Норвиче. Он открыл медицинскую практику, но не преуспел и решил заняться литературой. Его рассказ « Вампир », главным героем которого стал лорд Рутвен, была опубликована 1 апреля 1819 года в The New Monthly Magazine под авторством Байрона. Сам Байрон пришёл в негодование и отправил в издательство письмо с протестом, отрицая своё авторство. Полидори пришлось публично рассказать об обстоятельствах создания повести, получившей к тому времени шумный успех. В ответ Байрон выпустил в свет свою подлинную повесть «Фрагмент романа».
The Vampyre was written in the summer of 1816 by the lake of Geneva, the same summer Mary Shelley created her Frankenstein tale.
Both stories were composed after Lord Byron, Percy Shelley and Mary, Claire Claremont and Polidori had all agreed to write a tale of terror after an evening of reading ancient ghost stories. Polidori was by nature dashing, reckless, impetuous, quixotic, headstrong and impatient but also a man of honour, highly intelligent, ambitious, sensitive and a talented aspiring author. Gaining a medical degree at the almost unprecedented young age of 19, Polidori was appointed to the highly prestigious position of private physician and travelling companion to Lord Byron who was about to go into voluntary exile in Europe. Polidori despite his youth had already written a tragic drama and was to produce philosophical essays, literary reviews, poetry and a full length novel in his brief lifetime he died in his 26th year. In addition his medical thesis upon the subject of nightmares was commended when he gained his MD status in Scotland at Edinburgh in 1815.
Он внезапно скончался в августе того же года. Хотя его племянник Уильям Майкл Россетти говорил о самоубийстве с цианидом, этот тезис в настоящее время подвергается сомнению. Ему 25 лет. Семья Он умер слишком рано, чтобы узнать о судьбе своей сестры Фрэнсис , которая вышла замуж за итальянского поэта в изгнании Габриэле Россетти. От их союза родятся два сына и две дочери:.
Они обсуждали «природу принципа жизни»: «15 июня -... Шелли и другие пришли вечером... После этого мы с Шелли поговорили о принципах - можно ли считать человека просто инструментом. Его рассказ «Вампир», в котором фигурировал главный герой лорд Ратвен , был опубликован в апрельском номере New Monthly Magazine за 1819 год без его разрешения. В то время как в Лондоне он жил на Грейт-Палтени-стрит в Сохо. К большому огорчению как его, так и Байрона , "Вампир" был выпущен как новая работа Байрона.
Полидори Джон - все книги автора
Полидори Джон В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Полидори Джон Уильям Полидори англ John William Polidori. John William Polidori by Francis Gainsford (b.c.1784), c.1816, from National Portrait Gallery, London. John William Polidori was an Italian English physician and writer, known for his associations with the Romantic movement and credited by some as the creator of the vampire genre of fantasy fiction. The Mysteries of Udolpho by Ann Radcliffe. The Vampyre by John Polidori. It is easy to forget that what is nowadays known as a vampire is very different from its mythological roots. How did the infamous Lord Byron influence our image of the sexually compelling, aristocratic vampire & what did his doctor John Polidori have to do with it?
Джон Полидори «Вампир»
The Bloodshed Once he found her sister with Ruthven that he is seducing his sister. Aubrey remains silent if the fact. Later he commits suicide and writes a letter dedicated to his sister about the past life of Ruthven. But it becomes too late. She never finds the letter and marries Ruthven. At that night people find her lying dead and Ruthven is missing.
The Vampyre Analysis In the beginning, when Ruthven comes in front of all readers nobody can guess that he is the Vampyre who kills people. And in Rome, he killed this woman to whom he was seducing. In Greece, Lanthe told Aubrey about the Vampyre perhaps for this reason Ruthven kills her but Polidori never mentioned that he seduces her or not. If Aubrey starts prevailing the truth perhaps he also kills him. Perhaps William Polidori calls him lord because of his works.
He is the Vampyre who killed many people for no reason. And at the last, he also kills his wife. Questions from the Readers Who really wrote the Vampyre?
Очевидно, смех всей толпы на ярмарке тщеславия лишь отчасти привлекал его внимание и слегка забавлял. Будто он знал, что одним взглядом мог бы расстроить его и заронить страх в души тех, кто жил так бездумно и безмятежно. Многие из тех, кто был в состоянии ощутить тот благоговейный страх перед ним, не могли взять в толк, что же такое особенное в нем пробуждало в сердцах странное чувство. Некоторые приписывали это мертвящему взгляду серых глаз, который, остановившись на лице человека, казалось, не пытался его оценивать, а проникал сразу в самое нутро, в суть разглядываемого предмета, свинцовым грузом ложился на дерзкого собеседника, надолго приковав того к месту, заставляя беднягу ощущать свою неуместную дерзость буквально всей кожей.
Экстравагантность его манер вызывала у всех живейший интерес и любопытство, и неудивительно, что этого человека приглашали в каждый дом, на все собрания и события в жизни лондонского общества, и все, кто привык к острым ощущениям и давно уже никому и ничему не удивлялся, а теперь скучал и чувствовал некую досаду от повторения одних и тех же впечатлений, все они были рады иметь в своей компании нечто способное их развлечь и приковать к себе пристальное внимание. Лицо таинственного джентльмена было бледно и никогда не меняло удивительного своего оттенка, не окрашивалось румянцем, на нем никогда не отражались сильные эмоции, порыв страстей. Тем не менее черты лица были тонкими и изящными и явно несли печать благородства, отчего немало светских львиц и охотниц за знаменитостями и диковинками приложили столько усилий, чтобы завоевать его или, по меньшей мере, добиться от него хоть каких-нибудь признаков симпатии: леди Мерсер, превратившаяся в притчу во языцех со времени своего замужества, ставшая посмешищем для любого монстра-завсегдатая модных салонов, попробовала завоевать его и пускалась, надо отметить, на все уловки до одной — разве только не надела маскарадный шутовский наряд, с тем чтобы привлечь его внимание. Все было напрасно: он смотрел ей в глаза, но совершенно пустым взглядом, все ее неслыханно экстравагантные выходки не могли ей сослужить службу в достижении заветной цели, он сумел осадить даже ее — и леди Мерсер вынуждена была отказаться от своей безумной затеи. Но одно то обстоятельство, что женщина, известная своими вольными нравами, не смогла поймать ни одного его пристального взгляда, вовсе не свидетельствует о том, что он был откровенно безразличен к женскому полу: он с таким исключительным тактом беседовал с верными добродетельными женами, с невинными девушками, что мало кому могло прийти в голову, что он когда-либо проявляет интерес к прекрасной половине рода человеческого. Он, однако, прослыл человеком, который за словом в карман не лезет, у него была репутация занятного собеседника; и непонятно — то ли благодаря его очевидной ненависти к любому проявлению греха, то ли в силу того, что он мог побороть в себе обычную угрюмость и склонность к уединенному времяпрепровождению — но его часто можно было встретить как среди тех дам, которые ставят превыше всего добродетели домашнего очага, так и в компании тех, кто упомянутые добродетели ни во что не ставит. Примерно в тот же сезон в Лондоне появился юный джентльмен, которого звали Обри.
Он был сирота, единственным близким ему человеком была сестра, родители его умерли, когда он был еще ребенком, оставив сыну большое состояние. Опекуны не слишком много уделяли ему внимания, предоставив значительную свободу действий и передоверив его воспитание учителям и гувернерам, которые развивали в мальчике скорее романтический, чем практический склад ума. Отсюда и присущее ему возвышенное понятие о долге и чести, которое разрушило карьеру стольких нынешних учеников в галантерейной торговле. Он верил в то, что каждая тварь Божья руководствуется везде и во всем исключительно понятиями благородными и что Провидение наградило мир еще вдобавок и некоторыми пороками только с одной целью: чтобы выгодно оттенить повсеместные добродетели. Он, например, считал, что убогость бедных состоит лишь в том, что им приходится носить теплую одежду, которая быстрее привлекает внимание художника своими живописными и разноцветными заплатами. Короче говоря, он предполагал, что мечтания поэтов и есть настоящая реальная жизнь. Молодой человек был хорош собой, имел изысканные манеры и, наконец, богатство: именно по этим причинам, когда он появился в свете, скучать ему не приходилось.
Матери теснились вокруг юноши, стараясь наперебой с большей или меньшей степенью достоверности завоевать его либо томным видом, либо болтливой трескотней; дочери же быстро заставили его увериться в собственных его неоспоримых достоинствах и выдающемся положении в благородном обществе тем, что лица их неизменно прояснялись при его приближении, а глаза начинали сиять, как только он открывал рот, чтобы произнести какую-нибудь банальность. Как ни любил он в часы одиночества мечтать и наслаждаться романтическими грезами, молодой человек был вынужден отметить, что пламя сальных и восковых свечей может колебаться не из-за присутствия рядом привидения, а лишь оттого, что с них следует снимать нагар, что действительность не обязательно соответствует целому сонму прекрасных картин и описаний, которыми полны те фолианты, что составили значительную часть его образования. Единственное, что в какой-то мере компенсировало его горькие разочарования, так это то, что он собирался окончательно оставить свои романтические бредни, когда, повстречал на своем жизненном пути ту загадочную персону, которую мы описали читателю выше. Зачарованный, он наблюдал таинственного незнакомца, и сама невозможность определить для себя характер личности, столь глубоко самопогруженной, не интересующейся окружающими и не проявляющей никаких признаков того, что он на них смотрит, кроме разве факта, что он отдает себе отчет об их существовании, — все это, разумеется, служило причиной их отчужденности и отсутствия контакта. Позволив разгуляться своей фантазии, награждая загадочного незнакомца всеми романтическими чертами, которые он почерпнул из романов, Обри и его вообразил героем романа, усматривая в нем скорее продукт собственного изощренного воображения, чем реального человека. Они познакомились. Обри постоянно выказывал ему знаки внимания и очень преуспел в этом занятии.
