В апреле месяце после тревожной зимы в продолжение которой вся почти москва волновалась требуя войны

Нет возможности рассмотреть на картине фигуру блудного сына, лица его почти не видно, но (В) СЛЕД за ним мы мысленно падаем на колени и ТАК(ЖЕ) переживаем встречу с отцом, как и вернувшийся сын. (В) ТЕЧЕНИЕ всего июня собирают землянику, а (ПО) ПОЗЖЕ, в июле.

Задание 3 ВПР по русскому языку для 7 класса

Изучение подобных документов важно, поскольку учет повседневных реалий позволяет исследователям переосмыслить взаимоотношения человека, различных слоев общества и власти. Салиас де Турнемир были написаны в мае-июне 1880 г. Гурко в с. Сахарове, Тверского уезда. Они представляют собой листы, исписанные черными чернилами мелким трудночитаемым почерком, позднее сброшюрованные в отдельную тетрадь. В настоящее время мемуары хранятся как самостоятельный документ в личном фонде семьи Ромейко-Гурко в Российском государственном военно-историческом архиве РГВИА. Документ является черновой рукописью. Второй чистовой экземпляр был подарен автором внуку Владимиру Гурко, в честь его поступления в Московский университет.

Судьба документа неизвестна. Возможно, он был вывезен владельцем во Францию, куда эмигрировал В. Гурко в 1917 г. Удалось установить, что первоначально рукопись хранилась в усадьбе Сахарове. В 1937 г. В 1952 г. Текст печатается с соблюдением правил современной орфографии, сохранены стилистические и языковые особенностей документа.

Явные ошибки и описки исправлены без оговорок. К тексту на французском языке дан перевод на русский язык. Транскрипция географических названий и имен передается в основном согласно тексту документа; разночтения отмечены в примечаниях. Даты указаны по старому стилю. В примечаниях биографические сведения приводятся главным образом для периода, отражаемого публикацией. Сокращения слов и дат раскрыты и заключены в прямые скобки. Пропущенные и не восстановленные части текста обозначены тремя тире.

Текст, подчеркнутый автором документа, выделяется так же. Археографическая обработка документа, подготовка научно-справочного аппарата вступительная статья, комментарии и подбор иллюстраций осуществлены H. Воробьеву, Т. Волокитиной, К. Лемзенко, М. Нешкину, С. Данченко, без помощи и участия которых издание этой книги было бы невозможно.

Воробьева Сахарово. Для внуков моих Ромейко-Гурко[ править ] Взяв перо в руки, чтобы описать для вас все тревоги и мучения, пережитые вашей матерью и мною в продолжение войны, мучений, которые едва не стоили жизни вашей матери, я, по необходимости тесно связанная с нею как чувствами матери, так и привязанностию моею к ее мужу, отцу вашему, поневоле должна говорить и о себе. По возможности я ограничу рассказ о себе настолько, насколько это возможно, настолько, насколько это необходимо для живого описания этих двух нам столько тяжелых годов. Слава и уважение всего края, которые заслужил отец ваш, достались вашей матери и мне очень дорого. В апреле месяце 1877 года, после тревожной зимы, в продолжение которой вся почти Москва волновалась, требуя войны за освобождение болгар, война, наконец, была решена70. По многим причинам, о которых упомяну только вкратце, все это движение мне казалось преувеличенным под влиянием передовых статей «Моск. Мне казалось, что спасать других при неурядице нашего общественного строя немыслимо.

Я боялась войны уже и потому, что при наших порядках, отсутствии ума в руководящих сферах, отсутствии людей и генералов, отсутствии улучшенного оружия в армии и беспорядках в управлении ее можно было ожидать не побед и славы, а поражений и стыда. Крымская кампания еще была свежа в моей памяти73, еще свежее запечатлелась в ней франко-прусская война74, началу которой я была свидетелем в Париже. На Берлин! Я мало об этом говорила, но беспрестанно думала, очень волновалась и внутренне мучилась. Говорить было не с кем. Едва ли я могла найти сочувствие в десятке лиц во всем городе Москве. Всеми овладело какое-то повальное воинственное безумие.

Я желала помолиться за него Богу и помолиться тоже о том, чтобы Господь спас нас от всяких бед и напастей. На дом, по старому русскому обычаю, я просила привезти ко мне икону Иверской Божией Матери. Не могу сказать, чтобы я молилась, если под молитвою надо понимать чтение молитв с участием сердца. Мне не шли молитвы ни на язык, ни на память. Я просто могла только безутешно и непрерывно плакать. Странно звучали болию в сердце моем простые и столько раз равнодушно слышанные мною прежде слова священника: «Пресвятая Богородица, спаси нас». Теперь они получили какой-то страшный смысл, и я живо помню и теперь, как я встала на полу перед образом и без мысли, но с гнетущим чувством скорби повторяла про себя слова эти, обливаясь слезами.

В доме моем находилась тогда вся семья Соловых76, которую я всегда нежно любила, но с которою избегала всяких прений и разговоров, потому что и она была заражена воинственным азартом. Одна только Варенька Новосильцева77 и княгиня Долгорукова78, хозяйка дома, где я жила, разделяли, отчасти, мои опасения и мои печали по этому поводу. Я говорю отчасти, потому что они не так горячо, как я, относились к этому вопросу, и притом у них не могло быть того личного чувства, которое заставляло меня мучиться вдвое. У них не было близких в военной службе, а у меня был самый близкий и любимый человек, что я говорю человек, сын в военной службе. Я разумею вашего отца. Он тогда командовал гвардейской дивизией и только что был произведен в генерал-лейтенанты79. Проводивши до кареты образ Иверской Божией Матери, я вошла в свой кабинет и села на диван, продолжая неудержимо плакать.

Казалось, что слез не выплачешь. Они лились против моей воли. Не знаю, как выразить, что произошло во мне. Слезы мгновенно высохли. Во всем существе моем поднялся мне самой непонятный гнев и ужас; гнев на людей, на общество, на прессу, раздувших пламень, накликавших войну; ужас, отчет в котором я, конечно, себе не объясняла. Гвардия останется в Петербурге, она не ходит на войну, она не была и в Крымскую войну, — прибавила я, успокаиваясь. Ну, и слава Богу; по крайней мере, хотя мы, то есть дочь моя и я, будем спасены от беды провожать на войну Жозефа80.

Да и сестра моя спасена. Ее сын в гвардии81. Это меня успокоило отчасти. Тогда давал в Москве представления знаменитый итальянский трагик Росси. Я старалась заглушить мысль о войне артистическим наслаждением и, страстно любя представления трагедий, особенно Шекспировых, ездила всякий день в театр. А театр все пустел и пустел. Целыми рядами стояли ложи и кресла пустыми.

Публике было не до трагедий на сцене. Начиналась великая трагедия в жизни всякой семьи, в жизни всего государства. Я старалась всячески жить в мире искусства. Читала целое утро Шекспира, а всякий вечер ездила в театр. Но вот уехал и Росси. Надо было, волею-неволею, из мира поэзии и искусства возвратиться к действительности. Москва мне сделалась противна, людские речи вызывали мой гнев, настроение всей публики — мое негодование.