Таинственный незнакомец заметил его. Со временем ему стало известно, что финансовое положение лорда Ратвена, а именно так звали незнакомца в обществе, находится в расстроенном состоянии, а еще позднее обнаружил из Списков получающих заграничные паспорта на… стрит, что загадочный лорд отправляется путешествовать. Горя страстным желанием узнать побольше об этой одинокой замкнутой личности, которая лишь подогревала его любопытство, Обри намекнул опекунам, заботившимся о его немалом состоянии, что настало и для него время предпринять заграничное путешествие, которое, — кстати сказать, считалось тогда неотъемлемым условием для каждого молодого человека с тем, чтобы побыстрее встать на путь порока и ощущать себя на равных со зрелыми опытными в жизненных коллизиях людьми, не показаться свалившимися с Луны каждый раз, когда заходит в обществе речь о всяких светских сплетнях и скандальных историях. Истории эти были предметом обычных пересудов в салонах, а иногда и заслуживали в обществе всеобщее одобрение — все в зависимости от того, с какой степенью мастерства и изобретательности они были осуществлены на практике. Опекуны дали согласие на его вояж, и юный Обри не замедлил сообщить о своих намерениях лорду Ратвену. Каково же было его удивление и радость, когда тот предложил молодому повесе присоединиться к нему. Обри был несказанно польщен честью, оказанной ему со стороны столь необычного, не похожего на других человека; он с удовольствием принял его предложение, и спустя несколько дней они уже были в пути.
До сей поры Обри не предоставлялось возможности хорошенько приглядеться к лорду Ратвену и изучить его характер, теперь же ему стало ясно, что, несмотря на то, что многие его действия происходили у юноши на глазах, результаты этих действий наводили на мысль о том, что мотивы для них отнюдь не всегда соответствовали тем, которыми он якобы руководствовался в своем поведении. Его компаньон без малейшего стеснения пользовался щедростью Обри: он оказался большим лентяем, бродягой и попрошайкой, принимал из его рук более чем достаточно средств на удовлетворение собственных прихотей. Но юноша не мог не заметить, что полученные от него деньги шли не на благородные цели — ведь иногда и добродетель оказывается в нужде — нет, когда попрошайка являлся к нему с какой-нибудь просьбой, то не на удовлетворение непосредственных его нужд, милостыню бедным и сирым он отсылал с едва прикрытой наглой ухмылкой, зато тратил все больше и больше, глубоко погрязая в распутстве и похоти, — а на пороки не жалел чужих денег и платил огромные чаевые. Но по наивности своей Обри относил все это на счет того, что греховные люди обычно более назойливы в своих нескончаемых просьбах к благодетелю, чем благородные, испытывающие материальные затруднения и в силу обстоятельств вынужденные наступить на собственную гордость. Имелась в милосердии, выказываемом Его Светлостью, еще одна особенность, которая особенно поразила Обри: все несчастные, которым оно оказывалось, в конце концов обнаруживали, что на этой милостыне лежало проклятие — либо они заканчивали дни свои на эшафоте, либо в крайней нужде и самой жалкой нищете. В Брюсселе, да, и в других городах, через которые путешественники проезжали, Обри был неприятно изумлен пристрастием его старшего компаньона к самым фешенебельным центрам, где царил порок; там, помнится, он с головой окунулся в азартные игры, его нельзя было оторвать от карточного стола, где играли в фаро. Он делал большие ставки и, как правило, выигрывал; иное дело, если против него садился играть какой-нибудь известный шулер — тогда он просаживал даже больше, чем успел выиграть.
Но даже в подобных случаях у него было то знакомое выражение лица, с которым он озирал окружающее его общество: выражение невозмутимости и пренебрежительности. Правда, когда он встречался за карточным столом с каким-либо безрассудным юным новичком или невезучим отцом многочисленного семейства, тогда каждое его желание, казалось, становилось знаком судьбы, и он оставлял всю свою напускную невозмутимость и отрешенность от всего земного, глаза его сверкали ярче, чем у кота, играющего с полудохлой мышкой. В каждом городе, которые они посетили, он оставлял какого-нибудь несчастного юношу, прежде богатого, а теперь вырванного из привычного круга, проклинающего Его Светлость, мучаясь в долговой тюрьме, — такова была обычная судьба, постигшая жертву этого негодяя; не один обездоленный отец многочисленного семейства страдал от красноречивых голодных взглядов своих отпрысков, обезумевший от потерянного богатства, а теперь не имеющий ни копейки в кармане, не имеющий средств, чтобы прокормить семью. Но и сам лорд Ратвен не выходил из-за карточного стола богачом, он проигрывал все, до последнего золотого, который он отнял у невинных жертв, конвульсивно сжимавших их трясущимися руками, спускал все какому-нибудь заезжему гастролеру-шулеру, который профессионально обыгрывал всех и каждого, превосходя в ловкости даже лорда Ратвена. Обри неоднократно собирался поговорить на эту тему со своим спутником, умолить того отказаться от порочного милосердия и пристрастия к удовольствиям — и все никак не мог решиться на такой серьезный разговор, все откладывал на потом, каждый день он надеялся, что друг предоставит ему удобный случай затронуть эту тему, открыто и честно все ему высказать, но такой возможности лорд Ратвен ему не предоставил. Тот, сидя в дорожной карете, за окошком которой пробегали красоты дикого или, наоборот, культурного пейзажа, всегда оставался самим собой: глаза его говорили меньше, если не ничего вовсе, чем слова, срывавшиеся с уст. И несмотря на то, что Обри сидел совсем близко от предмета своего любопытства, оно не могло быть удовлетворено, и единственное удовольствие, выпадавшее на его долю, было постоянное возбуждение от тщетных желаний и попыток раскрыть тайну, которая в его горячечном экзальтированном воображении уже принимала формы чего-то сверхъестественного и, следовательно, непостижимого.
В скором времени они приехали в Рим, и Обри потерял на некоторое время лорда Ратвена из виду: он оставил его в компании одной итальянской графини, которую тот посещал ежедневно, а сам юноша отправился на ознакомление с историческими достопримечательностями другого, почти совсем опустевшего города. И в те самые дни, когда он пополнял свои впечатления и любовался красотами экзотической культуры, из Англии приходили регулярно письма, которые он вскрывал с радостным нетерпением: первое было от сестры, оно дышало любовью к нему, остальные были от опекунов, и вот они-то как раз и поразили его в самое сердце. Если раньше у него лишь были подозрения на тот счет, что в его спутнике таится некая сила зла, то эти письма давали достаточное основание для того, чтобы он укрепился в своей уверенности. Опекуны настаивали на том, чтобы он немедленно оставил своего спутника, они убедительно доказывали, что натура лорда Ратвена, по их сведениям, отличается неразборчивостью в средствах достижения своих зачастую подлых и гнусных целей, что его распущенность и дурные привычки представляли страшную опасность для общества. Выяснилось, что презрительность, с которой он третировал бедную светскую львицу, искавшую с ним связи, вовсе не зиждится на неприятии ее характера — отнюдь нет, он получил свое, но не удовольствовался победой и, чтобы получить еще и гнусное удовольствие, устроил так, что его жертва, соучастница своего падения, была низвергнута с вершины незапятнанной своей добродетели на дно глубокой пропасти позора и бесчестья, окончательно деградировала, что вообще все женщины, любви которых он домогался, очевидно, только из желания попрать добродетель, после его отъезда за границу отбросили прочь стыд и пали в глазах света, демонстрируя свое недостойное поведение в обществе. Обри обдумал все обстоятельно и решил твердо, что он оставит этого ужасного человека, который за все время их знакомства не выказал ни единой светлой черты, не совершил ни одного благородного поступка. Он изыскивал удобный предлог, чтобы расстаться с ним раз и навсегда, а в ожидании подходящего момента не спускал с него глаз, тщательно наблюдая за всеми его поступками, не позволяя ни одной подробности пройти незамеченной.
Он вошел в те же круги, в которых вращался лорд Ратвен, и очень скоро убедился в том, что Его Светлость собирается воспользоваться неопытностью и надругаться над невинностью дамы, чей дом он так часто посещал. По итальянским обычаям незамужней девушке неприлично появляться в обществе одной, поэтому он исполнял свой бесчестный план в секрете от всех, но Обри пристально наблюдал за всеми поворотами разворачивавшейся интриги, поэтому он прознал о том, что назначено тайное свидание, которое неминуемо должно было закончиться обольщением невинной, хотя и слишком безрассудной девушки. Не теряя времени, он неожиданно зашел в апартаменты лорда Ратвена и напрямую спросил того о его намерениях относительно упомянутой леди, сообщив при этом, что ему достоверно известно о том, что сегодня ночью должно состояться их свидание. Лорд Ратвен ответил, что его намерения таковы, какими бы они могли быть у любого в подобной ситуации, а когда юноша нажал на него и потребовал ответа, женится ли он на девушке, тот только рассмеялся. Обри удалился и написал письмо, где сообщал, что с настоящего момента не считает возможным их дальнейшее совместное путешествие, приказал слуге подыскать для него другие апартаменты, а сам отправился к графине и информировал ее обо всем, что знал, — причем не только об опасности, грозящей ее дочери, но и о личности и так называемых подвигах Его Светлости. Опасное для девушки свидание было таким образом предотвращено. На следующий день лорд Ратвен прислал к Обри своего слугу с запиской, в которой извещал юношу о своем полном согласии на разрыв.
Покинув Рим, Обри поехал в Грецию и вскоре оказался в Афинах. Он поселился в доме одного грека и принялся исследовать полустертые следы гордой античности, которая та постаралась скрыть под разноцветными лишайниками или упрятать под слой почвы, словно не желая показывать вольным жителям подвиги героических рабов Древней Эллады. Под одним с Обри кровом очутилось прекрасное и совершенное создание — девушка, которая легко могла бы послужить моделью для лучших живописцев, если бы они захотели запечатлеть на холсте все мечтания правоверных в раю Магомета, разве только в глазах ее светился такой недюжинный ум, какому бы не полагалось иметься у тех, кто по мусульманским понятиям вовсе не имеет души. Когда она плясала на равнине или неслась по склону горы, можно было подумать, что грация газели тускнеет по сравнению с ее красотой и живостью, и если бы кому-нибудь пришло в голову ее очаровательные и красноречивые глаза променять на сонный взгляд этого красивого животного, того можно было бы смело назвать эпикурейцем. Легкие ножки Панты так звали девушку частенько сопровождали Обри в его поисках памятников античной культуры, и когда девушка, забывшись, со всей своей непосредственностью бросалась ловить особой красоты кашмирскую бабочку и показывала Обри все изящество своих прелестных форм, он любовался тем, как она словно летит по ветру, и тут же забывал напрочь только что расшифрованные им письмена на полустертой плите, наблюдая за грацией и силуэтом сильфиды. Бывало, когда она порхала вокруг него, локоны ее развевались по ветру, сверкая в лучах солнца и нежно переливаясь всевозможными оттенками, так что нетрудно извинить забывчивость очарованного любителя древностей, у которого вылетало из головы то, что он считал жизненно необходимым для правильного прочтения отрывка из Павзания. Но к чему пытаться описывать то, что каждый может ощутить, но не каждому дано осознать.
Она была сама невинность, юная и безыскусная красота, не испорченная манерами переполненных светских гостиных и душных балов. Когда он делал зарисовки живописных развалин и античных надписей, которые собирался изучать в часы досуга, она всегда стояла рядом с ним и следила за магическими штрихами его карандаша, запечатлевающего черты ее родной земли; она демонстрировала ему национальные танцы, описывала на словах, как греки собираются на открытой равнине, становятся в круг и выражают душу в веселой пляске, в ярких красках рассказывала о свадебной церемонии, которую ей довелось увидеть в детстве, а потом, обратившись к предметам, которые, очевидно, произвели на нее самое глубокое впечатление, пересказывала ему всякие сверхъестественные истории о своей кормилице. Серьезность, с которой она вела повествование, и ее явная вера во все эти россказни возбудили интерес даже у Обри, и когда она пересказывала ему легенду о живом настоящем Вампире, который прожил долгие годы среди своих друзей и близких родственников, вынужденный ежегодно продлевать свое существование, отнимая жизнь у прекрасных девушек, иначе, мол, у него самого кровь становилась холодной, Обри смеялся и шутил над ее фантазиями, да еще такими мрачными. Но Ианта перечислила ему имена стариков, которые в конце концов выявили одного из существующих среди них после того, как нашли мертвыми своих близких и детей, отмеченных печатью мерзкого чудовища. Она умоляла его поверить ей, поскольку люди уже заметили, что вот такие неверующие, как он, рано или поздно, но обязательно получают жуткое подтверждение истинности этой легенды и тогда с разбитыми сердцами и с горестью вынуждены признать, что все это воистину святая правда. Она описала ему в деталях, как обычно выглядят эти монстры, и Обри охватил ужас, когда этот портрет в точности совпал с внешностью лорда Ратвена. Он тем не менее все же упорствовал, убеждая девушку в том, что во всех этих легендах не может быть ни грана правды, одновременно удивляясь мысленно стечению стольких совпадений, которые заставляли его поверить в сверхъестественность и могущество лорда Ратвена.
Он все больше и больше привязывался к Ианте, сердце его было завоевано ее невинностью и безыскусственностью, которая столь резко контрастировала с теми подчеркнутыми и напускными добродетелями женщин его круга, среди которых он искал то, что считал любовью.
Однажды друзьям пришло в течение трех дней находиться на вилле Диодати из-за непрекращающегося дождя. Байрон, впечатлившись этими историями, предложил друзьям: «Пусть каждый напишет свою страшную историю». Этот самый известный в новейшей европейской литературе конкурс состоялся 15-18 июня 1816 года и изначально имел форму шутливой игры для нескольких заскучавших персон.
Вот как описала эти литературные вечера Мэри Годвин Шелли : «Нас было четверо. Лорд Байрон начал повесть, отрывок из которой опубликовал в приложении к своей поэме «Мазепа». Шелли, которому лучше удавалось воплощать свои мысли и чувства в образах и звуках самых мелодичных стихов, какие существуют на нашем языке, чем сочинять фабулу рассказа, начал писать нечто, основанное на воспоминаниях своей первой юности. Бедняга Полидори придумал жуткую даму, у которой вместо головы был череп — в наказание за то, что она подглядывала в замочную скважину; не помню уж, что она хотела увидеть, но, наверное, нечто неподобающее; расправившись с ней, таким образом, хуже, чем поступили с пресловутым Томом из Ковентри, он не знал, что делать с нею дальше, и вынужден был отправить ее в семейный склеп Капулетти — единственное подходящее для нее место.
Оба прославленных поэта, наскучив прозой, тоже скоро отказались от замысла, столь явно им чуждого. А я решила сочинить повесть и потягаться с теми рассказами, которые подсказали нам нашу затею. Такую повесть, которая обращалась бы к нашим тайным страхам и вызывала нервную дрожь; такую, чтобы читатель боялся оглянуться назад, чтобы у него стыла кровь в жилах и громко стучало сердце». Мэри Годвин несколько дней тщетно пыталась что-либо придумать, пока не услышала философскую беседу Байрона и Шелли о секрете зарождения жизни и возможности когда-нибудь открыть его и об оживлении мертвой материи.
Разыгралось воображение и… «Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже задвигалось. Такое зрелище страшно; ибо что может быть ужаснее человеческих попыток подражать несравненным творениям создателя?... Наутро я объявила, что сочинила рассказ». Leon, 1799.
Её история превратилась в роман и через два года была напечатана под названием «Франкенштейн, или Современный Прометей» Frankenstein; or, The Modern Prometheus. Сюжет этой книги стал хрестоматийным, а книга стала в один ряд с выдающимися созданиями романтической литературы. А вот с творением Джона Полидори случилась совсем другая и более запутанная история. Джон Мюррей тот самый незаконченный рассказ Байрона напечатал в 1819 году под названием «Фрагмент» A Fragment вместе с поэмой «Мазепа» Mazeppa.
По сюжету рассказчик во время кругосветного путешествия знакомится с человеком по имени Огастус Дарвелл, который странным образом слабел день ото дня и в итоге был похоронен на турецком кладбище. Но перед захоронением его лицо на глазах становится черным, а тело быстро разлагалось. Продолжения не последовало, но, по словам Джона Полидори, Байрон намеревался вернуть Дарвелла, как инфернальное существо, которого рассказчик встретил бы уже после возвращения из путешествия на родину. Эта идея понравилась Джону Полидори, который в том же 1819 году издал небольшую повесть, названную им «Вампир» Vampyre со сходным сюжетом.
Впервые она была опубликована в апрельском номере английского журнала «The New Monthly Magazine», но под авторством лорда Байрона. Этот выпуск журнала начинался текстом от неизвестного третьего лица некоторые приписывают этот текст Джону Митфорду John Mitford , другие Генри Колберну под заголовком «Оригинальные сообщения» и подзаголовком «Отрывок из письма из Женевы с подробностями частной жизни лорда Байрона», в котором говорилось об истории написания последовавшей за этим сообщением повести. Авторство же «Вампира» приписал Байрону издатель журнала «The New Monthly Magazine» Генри Колберн, казалось бы, сбитый с толку фразой из «Отрывка из письма из Женевы…» о литературных опытах на вилле Диодато, Где отмечается: «Из величайшей любезности мне раздобыли пересказ каждой из этих историй, и я посылаю их вам в уверенности, что вам, так же, как и мне, будет весьма интересно пробежать эти пробы пера столь гениального человека, равно как и тех, кто находился под его непосредственным влиянием». Но на самом деле тут сыграл свою роль чисто меркантильный интерес: ведь имя Байрона на страницах журнала увеличивало доход от издания, чем имя почти неизвестного Джона Полидори.