Я упорно молилась и почти ничего никому не отвечала. Иногда только вырывались у меня фразы, производившие на всех неприятное впечатление. Без денег, без оружия, без союзников, без порядка в государстве идти спасать болгар, которых наши же эмиссары, эмиссары Игнатьева82, возмутили против турок, которые их и порезали83, ведь это совершенно безумно. А взять Константинополь? Еще возьмем ли? А если и возьмем, его нам Европа не оставит — да и зачем он нам? Не знаем, как сладить со своими, а хотим забирать чужих.

Какое преступное безумие, — вот что говорила я близким84. Вот что утром и вечером, и ночью просилось на язык мой. И сколько крови, нужды, страданий, бедности — пожалуй, государственное банкрутство и, как следствие, смуты, бунты, резня и пугачевщина дома — ужасно! В половине мая я поспешила уехать в Сахарово85. Благодарение Богу, который послал благословение на дом вашего отца и матери. Жили они спокойно, не богато, но и не бедно, в любви редкой один к другому, к вам и ко всему окружающему. Никого никогда они не обидели, никогда никому понапрасну дурного слова не сказали.

Отец ваш любил нежно свою сестру86, сестра эта любила и его, и дочь мою, и всех вас. Она любила и меня, и жизнь наша в Сахарове текла млеком и медом. Сердцем отдыхала я там. Отец ваш часто ложился и долго лежал, молча любуясь опушкою леса, живописно окаймлявшей нашу всеми любимую поляну. Помню, как все вы смеялись надо мною, потому что я боялась лошадей и осторожно правила, сидя в кабриолете, моею клячею, едва таскавшей ноги. Счастливые дни проводили мы в Сахарове. Туда-то стремилась я и в это памятное лето.

Но я не нашла в Сахарове, чего искала. Мира не было. Буря зашла и туда. Она, правда, еще не разразилась, но затишье перед бурею уже наступило. Мать ваша не разделяла моих мнений: она, хотя и боялась, но сочувствуя бедствиям славян, желала войны за освобождение их от ига турецкого. Точно тех же мнений держалась и ваша тетка, но всех горячее принимал это дело к сердцу отец ваш. Он приехал из Петербурга на короткое время, был мрачен и задумчив.

Наследник, Государь уже уехали на Дунай, многие его сослуживцы уехали также. Его не взяли, и он со своей дивизией остался в Петербурге. По убеждению в святости и высокой задаче войны, предпринятой для освобождения христиан, быть может, тоже и по свойственной военному человеку любви к своему делу он горел желанием ехать в действующую армию. В то время, когда я радовалась, что его не взяли на Дунай, он негодовал, что носит военный мундир для того только, чтобы распоряжаться маневрами. Мать ваша, я полагаю, отчасти разделяла это мнение, не отдавая себе отчета, что станется с нею, если бы он уехал в армию. Мы жили тихо, но томительно; было тем тяжелее, что я не могла говорить откровенно, ибо между вашей матерью и мною было такое разногласие, между нами лежала такая бездна, что мы не могли касаться вопроса о войне. Еще менее говорил о ней ваш отец, но он был задумчив и порою даже мрачен.

Так прошло три недели, и ему пришло время возвратиться в Петерб[ург]. Маневры, столь ему в сию минуту военных действий на Дунае, ненавистные, должны были начаться в окрестностях Петербурга, и он должен был явиться туда. Я живо помню, как он уехал, и какая безотчетная тоска сковала мое сердце, когда он выехал со двора и коляска его поехала по аллее. Я стояла на балконе и смотрела, как она удалялась. Не знаю, почему мне было особенно грустно. Проводила я коляску глазами и ушла в свою комнату. Его мрачный вид и хандра меня нисколько не трогали, я даже сердилась на него.

Я поняла бы, что отец семейства оставляет жену, детей для защиты Отечества, но для защиты болгар… это уже слишком! Конечно, болгары жалки, но мало ли кого режут в Азии, нельзя же всех спасать и идти на смерть за чужое дело. Помимо политических соображений, личное чувство, эгоистическое чувство любви к нему и к дочери, и к вам заставляло меня относиться враждебно к словам его. Я всегда щадила свою любовь к нему и потому никогда не входила с ним в распри, понимая очень хорошо, что при его твердом характере и моей страстности и горячности такие споры могли бы если не подкопать, то охладить наши взаимные отношения. Мать ваша с увлечением читала газеты и делилась своими впечатлениями и чувствами с вашей теткой, я оставалась в стороне. И печаль, и досаду внушали мне их разговоры и рассуждения. Я уходила к себе или шила молча.

Повторяю, жизнь тянулась печально и монотонно. Однажды утром, это было 15 июня, я еще была в постели, когда вошла ко мне моя дочь Маша с таким лицом испуганным, встревоженным и, скажу, извращенным, что я поняла мгновенно, что случилось что-то очень важное. Государь вызывает его в армию. Он едет немедленно и завтра рано утром будет в Твери. Он просит привезти ему детей на станцию Тверскую, а я провожу его до Москвы. Лора едет со мною в Тверь, а Вы? А я была так поражена, что у меня и слез не было.

Я лежала в постели недвижно и чувствовала смертельный холод во всем теле. Что меня могло поддержать в сию минуту? Не только энтузиазма прошлого сочувствия не испытывала я к этому восточному вопросу, я относилась к нему враждебно, а он отнимал у моей дочери горячо любимого мужа и у меня дорогого, второго сына. День прошел в лихорадочной деятельности; дочь моя много волновалась, казалось, все в ней трепетало, но она бодро сбиралась в путь и снаряжала детей. Надо было выехать от нас в три часа утра, чтобы приехать вовремя на Тверской амбаркадер. Все сбирались; старшие дети, меньшие, маленькие, их няни, дочь моя88, Лорентина Владимировна с Олей — все, кроме меня. Во мне боролись такие сильные чувства, такое кипело негодование против этой войны, такой страх, такой ужас!

Я не была приготовлена к этой вести, и она застала меня врасплох. Я не владела собою и чувствовала, что не в силах его видеть. Я решила мгновенно: «Не поеду, ни за что не поеду». Я теперь не могу дать отчета, почему я не хотела ехать. Одна мысль: проститься с ним была мне невыносима и ненавистна. Мне казалось, что у нас его отнимают, кто, зачем, почему — я об этом не думала. Я отдала моей бедной, бедной, едва державшейся на ногах дочери образ, доставшийся мне после смерти отца моего89.