Это подтверждается в письме Джона Мюррея лорду Байрона от 27 апреля 1819 года, в котором тот не только сообщает поэту, что под его именем вышло сочинение под названием «Вампир», но и то, что редактор журнала сильно поссорился по этому поводу с издателем. Как объяснил редактор при личной встрече Мюррею, он получил за небольшую сумму повесть от доктора Полидори, план для которой принадлежит Байрону, а его осуществление ему [Полидори]. Редактор «The New Monthly Magazine» снабдил сочинение кратким разъяснением на этот счет, но к его удивлению, Генри Колберн изъял листок за день до публикации, опасаясь, что оно помешает продаже последовавшего почти сразу же за журнальной публикацией отдельного издания. Джон Полидори, после получения им экземпляра журнала с напечатанной повестью, сразу же написал письмо Генри Колберну с требованием дать разъяснение в следующем номере журнала об авторстве «Вампира»: «…Мне очень жаль, что ваш женевский корреспондент ввел вас в заблуждение в связи с повестью «Вампир», которая не принадлежит лорду Байрону, а была написана полностью мной по просьбе дамы, которая пожелала, чтобы я написал это для нее, что я и сделал в два праздных утра рядом с ней».
Пoзвoляя вooбpaжeнию изoбpaжaть чтo yгoднo, и пooщpяя тeм caмым cвoю cклoннocть к гpoтecкнoмy и нeoбычнoмy, юнoшa вcкope пpeвpaтил ceй oбъeкт нaблюдeний в гepoя poмaнa и тeпepь cлeдил cкopee зa пopoждeниeм coбcтвeннoй фaнтaзии, нeжeли зa чeлoвeкoм из плoти и кpoви. Oбpи cвeл c ним знaкoмcтвo; ocыпaл знaкaми внимaния, и вcкopocти нacтoлькo зapyчилcя pacпoлoжeниeм пoмянyтoгo мизaнтpoпa, чтo тoт вceгдa зaмeчaл пpиcyтcтвиe юнoши. Co вpeмeнeм Oбpи oбнapyжил. Жeлaя yзнaть бoльшe oб этoм экcцeнтpичнoм xapaктepe, чтo дo cиx пop тoлькo пoдcтeгивaл eгo любoпытcтвo, Oбpи нaмeкнyл oпeкyнaм, чтo пpишлa пopa eмy coвepшить вoяж, нa пpoтяжeнии мнoгиx пoкoлeний пoчитaвшийcя coвepшeннo нeoбxoдимым для тoгo, чтoбы юнoшa cтpeмитeльнo пpoдвинyлcя в кapьepe пopoкa, cpaвнялcя co cтapшими и нe кaзaлcя нoвopoждeнным млaдeнцeм, кoгдa зaxoдит peчь o cкaндaльныx интpижкax, и любoвныe пoxoждения cлyжaт пpeдмeтoм нacмeшки или вocxищeния, в зaвиcимocти oт пpoявлeннoгo иcкyccтвa. Oпeкyны coглacилиcь; и Oбpи, пoмянyв o cвoиx нaмepeнияx лopдy Paтвeнy, к вящeмy cвoeмy yдивлeнию, пoлyчил oт eгo cвeтлocти пpeдлoжeниe пpиcoeдинитьcя к нeмy. Пoльщeнный этим знaкoм дoвepия oт тoгo, ктo, co вceй oчeвиднocтью, дepжaлcя oт людeй ocoбнякoм, юнoшa oxoтнo coглacилcя, и yжe cпycтя нecкoлькo днeй oни пepeceкли paздeляющий пpoлив. Дo cиx пop Oбpи нe пpeдcтaвлялocь вoзмoжнocти изyчить xapaктep лopдa Paтвeнa; в пyти oн oбнapyжил, чтo, xoтя тeпepь oн мoжeт cвoбoднee нaблюдaть зa eгo дeйcтвиями, пocлeдcтвия тaкoвыx пoдтaлкивaют к иным вывoдaм. Cпyтник eгo oтличaлcя нeyмepeннoй щeдpocтью: лeнтяи, бpoдяги и нищиe пoлyчaли из pyк eгo гopaздo бoльшe, нeжeли былo нeoбxoдимo для yдoвлeтвopeния нacyщныx пoтpeбнocтeй. Ho Oбpи нe мoг нe пoдмeтить, чтo блaгoдeяния eгo oбpaщaлиcь oтнюдь нe нa людeй дoбpoдeтeльныx, дoвeдeнныx дo нищeты нecчacтьями, дoбpoдeтeль нeизмeннo пpecлeдyющими - эти oтcылaлиcь oт двepeй eдвa ли нe c нacмeшкoй; кoгдa жe являлcя pacпyтник и пpocил нe нa xлeб нacyшный, нo нa тo, чтoбы и дaльшe ycлaждaтьcя пoxoтью или eшe cильнee пoгpязнyть в пopoкe, eмy пepeпaдaлa oбильнaя блaгocтыня.
Was Lord Byron England’s 1st Vampire? John Polidori & the Birth of the Literary Bloodsucker
Полидори, шотландец итальянского происхождения, состоял медиком при весьма значительной фигуре в литературе начала XIX века — лорде Байроне. эмигранта, и Анны Марии Пирс, английской гувернантки. The John William Polidori Page at American Literature, featuring a biography and Free Library of the author's Novels, Stories, Poems, Letters, and Texts. 24 August 1821) was an English writer and physician. He is known for his associations with the Romantic. Был cтapшим cынoм Гaэтaнo Пoлидopи, итaльянcкoгo пoлитичecкoгo эмигpaнтa и yчёнoгo, и Aнны Mapии Пиpc, aнглийcкoй гyвepнaнтки. Скачать бесплатно все книги автора Джон Уильям Полидори в формате FB2, EPUB, PDF, DOCX, MOBI, TXT, HTML или читать полные версии онлайн без регистрации.
Проспер Мериме «О вампиризме»
- Автор: Полидори Джон Уильям | новинки 2024 | книжный интернет-магазин Лабиринт
- Вампир - Полидори Джон, скачать книгу бесплатно в fb2, epub, doc
- Романы автора Джон Полидори
- Читать книгу «Вампир», Джон Уильям Полидори
- Полидори Джон Уильям | Ридли | Книги скачать, читать бесплатно
- Was Lord Byron England’s 1st Vampire? John Polidori & the Birth of the Literary Bloodsucker
Джон Полидори: Вампир
By all account, aspects of John William Polidori’s biography and literary work should have earned him a central place in the history of 19th-century literature. Положившая начало вампирической теме в европейской беллетристике повесть Полидори была задумана в июне и написана в августе 1816 г. под впечатлением от устного рассказа Дж. Гостившие у лорда Байрона на вилле Диодати поэт Перси Биш Шелли, его возлюбленная Мэри Уолстонкрафт-Годвин, сводная сестра Мэри Клер Клермонт, доктор Джон Полидори и сам.
Подлинная история лорда Ратвена и джентельмена Обри
Байрон написал фрагмент истории с главным героем по имени Август Дарвелл, но быстро отказался от этой задумки. Именно этот устный рассказ Байрона Полидори удержал в памяти, а затем на его основе создал небольшую повесть «Вампир» 1819 г. В том же году Байрон уволил Полидори, и тот отправился путешествовать по Италии, а затем вернулся в Англию, где обосновался в Норвиче. Он открыл медицинскую практику, но не преуспел и решил заняться литературой. Его повесть «Вампир», главным героем которой стал лорд Рутвен, была опубликована 1 апреля 1819 года в «Нью мансли мэгэзин» как байроновское произведение.
Сам Байрон пришёл в негодование и отправил в издательство письмо с протестом, отрицая своё авторство.
Байрон написал фрагмент истории с главным героем по имени Август Дарвелл, но быстро отказался от этой задумки. Именно этот устный рассказ Байрона Полидори удержал в памяти, а затем на его основе создал небольшую повесть «Вампир» 1819 — это была первая история о вампиризме, опубликованная на английском языке [1] [2].
В том же году Байрон уволил Полидори, и тот отправился путешествовать по Италии, а затем вернулся в Англию, где обосновался в Норвиче. Он открыл медицинскую практику, но не преуспел и решил заняться литературой. Его рассказ « Вампир », главным героем которого стал лорд Рутвен, была опубликована 1 апреля 1819 года в The New Monthly Magazine под авторством Байрона.
Сам Байрон пришёл в негодование и отправил в издательство письмо с протестом, отрицая своё авторство.
He almost certainly indulged in same-sex activity when at Harrow, something that appears to have been quite common despite the horror with which society at that time regarded such relations. Byron seems to have had an affair with a boy at Harrow called John Thomas Claridge and a liaison at Cambridge with one John Edleston, memories of whom would inspire several poems. Byron went on to have numerous liaisons with married women, perhaps most notoriously with Lady Caroline Lamb. When Byron ended their relationship, Caroline suffered a mental derangement, stalking Byron and once even sneaking into his home disguised as a page boy, a scandalous move that could have meant the social ruin of them both. Aided by his demonic charisma, on a grand tour of Europe he ruins every woman he meets, some of whom end up dead. Overcome with remorse, he leaps into the sea. Byron had many other liaisons: with female admirers, as well as with an assortment of actresses, servant girls and prostitutes. This semi-autobiographical travelogue-poem — suffused with sex, danger and adventure and based on a two-year trip Byron had made around Europe — brought Byron unimaginable attention and fame.