Этим образом благословила моего отца его мать90, когда он вступил в военную службу. С этим образом отец мой сделал турецкую кампанию [180]8 и [18]10 годов91; он был с ним и в [18]12 году92, в сражении при Бородине и, наконец, в продолжении всей кампании [18]13 и [18]14 годов93, при Бауцене, Лейпциге и при взятии Парижа94. Отец мой, хотя и тяжко раненный, хотя и потерявший от контузии глаз, возвратился домой благополучно, женился и скончался без году в 90 лет. Образ, этот небольшой, овальный, с ризами с обеих сторон, никогда не покидал его. Он имел обыкновение, прощаясь с нами и внуками, благословлять нас этою иконою. При жизни своей он говорил мне, чтобы я, как старшая в семье, взяла этот образ после его смерти, что я и сделала. С тех пор я не расставалась с этим образом.

Он всегда висел над моим изголовьем, куда бы я ни переезжала. Он был со мной и в Сахарове. Да сохранит его Господь и возвратит нам, как возвратил моего отца. Скажи ему, что я не в силах прощаться с ним, но посылаю ему благословение моих отца и бабушки. Моя дочь взяла икону и не плакала; не плакала и я. Сердца наши будто окаменели и замерли. Я была в постели, но встала, заслышав шум в доме.

Было еще темно. Заходили по лестнице, ведущей в мезонин, раздались глухие звуки разговора шепотом в коридоре, застучали у подъезда конские копыта и колеса подаваемых экипажей. Я вышла в гостиную, а оттуда в переднюю. Дочери моей я не видала, но ясно помню, что увидела двух меньших детей полусонных; одного несли, другого вели за руку няньки. Один из них, старший Дима95, все просил: «Розу для папа». Эти сборы, проводы, эти дети, этот полумрак дома, еще не рассвело или едва светало, показались мне страшны. Я быстро ушла в свою комнату и бросилась в постель.

Я не молилась и не плакала, но страшная тоска давила меня. Какие-то неясные мысли ходили в голове. Все путалось. Дети, маленькие дети, она бедная, бедная. А он, что с ним будет? К кому там попадет он? Он только дивизионный генерал.

В свите он не захочет остаться. Ну, а если попадет к какому-нибудь бездарному, тупому начальнику, пошлют его куда-нибудь, без толку, пропадет, пропадет — даром, напрасно. Эта дра[го]ценная жизнь — напрасно… И война не европейская, азиатская, с жестоким врагом, с дикарем, который замучивает пленных… Тут и мысль не шла дальше, опять все путалось и замирало. Я не сочиняю, когда я пишу это. Страшные эти часы остались у меня навсегда в памяти — часы без молитвы, часы одного ужаса, часы без слез и без движения. Я лежала тихо, тихо, и часы тянулись. Но вот опять шум, стук экипажей — приехали дети с теткой и Олей.

Она ушла к себе. Бедная женщина, едва переставлявшая ноги, потерявшая уже нежно любимого мужа и теперь простившаяся с обожаемым нежным братом. Я не пошла к ней. Я не могла бы ничего сказать ей. Я даже не помню теперь, как прошел этот день. Дочь моя провожала мужа до Москвы и должна была возвратиться к утру, так как он не останавливался в Москве, а ехал дальше. Утром она возвратилась со старшими сыновьями.

Я не забуду ее лица. Потом мне суждено было видеть это лицо, это выражение, этот цвет лица в продолжении долгих месяцев. Опухшие от слез глаза, красные веки, осунувшиеся черты, темный, потемневший цвет лица — все ясно говорило о жестокой скорби, о душу ее истомившем мучении. Она вошла ко мне тихо. Мы поцеловались. Она не плакала. Воля96 говорил мне после, что она сидела как потерянная после его отъезда, ожидая своего поезда обратно в Тверь, да, Варенька Новосильцева писала мне, что она ее видела и что она страшна, и прибавляла: «Господь да даст ей силу перенести такое горе».

Господь по своей благости дал ее, хотя она могла бы лишиться жизни, нажив тяжкую болезнь. Воля говорил мне, что Лорентина Владимировна не плакала, прощаясь с братом, но дрожала с головы до ног, так что дрожал всякий палец на руках ее. Первые дни после отъезда вашего отца потянулись относительно спокойно. Мы свыкались с мыслию, что он уехал на войну. Человек, по Божией милости, свыкается со всякою бедою. Притом мы утешали себя мыслию, что он в дороге, еще не доехал, следственно, еще не в опасности. Но вот вскоре пришло известие, что Дунай перешли войска наши благополучно.

У нас порадовались — право не я. Что за дело — перешли, нет ли? Дело в том, что начинается кампания, резня, жертвы… Прошло еще несколько дней. Я не помню теперь, получили ли мы письма от него, кроме записки к вашей матери с дороги и одну из Киева. Я все тревожилась, куда его пошлют и под чью команду он попадет, — это была моя главная беда. Мне все чудилось, что попадет он к бездарному начальнику, а их я насчитывала немало. Доверия к нашим генералам и Главнокомандующим я не питала.

Однажды рано утром, и я еще была в постели, дверь моя растворилась с шумом и стремительно вбежала ко мне моя дочь, восклицая: «Мама! При этом крике я уже и лица ее не взвидела, одно имя его поразило меня. Буквально я замерла с головы до пят и лежала без движения, полагаю, близкая к обмороку. Я не имела голоса, чтобы спросить, что случилось, что с ним, а она, задыхаясь, переводила дух: «Мама, Жозеф взял город, главный город в Болгарии — Тырново97. И она подала мне депешу. И ожила я мгновенно, взглянула на нее — она вся пылала жизнию, огнем, краскою, и бросились мы друг другу на шею и плакали, плакали и крестились, и благодарили Бога. Сошлась вся семья, все целовались и радовались.

Тут мы узнали, что вашему отцу дали отдельный отряд и что он не имеет над собою непосредственного начальника и зависит от одного Главнокомандующего. Отлегло от моего сердца. Призрак тупого генерала, который может послать его на гибель, исчез, и я сделалась спокойнее и могла теперь облегчить сердце разговором в семье. Прежде с кем бы могла я говорить о моих опасениях, я должна была хоронить их в себе и в молчании дозволить им грызть мое сердце непрестанно и мучительно. Затем пришла от него депеша. Он был здоров и просил молиться Богу и надеяться на него. Женщины целовали стремена его, его лошадь, его ноги и руки, рассказывали нам после, осыпали его цветами и венками.

Все ликовало — ликовала и душа его при мысли, что он освобождает христиан от жестокого ига варваров. С этой минуты я стала мало-помалу принимать участие в несчастном населении Болгарии и стала читать газеты, все, какие были, с первой строчки до последней. Но из-за него, из любви к нему я стала любить его дело освобождения. Письмо его было прекрасное письмо. Вы его вероятно имели и сохранили как свою семейную святыню, как выражение высоких чувств вашего дорогого отца. Жадно читали мы газеты, утешали нас до радости в это страшное время была и радость письма родных, друзей, даже знакомых. Имя отца вашего прогремело с одного края земли Русской до другого края.

Из Петербурга стали нам присылать депеши о военных действиях, которые доходили до Петербурга и до нас ранее телеграмм, газет. Как описать вам, что мы все чувствовали, когда издали видели быстро скачущего посланного с телеграммой. Сердце билось удвоенно. Вы, старшие, все это помните, а вы, меньшие, маленькие, не испытывавшие этих сильных потрясающих впечатлений, едва ли можете понять все их могущество. Жизнь, полная тревоги, волнений, радости, ужаса, жизнь полная, но мучительная, жизнь, спаляющая дотла, если бы она долго таким образом могла продлиться. Он заслужил Георгия99, ему дали генерал-адъютантство100, но что все это значит перед восторгами Москвы, перед всею Русскою землею, повторяющей его имя с почтением и радостию, что значит это перед умилением нашего сердца, полного благодарностью к Богу за его спасение посреди опасностей, перед нашею не кичливою, но счастливою гордостию, умеряемою сознанием, что он постоянно может заплатить раною или даже жизнию за эти триумфы. Газеты были полны одним его именем — везде в иллюстрированных изданиях появились его портреты, печатались его краткие биографии.

Однажды приехавший навестить нас в Сахарове сын мой стал читать нам вслух одну статью об нем, и вдруг голос его задрожал и оборвался — он молча передал газету другому. Сколько тогда было поцелуев, слез и тайных друг от друга скрываемых опасений. Бедная мать ваша ожила, но постоянно подавляла в себе свои тревоги. Очевидно, что она не могла забыть ни на единый миг эти опасности, среди которых он жил. В английской газете Daily news появились дифирамбы, целая поэма в письмах о переходе через Балканы, о взятии Шибки, о битвах при Казанлыке и Эски-Загре101. Еще мы читали эти восторженные похвалы его военному искусству, его мужеству, его силе характера и силе ума, когда вдруг известия с театра войны и телеграммы прекратились. Это известие встревожило не только наш маленький мир, но и всю Россию.

Смутно мы чувствовали, что это местечко может превратиться в грозное препятствие на пути нашей армии, или просто тревожились, потому что после удачной переправы через Дунай и блистательного похода за Балканы и взятия Шибки никто не ожидал неудачи. Как бы то ни было, но все встревожились. Дня через три разнесся слух и перешел в афишки, раздаваемые в Москве и Твери вечером, будто местечко Плевна взята104. Вскоре слух упал, а вместо него пришло известие, что Плевну пытались взять большими силами генералы Криденер105 и Шаховской106 и были отбиты со страшными потерями, что в Плевне засел пришедший из Видина с большой армией турецкий генерал Осман-паша107. Впечатление, произведенное этим известием, потрясло все общество, во всех городах империи чувство негодования на начальствующих охватило всех.

Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать… Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька — а проглотить ее нужно.

Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю. Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? XI Полчаса спустя Николай Петрович отправился в сад, в свою любимую беседку. На него нашли грустные думы. Впервые он ясно сознал свое разъединение с сыном; он предчувствовал, что с каждым днем оно будет становиться все больше и больше. Стало быть, напрасно он, бывало, зимою в Петербурге по целым дням просиживал над новейшими сочинениями; напрасно прислушивался к разговорам молодых людей; напрасно радовался, когда ему удавалось вставить и свое слово в их кипучие речи. Нет: не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?

Уже вечерело; солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада: тень от нее без конца тянулась через неподвижные поля. Мужичок ехал рысцой на белой лошадке по темной узкой дорожке вдоль самой рощи; он весь был ясно виден, весь, до заплаты на плече, даром что ехал в тени; приятно-отчетливо мелькали ноги лошадки. Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей. Ласточки летали высоко; ветер совсем замер; запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжали в цветах сирени; мошки толклись столбом над одинокою, далеко протянутою веткою. Он любил помечтать; деревенская жизнь развила в нем эту способность. Давно ли он так же мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, а с тех пор уже произошла перемена, уже определились, тогда еще неясные, отношения… и как! Представилась ему опять покойница жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой. Вспомнил он, как он увидал ее в первый раз.

Он был тогда еще студентом. А потом первые робкие посещения, полуслова, полуулыбки, и недоумение, и грусть, и порывы, и, наконец, эта задыхающаяся радость… Куда это все умчалось? Он вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее… Волшебный мир, в который он уже вступал, который уже возникал из туманных волн прошедшего, шевельнулся — и исчез. Фенечка молча заглянула к нему в беседку и скрылась, а он с изумлением заметил, что ночь успела наступить с тех пор, как он замечтался. Все потемнело и затихло кругом, и лицо Фенечки скользнуло перед ним, такое бледное и маленькое. Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.

Он ходил много, почти до усталости, а тревога в нем, какая-то ищущая, неопределенная, печальная тревога, все не унималась. О, как Базаров посмеялся бы над ним, если б он узнал, что в нем тогда происходило! Сам Аркадий осудил бы его. У него, у сорокачетырехлетнего человека, агронома и хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы; это было во сто раз хуже виолончели. Николай Петрович продолжал ходить и не мог решиться войти в дом, в это мирное и уютное гнездо, которое так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этою грустию, с этою тревогой… На повороте дорожки встретился ему Павел Петрович. Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд.

Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа… — Знаешь ли что? Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Вишь какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста! Я его давно не видал, и мать тоже; надо стариков потешить. Они у меня люди хорошие, особенно отец: презабавный. Я же у них один. Чай, скучно будет.

Ну, так, что ли? Мы отправимся? Он в душе очень обрадовался предложению своего приятеля, но почел обязанностию скрыть свое чувство. Недаром же он был нигилист! Молодежь в Марьине пожалела об их отъезде; Дуняша даже всплакнула… но старичкам вздохнулось легко. Он, в течение первого года своего управления, успел перессориться не только с губернским предводителем, отставным гвардии штабc-ротмистром, конным заводчиком и хлебосолом, но и с собственными чиновниками. Возникшие по этому поводу распри приняли наконец такие размеры, что министерство в Петербурге нашло необходимым послать доверенное лицо с поручением разобрать все на месте. Выбор начальства пал на Матвея Ильича Колязина, сына того Колязина, под попечительством которого находились некогда братья Кирсановы.

Одна, правда, была иностранная, из плохоньких. Подобно губернатору, которого он приехал судить, он считался прогрессистом и, будучи уже тузом, не походил на большую часть тузов. В важных случаях он умел, однако, как говорится, задать пыли. Матвей Ильич отзывался с большим уважением о Гизо и старался внушить всем и каждому, что он не принадлежит к числу рутинеров и отсталых бюрократов, что он не оставляет без внимания ни одного важного проявления общественной жизни… Все подобные слова были ему хорошо известны. Он даже следил, правда, с небрежною величавостию, за развитием современной литературы: так взрослый человек, встретив на улице процессию мальчишек, иногда присоединяется к ней. Он был ловкий придворный, большой хитрец и больше ничего; в делах толку не знал, ума не имел, а умел вести свои собственные дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь это главное. Матвей Ильич принял Аркадия с свойственным просвещенному сановнику добродушием, скажем более, с игривостию. Он, однако, изумился, когда узнал, что приглашенные им родственники остались в деревне.