At just 24 — in a society with little experience of stardom — he became the first modern celebrity. He frequented the most fashionable drawing rooms of Regency London and fans mobbed him in the streets. Despite this success, Byron projected a sullen image, making him seem similar to Childe Harold, the world-weary and melancholic hero of his poem. He was inundated by hundreds of letters from women eager to meet him. In a preface to The Vampyre, Polidori mentions a woman fainting just because Lord Byron entered the room. The Vampyre is, in part, a satire on the vampiric nature of the new phenomenon of fame. Acquaintances recalled Byron laughing and joking before abruptly switching to his moody persona if there were people around who expected it. After a while, however, there was a sense that Byron was going too far in his outraging of public decorum. The marriage appears to have been doomed from the start — waking with a horrendous hangover in a carriage after the wedding reception, Byron saw light flickering through the dark red curtains and thought he was in Hell.
Gossip was also going round accusing Byron of sodomy, with both men and women. Byron felt he had no option but to flee England. He would never return alive. When news got round that Byron had hired out the Villa Diodati, the nearby Hotel Angleterre rented binoculars to English tourists so they could spy on the escapades of the notorious poet and his circle. After leaving the Villa, Byron headed for Milan then moved on to Venice, where he is said to have seduced 200 women. Settling in that decadent decaying city, he had affairs with married aristocrats. Shelly visited him in Venice and what Shelley witnessed would prove too much even for that outspoken advocate of free love. He allows fathers and mothers to barter with him for their daughters. Polidori also underlined how dangerous Ruthven or Byron could be.
Lady Caroline Lamb, for instance, never recovered from her liaison with Byron. Following struggles with mental instability, health problems and addictions to laudanum and alcohol, she passed away at just 42. I like to see your tears; they are the last tears of expiring virtue. Henceforth, you shall weep no more … My love is death! All of them would experience tragedy or in some way be afflicted by premature death. It was there, while living in Soho, that he was shocked to learn The Vampyre had been published. Polidori scrambled to assert his rights to the novella. Polidori had left his manuscript at the home of his friend Countess Bruess, where it had lain around for three years before the Countess passed it to a Madame Gatelier. Madame Gatelier forwarded the novella to the disreputable journalist and publisher Henry Colburn, who had put out Glenarvon and would publish Frankenstein.
Colburn had the story printed up in The New Monthly Magazine. The book went through numerous editions and translations. A play based upon it — Le Vampire, which premiered in Paris in June 1820 — was immensely popular and ignited a vampire craze across Europe.
While Polidori was skilled in medicine, he dreamed of becoming an author. Creating connections with Lord Byron and his social circle seemed like the perfect opportunity.
However, his relationship with Byron was mutually contentious, to say the least. Polidori viewed Byron as a snob , while Byron viewed Polidori as a prick. Because of the constant rain, the quintet entertained themselves with literature, notably Fantasmagoriana. Inspired by the ghost story collection, Byron proposed a ghostwriting contest between them.
Джон Уильям Полидори
И все же различия двух произведений налицо. Это тот тип ведения рассказа, который называют суггестивным, подсказывающим, намекающим. Иначе говоря, отрывок Байрона по своей поэтике близок к традиционной «готической» прозе: в нем выведен «герой с суггестивно обозначенной, но не реализовавшейся окончательно в тексте сверхъестественной природой», а стиль и даже само заглавие напоминают о жанре «готического» фрагмента, который утвердился в английских журналах с 1770-х годов как специфическая форма короткого, сюжетно незавершенного повествования, призванного создавать атмосферу страха и тайны. Между тем «Вампир» скорее предсказывает более позднюю литературу «ужаса» в частности, французскую «неистовую» словесность с ее ориентацией на внешне броские, натуралистические, театрализованные эффекты и мелодраматические сюжетные ходы. Связанные друг с другом общими обстоятельствами возникновения и фабульными параллелями, произведения Байрона и Полидори тяготеют тем не менее к стадиально разным пластам «готической» литературы. К тому времени, когда вампиры и вампиризм сделались модной темой европейской литературы и театрального репертуара, почти всех ее зачинателей, коротавших в 1816 году ненастные вечера на вилле Диодати, уже не было в живых. В 1817 году по дороге на Ямайку умер от желтой лихорадки Метью Грегори Льюис; в 1821 году, так и не вкусив литературной славы от изданного под чужим именем «Вампира», однако успев напечатать свой единственный роман «Эрнест Берчтольд, или Современный Эдип» 1819 также задуманный и начатый памятным летом 1816 года , отравился Джон Полидори.
В июле 1822 года в средиземноморском заливе Специя утонул Шелли, в апреле 1824 года в Греции лихорадка, ставшая причиной смерти Льюиса, пресекла и жизнь Байрона; сравнительно долго прожили лишь Мери Шелли и Клер Клермонт. Литературное состязание, участниками которого им довелось стать в молодости, постепенно уходило в прошлое вместе с вдохновившей его романтической эпохой; однако, как и порожденные им литературные произведения, оно со временем сделалось влиятельным элементом «готической» культурной мифологии, связующим вампирическую и франкенштейновскую парадигмы. Известное по дневникам, воспоминаниям и другим свидетельствам, чью надежность подчас невозможно проверить как в случае с «Отрывком письма из Женевы», даже автор которого окончательно не установлен , и имеющее отчетливый — хотя, возможно, и не осознававшийся его участниками — металитературный смысл, это состязание в XX столетии превратилось в объект постмодернистской художественно-биографической игры. Знаменитый «готический» вечер на вилле Диодати по меньшей мере четырежды изображался на киноэкране, и если в классической «Невесте Франкенштейна» 1935 Джеймса Уэйла участники состязания представлены как вдохновенные гении романтизма, то в более поздних версиях они оказываются инициаторами безумного, фантасмагорического ночного действа, полного экстравагантных, эпатирующих и жутких подробностей. Самой известной из этих киноверсий является «Готика» 1986 британского режиссера-поставангардиста Кена Рассела, иронически смещающая акценты традиционных, «правильных» жизнеописаний и изображающая Клер Клермонт истеричной, страдающей эпилепсией нимфоманкой, Мери Шелли — запуганной собственными и чужими страхами невротичной, Перси Шелли — визионером-безумцем и нарколептом, Полидори — морфинистом, закомплексованным неудачником и отвергнутым любовником Байрона, а самого Байрона в роли которого демонически хмурится ирландец Гэбриел Бирн — одержимым сексом и кровью вампиром. Действие фильма, включающее в себя и чтение «Фантасмагорианы», и вызывание духов, строится как вереница гротескных, пограничных между явью и сном эпизодов, фиксирующих постепенное погружение героев в кошмар, в темные глубины собственного подсознания.
Как и в других своих фильмах, режиссер проявляет здесь присущее ему незаурядное изобразительное мастерство временами приводящее к явной избыточности стиля , искусно вплетая реальные факты и образы, запечатленные культурной памятью, в визуальную ткань картины. В аналогичной манере свободного оперирования фактами хотя и не столь эпатажно сделаны и другие киновариации на тему виллы Диодати — «Лето призраков» чешского эмигранта Ивана Пассера и «Грести по ветру» испанца Гонсало Суареса оба фильма сняты в 1988 году. Не осталась в стороне от этого сюжета и позднейшая художественная литература. Едва ли есть смысл даже бегло упоминать на этих страницах его многочисленные отголоски в сочинениях различных авторов, но два сравнительно недавних примера представляются показательными для характеристики современного восприятия темы. Сочинения Байрона и подробности его биографии, широко используемые Холландом, вплетены в извилистый двухвековой сюжет, в перипетиях которого то и дело без труда угадываются коллизии «Интервью с вампиром» Энн Райс в «Рабе своей жажды», в свою очередь, привлекается материал «Дракулы» и даже присутствует Брэм Стокер в качестве одного из рассказчиков. Пресловутый «готический» вечер на швейцарской вилле предстает всего лишь проходным эпизодом в судьбе главного героя «Тайной истории…», уже вступившего на кровавую стезю вечной жизни, хотя все ключевые моменты этого вечера разговор поэтов о «жизненном принципе», натолкнувший Мери на идею «Франкенштейна», чтение «страшных» рассказов, вышеупомянутое кошмарное видение Шелли в описании Холланда сохранены.
Иное дело — роман молодого аргентинского прозаика Федерико Андахази «Милосердные» 1998. Вилла Диодати здесь — основное место действия, а литературное состязание и рождение «Вампира» — кульминационная точка повествования; более того, месяцы, проведенные знаменитой пятеркой в Швейцарии, автор называет «летом, изменившим развитие мировой литературы», а повесть Полидори — произведением, открывшим «новые горизонты», «краеугольным камнем» вампирического жанра. Импульсом к написанию этого романа, несомненно, стало своеобразное, связанное с ситуацией двойного авторства происхождение «Вампира», чья генеалогия, по словам писателя, является «всего лишь ключом, который позволяет сделать… невероятные открытия, имеющие отношение к самому понятию литературного отцовства». Реализуя это обещание, автор «Милосердных» рассказывает гротескно-пародийную историю об экстравагантной сделке, которую прибывший в Швейцарию доктор Полидори заключает с таинственной и, как вскоре выясняется, монструозной Анеттой Легран, пишущей ему пространные письма. Обделенный талантом и мучительно завидующий дарованию и славе Байрона, презираемый и высмеиваемый всеми обитателями виллы, Полидори соглашается обменять свое мужское семя в силу причудливой игры природы как воздух необходимое уродливой, крысоподобной Анетте и двум ее сестрам для продолжения собственного существования на текст некоей повести, обнародовав которую под своим именем, он обретет чаемый литературный успех. Поразив насмешников своим «детищем» каковым, разумеется, оказывается «Вампир» и мысленно приготовившись стать «щедрым и плодовитым зачинателем новых творений слова, сколь загадочных, столь и великих», новоявленный «автор» вскоре испытывает жестокое разочарование: его «муза мрака» внезапно исчезает, а когда доктор находит ее опустевшее убежище, он обнаруживает ворох писем, из которых следует, что к гению Анетты Легран ранее прибегали — на тех же условиях — и другие искатели литературной славы.