Но, озадачив подчиненного, Матвей Ильич уже не обращал на него внимания. Сановники наши вообще любят озадачивать подчиненных; способы, к которым они прибегают для достижения этой цели, довольно разнообразны. Он спросит, например: какой сегодня день? Что такое? Что вы говорите? Что такое пятница? Матвей Ильич все-таки был сановник, хоть и считался либералом. А он послезавтра дает большой бал.

Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Аркадий удалился. Он застал Базарова в трактире, где они остановились, и долго его уговаривал пойти к губернатору. Приехали смотреть помещиков — давай их смотреть! Он вечно суетился и спешил; с утра надевал тесный вицмундир и чрезвычайно тугой галстух, недоедал и недопивал, все распоряжался. Его в губернии прозвали Бурдалу, намекая тем не на известного французского проповедника, а на бурду. Он пригласил Кирсанова и Базарова к себе на бал и через две минуты пригласил их вторично, считая их уже братьями и называя Кайсаровыми. У моего отца здесь дело, — продолжал он, перепрыгивая через канавку, — ну, так он меня просил… Я сегодня узнал о вашем приезде и уже был у вас… Действительно, приятели, возвратясь к себе в номер, нашли там карточку с загнутыми углами и с именем Ситникова, на одной стороне по-французски, на другой — славянской вязью.

Я надеюсь, вы не от губернатора? Я ему обязан моим перерождением… Аркадий посмотрел на базаровского ученика. Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем, приятных чертах его прилизанного лица; небольшие, словно вдавленные глаза глядели пристально и беспокойно, и смеялся он беспокойно: каким-то коротким, деревянным смехом. Знаете ли что? Пойдемте теперь к ней все вместе. Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь вы еще не завтракали?

Она, вы понимаете, разъехалась с мужем, ни от кого не зависит. Сейчас виден практический человек. Кстати, ваш батюшка все по откупам? Кукшина — человек чудный. А впрочем, пойдем. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце — явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил, дома ли Авдотья Никитишна? Женщина в чепце тотчас исчезла.

Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос. На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном, платье, с крупными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове. Базаров поморщился. В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Или скучаешь? Или робеешь?

Чего ты пружишься? Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят — нарочно, то есть не просто, не естественно. За ней водилась привычка, свойственная многим провинциальным и московским дамам, — с первого дня знакомства звать мужчин по фамилии. Когда она смеялась, ее верхняя десна обнажалась над зубами. Это моя страсть. Я даже сама выдумала одну мастику. И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались.

Я ведь тоже практическая. Но все это еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?

Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за другим с изнеженной небрежностию, не дожидаясь ответов; избалованные дети так говорят со своими няньками. Евдоксия захохотала. Что, вы не курите?

Она стояла как вкопанная и молчала; я ТО ЖЕ молчал. Предварительный просмотр: Слитное, раздельное и дефисное написание слов. Задание 13. Слитное, раздельное и дефисное написание различных частей речи. В таблице 1 собраны слова, отличительной особенностью многих является наличие омонимов, то есть слов, звучащих одинаково, но имеющих разное написание.

Не мог придумать 2 я, что это за беда! То флейта слышится, то будто фортепьяно; Для Софьи слишком было б рано? Лиза Нет 3 сударь 4 я... Грибоедов Вот санки остановились у крыльца, и большой бурый медведь показался на пороге. А из-за медведя осторожно выглядывала остренькая рыжая мордочка. Ой 3 мои бедненькие 4 как вы озябли! А у нас тепло-тепло. Входите 5 мои 6 золотые!

Ответ: 12345. Княжна Марья приподнялась с дивана 1 на котором она лежала 2 и сквозь затворенную дверь проговорила 3 что она никуда и никогда не поедет и просит 4 чтобы её оставили в покое.

Задание 3. Прочтите отрывок из воспоминаний современницы.

Почти целый месяц продолжалась наивная, очаровательная сказка нашей любви, и до сих пор вместе с прекрасным обликом Олеси живут с (НЕ)УВЯДАЮЩЕЙ силой в моей душе эти пылающие вечерние зори. рение тревожной грусти (В. Солоухин). 151. Молниеносная война невозможна только военными силами, как бы ни превосходил нападающий агрессор жертву в области военных сил. Согласно приказам военного министра по окончании училища выпускники должны были отслужить в армии шесть лет. В продолжение лета плыли вниз по реке.

Задание 14 ЕГЭ 2023 русский язык 11 класс практика и ответы

отвечают эксперты раздела Русский язык. Почти целый месяц продолжалась наивная, очаровательная сказка нашей любви, и до сих пор вместе с прекрасным обликом Олеси живут с (НЕ)УВЯДАЮЩЕЙ силой в моей душе эти пылающие вечерние зори. Через несколько минут, в продолжение которых луч за лучом исчезли, зелёный свет зари сделался ярко-оранжевым, затем тёмно-красным.

Задание МЭШ

6) После войны, о которой идёт речь, вся Болгария стала независимым государством. 19. После того как заболел пятнадцатый ребёнок, детский сад согласно требований безопасности нужно было закрывать на карантин. Новая тренировочная работа №1 статград ЕГЭ 2023 по русскому языку 11 класс 2 тренировочных варианта РУ2210101 и РУ2210102 с ответами, официальная дата. Варианты развития событий после февраля 1917 г. могли быть различными, включая укрепление Временного правительства, провозглашение республики или установление диктатуры. В продолжение сущ В течение предлог Течении сущ Вследствие предлог Впоследствии наречие В следствие сущ Впоследствии наречие В продолжении сущ На счёт сущ Растение, шелковистом, серебристо-белым.

Остались вопросы?

4. Дунай в нижнем течениИ замерзает зимой почти на полтора месяца. 5. ВследствиЕ оледенения самолет начал терять высоту. (18). Москва (6). Учебные материалы для подготовки к олимпиадам и ЕГЭ по основным предметам школьной программы.

Цитаты со словосочетанием «в апреле месяце»

Непосредственно сам город был основан в 1838 году и получил название «форт Александрия». Свое современное название он получил лишь в 1896 году. Назовите этот город. Псков Владивосток Дербент 30. В России многочисленны реки именно с таким названием. Все потому, что так раньше называли притоки, впадающие в более крупные реки справа при движении от устья к истоку. Как называются эти реки? Реки России принадлежат бассейнам трех океанов — Северного Ледовитого, Атлантического и Тихого, а также области внутреннего стока — Каспийского моря. Какая из перечисленных рек относится к бассейну Атлантического океана?

Производное железы именного этого животного, обитающего в Восточной Сибири и Приморье, издавна высоко ценилось парфюмерами во всем мире. Это название носят сельское поселение станица и полуостров, на котором оно находится. Название средневекового города, находившегося на этом месте, стало символом далекого захолустья, забытого Богом места. О каком населенном пункте идет речь? Керчь Анапа Казань 34. В Мурманском порту можно попасть на экскурсию по легендарному ледоколу и прямо с него отправить открытку с коллекционным штемпелем. Какое название носит первое в мире надводное судно с ядерной энергетической установкой? Существует миф, что местное население этого русского города обманывало сборщиков дани из трех княжеств Московского, Рязанского и Владимирского и не платило дань никому из них.

Название города якобы пошло от старорусского синонима слова «обмануть». Однако на самом деле город назван в честь героя, частично изображенного на его гербе. Назовите город. Светлогорск Тамбов Мирный 36. В середине 70-х годов прошлого века стартовал уникальный эксперимент по длительному хранению образцов семян культурных растений. Была разработана система охлаждения мерзлоты за счет запасания естественного природного холода. На сегодняшний день это единственный в мире автономный и энергонезависимый объект хранения семян. В каком городе он расположен?

Москва Краснодар Анапа 37. Это название получила новая российская губерния, ставшая в 1822 году Новороссийским генерал-губернаторством.

В ОТЛИЧИЕ от большинства сообществ художников, круг интересов «Мира искусства» был необычайно широк: «мирискусники» много работали в театре, оформляли книги, занимались проектами интерьеров, а ТАК ЖЕ выступали в печати по разным вопросам искусства. Для И.

Толстой оставался создателем абсолютных ценностей в сфере художественного творчества. Она стояла как вкопанная и молчала; я ТО ЖЕ молчал. Предварительный просмотр: Слитное, раздельное и дефисное написание слов.

На Берлин! Я мало об этом говорила, но беспрестанно думала, очень волновалась и внутренне мучилась. Говорить было не с кем.

Едва ли я могла найти сочувствие в десятке лиц во всем городе Москве. Всеми овладело какое-то повальное воинственное безумие. Я желала помолиться за него Богу и помолиться тоже о том, чтобы Господь спас нас от всяких бед и напастей. На дом, по старому русскому обычаю, я просила привезти ко мне икону Иверской Божией Матери. Не могу сказать, чтобы я молилась, если под молитвою надо понимать чтение молитв с участием сердца. Мне не шли молитвы ни на язык, ни на память.

Я просто могла только безутешно и непрерывно плакать. Странно звучали болию в сердце моем простые и столько раз равнодушно слышанные мною прежде слова священника: «Пресвятая Богородица, спаси нас». Теперь они получили какой-то страшный смысл, и я живо помню и теперь, как я встала на полу перед образом и без мысли, но с гнетущим чувством скорби повторяла про себя слова эти, обливаясь слезами. В доме моем находилась тогда вся семья Соловых76, которую я всегда нежно любила, но с которою избегала всяких прений и разговоров, потому что и она была заражена воинственным азартом. Одна только Варенька Новосильцева77 и княгиня Долгорукова78, хозяйка дома, где я жила, разделяли, отчасти, мои опасения и мои печали по этому поводу. Я говорю отчасти, потому что они не так горячо, как я, относились к этому вопросу, и притом у них не могло быть того личного чувства, которое заставляло меня мучиться вдвое.

У них не было близких в военной службе, а у меня был самый близкий и любимый человек, что я говорю человек, сын в военной службе. Я разумею вашего отца. Он тогда командовал гвардейской дивизией и только что был произведен в генерал-лейтенанты79. Проводивши до кареты образ Иверской Божией Матери, я вошла в свой кабинет и села на диван, продолжая неудержимо плакать. Казалось, что слез не выплачешь. Они лились против моей воли.

Не знаю, как выразить, что произошло во мне. Слезы мгновенно высохли. Во всем существе моем поднялся мне самой непонятный гнев и ужас; гнев на людей, на общество, на прессу, раздувших пламень, накликавших войну; ужас, отчет в котором я, конечно, себе не объясняла. Гвардия останется в Петербурге, она не ходит на войну, она не была и в Крымскую войну, — прибавила я, успокаиваясь. Ну, и слава Богу; по крайней мере, хотя мы, то есть дочь моя и я, будем спасены от беды провожать на войну Жозефа80. Да и сестра моя спасена.

Ее сын в гвардии81. Это меня успокоило отчасти. Тогда давал в Москве представления знаменитый итальянский трагик Росси. Я старалась заглушить мысль о войне артистическим наслаждением и, страстно любя представления трагедий, особенно Шекспировых, ездила всякий день в театр. А театр все пустел и пустел. Целыми рядами стояли ложи и кресла пустыми.

Публике было не до трагедий на сцене. Начиналась великая трагедия в жизни всякой семьи, в жизни всего государства. Я старалась всячески жить в мире искусства. Читала целое утро Шекспира, а всякий вечер ездила в театр. Но вот уехал и Росси. Надо было, волею-неволею, из мира поэзии и искусства возвратиться к действительности.

Москва мне сделалась противна, людские речи вызывали мой гнев, настроение всей публики — мое негодование. Я упорно молилась и почти ничего никому не отвечала. Иногда только вырывались у меня фразы, производившие на всех неприятное впечатление. Без денег, без оружия, без союзников, без порядка в государстве идти спасать болгар, которых наши же эмиссары, эмиссары Игнатьева82, возмутили против турок, которые их и порезали83, ведь это совершенно безумно. А взять Константинополь? Еще возьмем ли?

А если и возьмем, его нам Европа не оставит — да и зачем он нам? Не знаем, как сладить со своими, а хотим забирать чужих. Какое преступное безумие, — вот что говорила я близким84. Вот что утром и вечером, и ночью просилось на язык мой. И сколько крови, нужды, страданий, бедности — пожалуй, государственное банкрутство и, как следствие, смуты, бунты, резня и пугачевщина дома — ужасно! В половине мая я поспешила уехать в Сахарово85.

Благодарение Богу, который послал благословение на дом вашего отца и матери. Жили они спокойно, не богато, но и не бедно, в любви редкой один к другому, к вам и ко всему окружающему. Никого никогда они не обидели, никогда никому понапрасну дурного слова не сказали. Отец ваш любил нежно свою сестру86, сестра эта любила и его, и дочь мою, и всех вас. Она любила и меня, и жизнь наша в Сахарове текла млеком и медом. Сердцем отдыхала я там.

Отец ваш часто ложился и долго лежал, молча любуясь опушкою леса, живописно окаймлявшей нашу всеми любимую поляну. Помню, как все вы смеялись надо мною, потому что я боялась лошадей и осторожно правила, сидя в кабриолете, моею клячею, едва таскавшей ноги. Счастливые дни проводили мы в Сахарове. Туда-то стремилась я и в это памятное лето. Но я не нашла в Сахарове, чего искала. Мира не было.

Буря зашла и туда. Она, правда, еще не разразилась, но затишье перед бурею уже наступило. Мать ваша не разделяла моих мнений: она, хотя и боялась, но сочувствуя бедствиям славян, желала войны за освобождение их от ига турецкого. Точно тех же мнений держалась и ваша тетка, но всех горячее принимал это дело к сердцу отец ваш. Он приехал из Петербурга на короткое время, был мрачен и задумчив. Наследник, Государь уже уехали на Дунай, многие его сослуживцы уехали также.