Среди них — его наниматель лорд Байрон, создатель «Пиковой дамы», Шатобриан; Полидори находит также «три письма от некоего Э. Гофмана, с полдюжины от какого-то Людвига Тика». Шокирующее открытие ввергает байроновского секретаря в безумие, от которого ему не суждено очнуться до самой смерти. Вскоре после публикации рецензии на французский перевод этой повести Шарль Нодье выпустил в свет собственное произведение, в котором присутствуют вампирические мотивы, — прозаическую поэму «Смарра, или Ночные демоны» 1821. Стилизованный под античность и полный аллюзий на греко-римскую классику сюжет осложнен у Нодье реминисценциями южнославянского фольклора и мрачно-гротескными романтическими образами, создающими атмосферу гнетущего, неотступно преследующего человека страшного сна. Среди грезящихся повествователю фантастических чудовищ властвует Смарра — злой дух, демон кошмара.
В описании Полемона, одного из героев поэмы, это существо подчеркнуто нечеловеческой, инфернально-хтонической природы, напоминающее инкуба средневековой демонологии, в котором вместе с тем различимы черты и повадки вампира: «…он… раскрывает диковинно изрезанные крылья, взмывает вверх, падает вниз, раздувается, съеживается и, вновь сделавшись мерзким карликом, сияющим от радости, вонзает мне в сердце тонкие стальные когти, с коварством пиявки пьет мою кровь, разбухает, поднимает огромную голову и хохочет». В дальнейшем вполне вампирическое действо — также с участием Смарры — засвидетельствовано и самим рассказчиком: «Шрам Полемона сочился кровью, а Мероя, хмелея от наслаждения, вздымала над головами алчущих подруг растерзанное в клочья сердце солдата, только что вырванное из его груди. Она отнимала, отвоевывала это сердце у жадных до крови ларисских дев. Отвратительную добычу царицы ночных ужасов охранял быстрокрылый Смарра, паривший над нею с грозным свистом. Сам он лишь изредка прикасался кончиком своего длинного хоботка, закрученного, как пружина, к кровоточащему сердцу Полемона, дабы хоть на мгновение утолить мучившую его нестерпимую жажду…» Вампиризм наряду с другими «ужасами» предстает в «Смарре» порождением ночных кошмаров, которые носят откровенно литературный, условно-игровой характер: заметим, что в первом издании книга мистификаторски представлялась читателю как «романтические сновидения, переведенные со словенского графом Максимом Оденом» очевидная анаграмма фамилии Нодье , а в предисловии к изданию 1832 года писатель, раскрыв свое авторство, определил «Смарру» как «центон, пастиш классиков», «вымысел Апулея, украшенный… розами Анакреона». В подобном «сновидческо-литературном» ключе тема вампиризма решена и у другого французского романтика и родоначальника декаданса — Теофиля Готье, перу которого принадлежит новелла «Любовь мертвой красавицы» 1836 , включенная в настоящую антологию.
История священника Ромуальда, влюбившегося в куртизанку-вампиршу, охватывает трехлетний период, в продолжение которого герой новеллы ведет двойную, «сомнамбулическую» жизнь: днем он скромный и набожный кюре, проводящий время в покаянных молитвах и умерщвлении плоти во французской глуши, ночью же — светский щеголь, богатый и знатный любовник обольстительной Кларимонды, живущий в ее огромном дворце в Венеции и, сам того не подозревая, жертвующий ей свою кровь, которая продлевает ее посмертное существование. Я уже не мог различить сон и явь, я не понимал, где кончается иллюзия и начинается реальность. Молодой господин, щеголь и распутник, насмехался над священником; священнику были отвратительны выходки молодого распутника. Две спирали, переплетаясь друг с другом, запутывались и никогда не соприкасались, — так можно изобразить эту двойную жизнь, которой я жил». В этой части новеллы налицо повествовательная неопределенность, которая, как уже говорилось ранее, характерна скорее для рассказов о привидениях, но на которой, однако, нередко играют и авторы историй о вампирах, создавая в тексте пресловутый «эффект фантастического»: читатель вслед за рассказчиком, чьей точке зрения он вынужден доверяться колеблется в выборе одной из возможных версий происходящего. Финал повествования, впрочем, кладет конец всем колебаниям: аббат Серапион, покровитель и духовный наставник Ромуальда, приводит героя на кладбище, вскрывает могилу, в которой похоронена Кларимонда, и окропляет гроб и тело вампирши святой водой; труп рассыпается в прах, а герой избавляется от мучительно-сладкого наваждения, которому долгое время была подчинена его жизнь.
Экстравагантная фобия героя-рассказчика «Береники», подсказанная печатными источниками и приоткрывающая «вампирический» подтекст новеллы, в XX веке стала благодатным материалом для психоаналитических интеллектуальных построений. Его фиксация на зубах прочно увязывается интерпретаторами с мужским страхом перед женской сексуальностью, в частности, с описанным Фрейдом инфантильным комплексом кастрации, воплощаемым в известном мифологическом мотиве vagina dentata, или зубастой вагины. С другой стороны, преображение облика Береники, открывающее за ее «загадочной улыбкой» «жуткое белое сияние ее зубов», иллюстрирует визуальную и гендерную двусмысленность вампирского рта, который, «поначалу соблазняя своей манящей приоткрытостью, обещанием розовой мягкой плоти, но вместо этого обнажая острые клыки, приводит в оторопь, смешивая гендерно определенные категории пенетрации и ее принятия» и тем самым «проблематизируя различие мужского и женского» [78]Craft Ch. В таком прочтении «стоматологическое» варварство героя новеллы может быть понято как подсознательное стремление избежать «распятия на фаллических зубах» вампира — зубах, по словам самого Эгея, «исполненных смысла» традиционно отождествляемого в западной культуре с мужским началом и жажды власти, — и вновь обрести свою пошатнувшуюся гендерную идентичность. Еще более подходящий материал для подобных построений — повесть «Кармилла» 1871—1872 Джозефа Шеридана Ле Фаню, автора многочисленных «готических» рассказов и романов, которого современники называли «ирландским Эдгаром По». В «Кармилле», в отличие от «Береники», вампирическое и эротическое начала открыто явлены в тексте и представлены в очевидной взаимосвязи.
За четверть века до выхода в свет первых психоаналитических работ и возникновения самого термина «психоанализ» Ле Фаню устами рассказчицы истории — юной невинной Лоры — фиксирует наличие в человеческой натуре «подавленных инстинктов и эмоций» и изображает их «внезапные проявления» в облике и поведении загадочной Кармиллы. Типовая, восходящая еще к Полидори сюжетная схема серия реинкарнаций неупокоенного вампира, появляющегося в разных местах и временах под разными именами и осуществляющего совращение все новых неопытных душ осложняется здесь тем, что и вампир, и жертвы вампира — женского пола: развивая эротические коннотации темы вампиризма, автор «Кармиллы» привносит в нее отчетливо различимый в повествовании мотив лесбийского сексуального влечения. Рассказчица периодически становится объектом странного «томного обожания», «загадочного возбуждения» и «страстных заверений в любви» со стороны своей новой подруги. Пожирая меня глазами, она привлекала меня к себе, и ее жаркие губы блуждали по моей щеке. Выказывая чувства, напоминающие «пыл влюбленного», Кармилла демонстрирует характерное для лесбийской сексуальности смещение гендерной роли, которое провоцирует рассказчицу на противоречивые, пугающие ее саму размышления о непонятной «мужественности» ее подруги. Повесть Ле Фаню, как неоднократно отмечалось в литературоведении, имеет своими несомненными источниками «Кристабель» Кольриджа, развивающую сходный мотивно-тематический комплекс, а также реальную историю венгерской графини Батори, в начале XVII века предавшей мученической смерти в своем замке Сейте сотни юных девушек, кровью которых она надеялась омолодить собственное стареющее тело.
Вместе с тем очевидно, что провокационный и девиантный эротизм «Кармиллы» обращен к современной автору Викторианской эпохе — это открытый вызов ее пуританским условностям, ее жесткому, обезличивающему, подавляющему человеческую сексуальность в особенности женскую морально-поведенческому кодексу. Вампир у Ле Фаню и, немного позднее, у Стокера, чей роман содержит ряд очевидных параллелей «Кармилле» выступает, таким образом, нарушителем сложившегося социального порядка, вскрывающим конвенциональность, относительность, мнимую естественность последнего. Соответственно, против него ополчаются представители властных и общественных институтов, рассматривающие его не только как «нечисть», создание, противное Богу и людям, но и как преступный элемент, подлежащий искоренению. Тем самым вампир оказывается включен в систему уголовного судопроизводства — то есть вписан в те социальные структуры, подрывом которых грозило его явление в цивилизованный мир. Эта принудительная социализация пусть и негативная — едва ли не более красноречивое свидетельство его поражения, чем вбитый в грудь кол или сожженный труп. Экзистенциальная стратегия самого вампира отнюдь не предполагает интеграции в сложившиеся структуры человеческого общежития по крайней мере, на этом — классическом — этапе бытования образа : собственная необыкновенная природа толкает его на формирование общности иного, несоциального порядка, которую уже цитировавшийся нами петербургский философ А.