Его не взяли, и он со своей дивизией остался в Петербурге. По убеждению в святости и высокой задаче войны, предпринятой для освобождения христиан, быть может, тоже и по свойственной военному человеку любви к своему делу он горел желанием ехать в действующую армию. В то время, когда я радовалась, что его не взяли на Дунай, он негодовал, что носит военный мундир для того только, чтобы распоряжаться маневрами. Мать ваша, я полагаю, отчасти разделяла это мнение, не отдавая себе отчета, что станется с нею, если бы он уехал в армию. Мы жили тихо, но томительно; было тем тяжелее, что я не могла говорить откровенно, ибо между вашей матерью и мною было такое разногласие, между нами лежала такая бездна, что мы не могли касаться вопроса о войне. Еще менее говорил о ней ваш отец, но он был задумчив и порою даже мрачен.

Так прошло три недели, и ему пришло время возвратиться в Петерб[ург]. Маневры, столь ему в сию минуту военных действий на Дунае, ненавистные, должны были начаться в окрестностях Петербурга, и он должен был явиться туда. Я живо помню, как он уехал, и какая безотчетная тоска сковала мое сердце, когда он выехал со двора и коляска его поехала по аллее. Я стояла на балконе и смотрела, как она удалялась. Не знаю, почему мне было особенно грустно. Проводила я коляску глазами и ушла в свою комнату.

Его мрачный вид и хандра меня нисколько не трогали, я даже сердилась на него. Я поняла бы, что отец семейства оставляет жену, детей для защиты Отечества, но для защиты болгар… это уже слишком! Конечно, болгары жалки, но мало ли кого режут в Азии, нельзя же всех спасать и идти на смерть за чужое дело. Помимо политических соображений, личное чувство, эгоистическое чувство любви к нему и к дочери, и к вам заставляло меня относиться враждебно к словам его. Я всегда щадила свою любовь к нему и потому никогда не входила с ним в распри, понимая очень хорошо, что при его твердом характере и моей страстности и горячности такие споры могли бы если не подкопать, то охладить наши взаимные отношения. Мать ваша с увлечением читала газеты и делилась своими впечатлениями и чувствами с вашей теткой, я оставалась в стороне.

И печаль, и досаду внушали мне их разговоры и рассуждения. Я уходила к себе или шила молча. Повторяю, жизнь тянулась печально и монотонно. Однажды утром, это было 15 июня, я еще была в постели, когда вошла ко мне моя дочь Маша с таким лицом испуганным, встревоженным и, скажу, извращенным, что я поняла мгновенно, что случилось что-то очень важное. Государь вызывает его в армию. Он едет немедленно и завтра рано утром будет в Твери.

Он просит привезти ему детей на станцию Тверскую, а я провожу его до Москвы. Лора едет со мною в Тверь, а Вы? А я была так поражена, что у меня и слез не было. Я лежала в постели недвижно и чувствовала смертельный холод во всем теле. Что меня могло поддержать в сию минуту? Не только энтузиазма прошлого сочувствия не испытывала я к этому восточному вопросу, я относилась к нему враждебно, а он отнимал у моей дочери горячо любимого мужа и у меня дорогого, второго сына.

День прошел в лихорадочной деятельности; дочь моя много волновалась, казалось, все в ней трепетало, но она бодро сбиралась в путь и снаряжала детей. Надо было выехать от нас в три часа утра, чтобы приехать вовремя на Тверской амбаркадер. Все сбирались; старшие дети, меньшие, маленькие, их няни, дочь моя88, Лорентина Владимировна с Олей — все, кроме меня. Во мне боролись такие сильные чувства, такое кипело негодование против этой войны, такой страх, такой ужас! Я не была приготовлена к этой вести, и она застала меня врасплох. Я не владела собою и чувствовала, что не в силах его видеть.

Я решила мгновенно: «Не поеду, ни за что не поеду». Я теперь не могу дать отчета, почему я не хотела ехать. Одна мысль: проститься с ним была мне невыносима и ненавистна. Мне казалось, что у нас его отнимают, кто, зачем, почему — я об этом не думала. Я отдала моей бедной, бедной, едва державшейся на ногах дочери образ, доставшийся мне после смерти отца моего89. Этим образом благословила моего отца его мать90, когда он вступил в военную службу.

С этим образом отец мой сделал турецкую кампанию [180]8 и [18]10 годов91; он был с ним и в [18]12 году92, в сражении при Бородине и, наконец, в продолжении всей кампании [18]13 и [18]14 годов93, при Бауцене, Лейпциге и при взятии Парижа94. Отец мой, хотя и тяжко раненный, хотя и потерявший от контузии глаз, возвратился домой благополучно, женился и скончался без году в 90 лет. Образ, этот небольшой, овальный, с ризами с обеих сторон, никогда не покидал его. Он имел обыкновение, прощаясь с нами и внуками, благословлять нас этою иконою. При жизни своей он говорил мне, чтобы я, как старшая в семье, взяла этот образ после его смерти, что я и сделала. С тех пор я не расставалась с этим образом.

Он всегда висел над моим изголовьем, куда бы я ни переезжала. Он был со мной и в Сахарове. Да сохранит его Господь и возвратит нам, как возвратил моего отца. Скажи ему, что я не в силах прощаться с ним, но посылаю ему благословение моих отца и бабушки. Моя дочь взяла икону и не плакала; не плакала и я. Сердца наши будто окаменели и замерли.

Я была в постели, но встала, заслышав шум в доме. Было еще темно. Заходили по лестнице, ведущей в мезонин, раздались глухие звуки разговора шепотом в коридоре, застучали у подъезда конские копыта и колеса подаваемых экипажей. Я вышла в гостиную, а оттуда в переднюю. Дочери моей я не видала, но ясно помню, что увидела двух меньших детей полусонных; одного несли, другого вели за руку няньки. Один из них, старший Дима95, все просил: «Розу для папа».

Эти сборы, проводы, эти дети, этот полумрак дома, еще не рассвело или едва светало, показались мне страшны. Я быстро ушла в свою комнату и бросилась в постель. Я не молилась и не плакала, но страшная тоска давила меня. Какие-то неясные мысли ходили в голове. Все путалось. Дети, маленькие дети, она бедная, бедная.

А он, что с ним будет? К кому там попадет он? Он только дивизионный генерал. В свите он не захочет остаться. Ну, а если попадет к какому-нибудь бездарному, тупому начальнику, пошлют его куда-нибудь, без толку, пропадет, пропадет — даром, напрасно. Эта дра[го]ценная жизнь — напрасно… И война не европейская, азиатская, с жестоким врагом, с дикарем, который замучивает пленных… Тут и мысль не шла дальше, опять все путалось и замирало.