Секацкий именует вампирионом. Сказанное может быть отнесено и к пресловутой сексуальности этого персонажа: завораживающий эротизм и повадки обольстителя, присущие вампиру, вовсе не означают, что в его неустанных поисках новых жертв присутствует собственно сексуальная подоплека. Распространенное истолкование вампирской жажды крови как проявления либидо выдает скорее мазохистскую фантазию жертвы, чем истинную цель агрессора: последний лишь мимикрирует под героя-любовника, чтобы удовлетворить иную страсть [85]Ср. Об этом прямо сказано в финале «Кармиллы»: «Эта страсть напоминает любовь. Следуя за предметом своей страсти, вампиру приходится проявлять неистощимое терпение и хитрость, потому что доступ к тому может быть затруднителен из-за множества различных обстоятельств. Вампир никогда не отступается, пока не насытит свою страсть… он с утонченностью эпикурейца будет лелеять и растягивать удовольствие и умножать его, прибегая к приемам, напоминающим постепенное искусное ухаживание» курсив наш.
Конечно, не следует игнорировать отмеченную еще психологами первой половины XIX века и спустя столетие истолкованную в психоаналитическом ключе учеником Фрейда Эрнестом Джонсом в работе «О ночных кошмарах» 1931 связь между сексуальными эмоциями и кровью; весьма возможно, что утоляющий жажду вампир действительно должен испытывать «оргазмическое возбуждение сознания». И все же необходимо помнить, что речь идет об экстраординарном существе, чьи бытийные стратегии, психофизиологические параметры и поведенческие мотивации принципиально отличаются от человеческих. Соответственно, корректнее говорить о визуальном сходстве эротического и вампирического, обусловленном мимикрией монстра под обыкновенного смертного случай Рутвена, Кларимойды, Кармиллы, Дракулы etc. Пепперштейна, вампирский жанр возникает в результате визуальной замены Ромео Дракулой, а поцелуя укусом — замены, мгновенно превращающей будуарную мизансцену в постер хоррор-фильма. Единственная «любовь», которой способен одарить человека вампир, — это, по словам героини Ле Фаню, «любовь, отнимающая жизнь», реализуемая в акте кровавой инициации и ведущая «через смерть и дальше». Смысл этого «дальше» Кармиллой не поясняется, однако понятно, что оно предполагает особый modus vivendi, который опровергает естественный ход вещей, отрицает привычный бытийный порядок.
Врач, исследующий случаи таинственных, смертельных заболеваний в местах, где разворачивается действие повести, глубокомысленно замечает, что «жизнь и смерть — состояния загадочные, и нам мало что известно о том, какие они таят в себе возможности». Эти возможности и реализует уникальная природа вампиров — опасно-притягательных Других, ведущих пограничное между жизнью и смертью, метафизически парадоксальное существование. Одиночество крови Именно Брэм Стокер в лице своего персонажа профессора Абрахама Ван Хелсинга открыл традицию именовать вампира красиво и загадочно звучащим румынским словом «носферату», прижившимся ныне в посвященных вампирской теме текстах. Это слово, заимствованное автором «Дракулы» из книги Эмили Джерард «Страна за лесами» 1888 и впоследствии ставшее названием двух известнейших экранизаций романа, буквально означает «неумерший» и в сочетании с русским существительным «нежить» как нельзя лучше характеризует двойственный экзистенциальный статус вампира. В общепринятом биологическом смысле вампир — каким его изображает Стокер, выступивший канонизатором жанра, — действительно не жив и не мертв; можно сказать, что он являет собой особую форму органической жизни, режимы существования которой внешне и впрямь напоминают человеческие состояния «живого» и «мертвого», но на самом деле лишь маскируют иную, нечеловеческую витальность. Гроб в данном случае представляет собой метафору, доведенную до уровня видеоряда».
Однако явственно расслышанная пульсация живой крови, в которой проявляет себя похожий на шум океана первичный зов бытия, немедленно пробуждает «спящее» естество вампира, инициируя его экспансию в человеческий мир. Новая мифология вампиризма, которую утверждает на страницах своей книги Стокер, существенно расширяет круг вампирских свойств и возможностей, заданный предшествующей литературной традицией и долгое время пребывавший без сколь-либо значительных изменений. Дракула в изображении его создателя «может уменьшаться и увеличиваться в размерах, внезапно исчезать и являться невидимым», «не отбрасывает тени, не отражается в зеркале», умеет «напускать вокруг туман», «может, единожды проложив себе путь, проникать куда угодно и свободно выходить откуда угодно, даже если это запертые на замок помещения или герметически запаянные емкости».
Когда тот оправился от безумия, то пришел в ужас и содрогнулся, увидев того, чей облик соединился с обликом Вампира; но лорд Рутвен ласковыми речами, чуть ли не раскаянием в проступке, приведшем к их расставанию, и, более того, вниманием, беспокойством и заботой вскоре примирил его со своим присутствием. Его Лордство совершенно изменился, он утратил равнодушие, столь поражавшее Обри; однако, чем быстрее тот выздоравливал, тем быстрее он возвращался в прежнее состояние духа, и Обри уже не видел разницы с тем, прежним человеком, если бы временами его не поражал взгляд, направленный прямо на него и сопровождавшийся улыбкой злобного торжества, игравшей на губах: он не знал причины, но улыбка эта преследовала его. На последней стадии выздоровления больного лорд Рутвен был совершенно увлечен разглядыванием не знающих приливов волн, поднимаемых прохладным бризом или изучением перемещений светил, вращающихся подобно нашему миру вокруг неподвижного солнца; — было ясно, что он желал избегнуть его взглядов.
Разум Обри был сильно ослаблен этим ударом, и всегда отличавшая его твёрдость духа исчезла, казалось, навсегда. Он стал таким же любителем одиночества и тишины, как Лорд Рутвен; но столь желанного одиночества его душа не находила в окрестностях Афин; он искал его среди развалин, где бывал раньше, образ Ианты стоял рядом с ним; — он искал его в лесах и слышал ее легкие шаги, ступавшие среди поросли в поисках скромной фиалки, он быстро поворачивался, и она с кроткой улыбкой на губах открывала ему свое бледное лицо и пронзенную шею. Он решился бежать из мест, что каждой черточкой рождали столь горькие воспоминания в его душе. Он предложил лорду Рутвену, перед которым чувствовал себя в долгу за нежную заботу, проявленную в продолжении болезни, совместно посетить те части Греции, где они не бывали прежде. Они ездили всюду, искали любое место, память о котором была еще жива, но, перебираясь с места на место, вряд ли отдавали себе отчет в увиденном. Они повсюду слышали о грабителях, но постепенно стали пренебрегать этими сведениями, которые представлялись им всего лишь изобретениями личностей, желавших воспользоваться щедростью тех, кого они защищали от выдуманных опасностей.
В результате этого пренебрежения советами местных жителей они однажды пустились в путь в сопровождении лишь нескольких охранников, скорее служивших проводниками, чем защитниками. Оказавшись, однако же, в узком ущелье, дно которого, заваленное грудами обломков, обрушившихся с соседних склонов, служило руслом стремительного потока, они не без основания раскаялись в своей небрежности; едва лишь все они втянулись в этот узкий проход, как вздрогнули от неожиданного свиста пуль над головами и эха выстрелов нескольких ружей. Мгновенно охранники бросили их, и, расположившись за камнями, открыли огонь в направлении выстрелов. Лорд Рутвен и Обри последовали их примеру, спрятавшись на миг за спасительным изгибом ущелья; но устыдившись своего замешательства перед врагами, которые издевательскими воплями вызывали их на бой, и понимая, что их сможет убить без сопротивления любой грабитель поднявшийся на гору и зашедший к ним с тыла, они решились на немедленную вылазку с тем, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. Не успели они покинуть защиту скал, как лорд Рутвен получил в плечо пулю, бросившую его на землю. Обри поспешил к нему на помощь; и, забыв о битве и о грозившей ему опасности, вскоре с удивлением увидел вокруг лица грабителей — их охранники сразу после ранения лорда Рутвена бросили ружья и сдались.
Пообещав крупное вознаграждение, Обри вскоре побудил их перенести раненного друга в близ расположенную хижину; а, согласившись на выкуп, он избавил себя от их присутствия — они вполне удовлетворились охраной у двери до возвращения своих товарищей с условленной суммой, на которую он выписал чек. Силы Лорда Рутвена быстро убывали; через два дня началась гангрена, и смерть, казалось, приближалась быстрыми шагами. Его поведение и внешность не изменились, он казался столь же невосприимчивым к боли, каким всегда был к окружающему миру; но на исходе последнего вечера его дух стал явно беспокоен, глаза часто останавливались на Обри, который желал быть полезным с усердием, превосходившим обыкновенное: - Помоги мне! Ты можешь спасти — ты можешь сделать большее — я не говорю о жизни, я ценю смерть моего существования не более уходящего дня; ты можешь спасти мою честь, честь своего друга. Скажи мне как? Я сделаю всё, — ответил Обри.
Его глаза, казалось, взорвутся в орбитах. Обри удалился для отдыха, но не мог спать; множество обстоятельств сопутствовавших его знакомству с этим человеком всплывало в памяти; он не знал, почему, но мысли о клятве бросали его в холодную дрожь, были предчувствием каких-то ужасных ожидающих его событий. Он проснулся ранним утром и хотел пойти в лачугу, где оставался труп, но встреченный грабитель сообщил, что его там более нет, что он и его товарищи перенесли его, сразу по упокоении, на вершину ближайшей горы, выполняя обещание, данное Его Лордству, что на него упадет первый холодный луч луны, взошедшей после его смерти. Потрясенный Обри, взяв несколько человек, решил найти и похоронить его там, где его оставили. Однако, поднявшись на самый верх, он не обнаружил ни трупа, ни одежд, хотя грабители клялись, что привели его на ту самую скалу, куда положили тело. Сперва разум его терялся в догадках, потом он стал приходить в себя, решив, что они зарыли труп, чтобы завладеть одеждами.
Утомленный страной, где встречен был столь ужасными несчастьями, и где безо всяких сомнений все лишь усиливало неестественную меланхолию, овладевшую его сердцем, он решился покинуть ее и вскоре прибыл в Смирну. Ожидая судна, способного доставить его в Отранто или Неаполь, он занимал время приведением в порядок оставшегося с ним имущества лорда Рутвена. Среди прочего там был чемодан с несколькими орудиями нападения, в различной степени приспособленными для вернейшего убийства жертвы. Это были несколько кинжалов и ятаганов. Он вертел их в руках, разглядывая причудливые очертания, и с изумлением обнаружил ножны без сомнений украшенные тем же образом, что и кинжал, обнаруженный в роковой избушке; — он содрогнулся; — он поспешил найти оружие, чтобы получить дальнейшие доказательства, и ужас его нетрудно вообразить, когда оказалось, что он подходит, хотя форма очень необычна, к ножнам бывшим в его руках. Его глаза не нуждались ни в каких дальнейших доказательствах — они смотрели и не могли оторваться от кинжала, а он — хотел бы сомневаться; но та же необычная форма, та же игра оттенков на ножнах и на рукоятке, не оставляли места сомнениям; капли крови были там и тут.
Он оставил Смирну, по пути домой, будучи в Риме, он первым делом стал расспрашивать о даме, которую пытался вырвать из обольстительных сетей лорда Рутвена. Ее родители были в отчаянии, они полностью разорились и ничего не слышали о дочери со времени отъезда Его Лордства. Обри начал терять разум от постоянно повторявшихся ужасов, он опасался, что дама стала жертвой того, кто разрушил жизнь Ианты. Он стал угрюм и молчалив, и был занят только понуканием форейторов, будто спешил спасти жизнь какого-то дорогого существа. Он прибыл в Кале; бриз, будто повинуясь его воле, быстро перенес их к английским берегам; он помчался в родовое гнездо, и там на мгновение, в объятиях и заботах сестры, ему показалось, что воспоминания о прошлом оставили его. Если раньше он любил ее за детскую безмятежность, то теперь, с начавшей проявляться женственностью, она стала еще желанней как товарищ.
Мисс Обри не обладала обаянием изящества, привлекающего взгляды и срывающего аплодисменты на светских раутах. Не было пустого великолепия, обитающего лишь в душной атмосфере переполненных гостиных. Голубые глаза не искрились пустым течением глупых мыслей. В них было обаяние меланхолии, имевшей причину не в несчастьях, а в сокровенных чувствах, бывших свидетелями души, знакомой с высшими сферами бытия. Ее поступь не влеклась легко и бездумно к любому мотыльку или цветной пушинке — она была печальна и спокойна. Когда она бывала в одиночестве, ее лицо редко озарялось улыбкой и весельем; но когда брат говорил ей о любви, и в ее присутствии забывал о несчастьях, которые, как ей было ведомо, разрушали его покой, кто променял бы эту улыбку на ухмылку распутницы?
В эти минуты казалось, что ее глаза, ее лицо играют огнем сферы ее собственного пламени. Ей было всего лишь восемнадцать, она не была представлена в свете, поскольку опекуны сочли уместным отсрочить выход до возвращения с континента брата, ее руководителя и защитника. Обри предпочел бы оставаться в родовом гнезде в объятиях переполнявшей душу меланхолии. Его мозг раздирали воспоминания о страшных событиях, и он не мог вызвать в себе интерес к легкомысленной болтовне незнакомых модников; однако он решил пожертвовать удобствами для защиты сестры. Они вскоре прибыли в город и занялись подготовкой к приему, который был назначен на следующий день. Все было битком забито — приемы не устраивались давно, и все желавшие погреться в лучах августейших улыбок поспешили прийти.
Обри присутствовал вместе с сестрой. Он едва собрался с мужеством, чтобы повернуться, страшась увидеть приведение готовое уничтожить его, как вдруг различил неподалеку ту самую фигуру, что на этом самом месте завладела его вниманием при первом появлении в обществе. Он смотрел, пока ослабевшие ноги не отказались держать его, ему пришлось опереться о руку друга и, проложив путь сквозь толпу, он бросился в карету и был доставлен домой. Он стремительными шагами метался по комнате, сжимая голову руками, будто боялся, что мысли разорвут мозг и выйдут наружу.
В ответ Байрон выпустил в свет свою подлинную повесть «Фрагмент романа».
Однако вышедшие вскоре во Франции и Германии переводы «Вампира» продолжали приписывать авторство этого произведения Байрону. Полидори умер в Лондоне 24 августа 1821 года. В культуре Памятный «готический» вечер на вилле Диодати с участием Полидори неоднократно изображался на киноэкране: «Готика» 1986 , режиссёра Кена Рассела, «Лето призраков» 1988 , режиссёра Ивана Пассера, «Грести по ветру» 1988 , режиссёра Гонсало Суареса. События на вилле Диодати также являются основой сюжета романа Федерико Андахази «Милосердные» Las Piadosas , изданного в 1998 году.
Byron seems to have had an affair with a boy at Harrow called John Thomas Claridge and a liaison at Cambridge with one John Edleston, memories of whom would inspire several poems. Byron went on to have numerous liaisons with married women, perhaps most notoriously with Lady Caroline Lamb. When Byron ended their relationship, Caroline suffered a mental derangement, stalking Byron and once even sneaking into his home disguised as a page boy, a scandalous move that could have meant the social ruin of them both. Aided by his demonic charisma, on a grand tour of Europe he ruins every woman he meets, some of whom end up dead.
Overcome with remorse, he leaps into the sea. Byron had many other liaisons: with female admirers, as well as with an assortment of actresses, servant girls and prostitutes. This semi-autobiographical travelogue-poem — suffused with sex, danger and adventure and based on a two-year trip Byron had made around Europe — brought Byron unimaginable attention and fame. At just 24 — in a society with little experience of stardom — he became the first modern celebrity.
He frequented the most fashionable drawing rooms of Regency London and fans mobbed him in the streets. Despite this success, Byron projected a sullen image, making him seem similar to Childe Harold, the world-weary and melancholic hero of his poem. He was inundated by hundreds of letters from women eager to meet him. In a preface to The Vampyre, Polidori mentions a woman fainting just because Lord Byron entered the room.
The Vampyre is, in part, a satire on the vampiric nature of the new phenomenon of fame. Acquaintances recalled Byron laughing and joking before abruptly switching to his moody persona if there were people around who expected it. After a while, however, there was a sense that Byron was going too far in his outraging of public decorum. The marriage appears to have been doomed from the start — waking with a horrendous hangover in a carriage after the wedding reception, Byron saw light flickering through the dark red curtains and thought he was in Hell.
Gossip was also going round accusing Byron of sodomy, with both men and women. Byron felt he had no option but to flee England. He would never return alive. When news got round that Byron had hired out the Villa Diodati, the nearby Hotel Angleterre rented binoculars to English tourists so they could spy on the escapades of the notorious poet and his circle.
After leaving the Villa, Byron headed for Milan then moved on to Venice, where he is said to have seduced 200 women. Settling in that decadent decaying city, he had affairs with married aristocrats. Shelly visited him in Venice and what Shelley witnessed would prove too much even for that outspoken advocate of free love. He allows fathers and mothers to barter with him for their daughters.
Polidori also underlined how dangerous Ruthven or Byron could be. Lady Caroline Lamb, for instance, never recovered from her liaison with Byron. Following struggles with mental instability, health problems and addictions to laudanum and alcohol, she passed away at just 42. I like to see your tears; they are the last tears of expiring virtue.
Henceforth, you shall weep no more … My love is death! All of them would experience tragedy or in some way be afflicted by premature death. It was there, while living in Soho, that he was shocked to learn The Vampyre had been published. Polidori scrambled to assert his rights to the novella.
Polidori had left his manuscript at the home of his friend Countess Bruess, where it had lain around for three years before the Countess passed it to a Madame Gatelier. Madame Gatelier forwarded the novella to the disreputable journalist and publisher Henry Colburn, who had put out Glenarvon and would publish Frankenstein. Colburn had the story printed up in The New Monthly Magazine. The book went through numerous editions and translations.
A play based upon it — Le Vampire, which premiered in Paris in June 1820 — was immensely popular and ignited a vampire craze across Europe. The modern archetype of the vampire had been born.