Я не сочиняю, когда я пишу это. Страшные эти часы остались у меня навсегда в памяти — часы без молитвы, часы одного ужаса, часы без слез и без движения. Я лежала тихо, тихо, и часы тянулись. Но вот опять шум, стук экипажей — приехали дети с теткой и Олей. Она ушла к себе. Бедная женщина, едва переставлявшая ноги, потерявшая уже нежно любимого мужа и теперь простившаяся с обожаемым нежным братом.

Я не пошла к ней. Я не могла бы ничего сказать ей. Я даже не помню теперь, как прошел этот день. Дочь моя провожала мужа до Москвы и должна была возвратиться к утру, так как он не останавливался в Москве, а ехал дальше. Утром она возвратилась со старшими сыновьями. Я не забуду ее лица.

Потом мне суждено было видеть это лицо, это выражение, этот цвет лица в продолжении долгих месяцев. Опухшие от слез глаза, красные веки, осунувшиеся черты, темный, потемневший цвет лица — все ясно говорило о жестокой скорби, о душу ее истомившем мучении. Она вошла ко мне тихо. Мы поцеловались. Она не плакала. Воля96 говорил мне после, что она сидела как потерянная после его отъезда, ожидая своего поезда обратно в Тверь, да, Варенька Новосильцева писала мне, что она ее видела и что она страшна, и прибавляла: «Господь да даст ей силу перенести такое горе».

Господь по своей благости дал ее, хотя она могла бы лишиться жизни, нажив тяжкую болезнь. Воля говорил мне, что Лорентина Владимировна не плакала, прощаясь с братом, но дрожала с головы до ног, так что дрожал всякий палец на руках ее. Первые дни после отъезда вашего отца потянулись относительно спокойно. Мы свыкались с мыслию, что он уехал на войну. Человек, по Божией милости, свыкается со всякою бедою. Притом мы утешали себя мыслию, что он в дороге, еще не доехал, следственно, еще не в опасности.

Но вот вскоре пришло известие, что Дунай перешли войска наши благополучно. У нас порадовались — право не я. Что за дело — перешли, нет ли? Дело в том, что начинается кампания, резня, жертвы… Прошло еще несколько дней. Я не помню теперь, получили ли мы письма от него, кроме записки к вашей матери с дороги и одну из Киева. Я все тревожилась, куда его пошлют и под чью команду он попадет, — это была моя главная беда.

Мне все чудилось, что попадет он к бездарному начальнику, а их я насчитывала немало. Доверия к нашим генералам и Главнокомандующим я не питала. Однажды рано утром, и я еще была в постели, дверь моя растворилась с шумом и стремительно вбежала ко мне моя дочь, восклицая: «Мама! При этом крике я уже и лица ее не взвидела, одно имя его поразило меня. Буквально я замерла с головы до пят и лежала без движения, полагаю, близкая к обмороку. Я не имела голоса, чтобы спросить, что случилось, что с ним, а она, задыхаясь, переводила дух: «Мама, Жозеф взял город, главный город в Болгарии — Тырново97.

И она подала мне депешу. И ожила я мгновенно, взглянула на нее — она вся пылала жизнию, огнем, краскою, и бросились мы друг другу на шею и плакали, плакали и крестились, и благодарили Бога. Сошлась вся семья, все целовались и радовались. Тут мы узнали, что вашему отцу дали отдельный отряд и что он не имеет над собою непосредственного начальника и зависит от одного Главнокомандующего. Отлегло от моего сердца. Призрак тупого генерала, который может послать его на гибель, исчез, и я сделалась спокойнее и могла теперь облегчить сердце разговором в семье.

Прежде с кем бы могла я говорить о моих опасениях, я должна была хоронить их в себе и в молчании дозволить им грызть мое сердце непрестанно и мучительно. Затем пришла от него депеша. Он был здоров и просил молиться Богу и надеяться на него. Женщины целовали стремена его, его лошадь, его ноги и руки, рассказывали нам после, осыпали его цветами и венками. Все ликовало — ликовала и душа его при мысли, что он освобождает христиан от жестокого ига варваров. С этой минуты я стала мало-помалу принимать участие в несчастном населении Болгарии и стала читать газеты, все, какие были, с первой строчки до последней.

Но из-за него, из любви к нему я стала любить его дело освобождения. Письмо его было прекрасное письмо. Вы его вероятно имели и сохранили как свою семейную святыню, как выражение высоких чувств вашего дорогого отца. Жадно читали мы газеты, утешали нас до радости в это страшное время была и радость письма родных, друзей, даже знакомых. Имя отца вашего прогремело с одного края земли Русской до другого края. Из Петербурга стали нам присылать депеши о военных действиях, которые доходили до Петербурга и до нас ранее телеграмм, газет.

Как описать вам, что мы все чувствовали, когда издали видели быстро скачущего посланного с телеграммой. Сердце билось удвоенно. Вы, старшие, все это помните, а вы, меньшие, маленькие, не испытывавшие этих сильных потрясающих впечатлений, едва ли можете понять все их могущество. Жизнь, полная тревоги, волнений, радости, ужаса, жизнь полная, но мучительная, жизнь, спаляющая дотла, если бы она долго таким образом могла продлиться. Он заслужил Георгия99, ему дали генерал-адъютантство100, но что все это значит перед восторгами Москвы, перед всею Русскою землею, повторяющей его имя с почтением и радостию, что значит это перед умилением нашего сердца, полного благодарностью к Богу за его спасение посреди опасностей, перед нашею не кичливою, но счастливою гордостию, умеряемою сознанием, что он постоянно может заплатить раною или даже жизнию за эти триумфы. Газеты были полны одним его именем — везде в иллюстрированных изданиях появились его портреты, печатались его краткие биографии.

Однажды приехавший навестить нас в Сахарове сын мой стал читать нам вслух одну статью об нем, и вдруг голос его задрожал и оборвался — он молча передал газету другому. Сколько тогда было поцелуев, слез и тайных друг от друга скрываемых опасений. Бедная мать ваша ожила, но постоянно подавляла в себе свои тревоги. Очевидно, что она не могла забыть ни на единый миг эти опасности, среди которых он жил. В английской газете Daily news появились дифирамбы, целая поэма в письмах о переходе через Балканы, о взятии Шибки, о битвах при Казанлыке и Эски-Загре101. Еще мы читали эти восторженные похвалы его военному искусству, его мужеству, его силе характера и силе ума, когда вдруг известия с театра войны и телеграммы прекратились.

Это известие встревожило не только наш маленький мир, но и всю Россию. Смутно мы чувствовали, что это местечко может превратиться в грозное препятствие на пути нашей армии, или просто тревожились, потому что после удачной переправы через Дунай и блистательного похода за Балканы и взятия Шибки никто не ожидал неудачи. Как бы то ни было, но все встревожились. Дня через три разнесся слух и перешел в афишки, раздаваемые в Москве и Твери вечером, будто местечко Плевна взята104. Вскоре слух упал, а вместо него пришло известие, что Плевну пытались взять большими силами генералы Криденер105 и Шаховской106 и были отбиты со страшными потерями, что в Плевне засел пришедший из Видина с большой армией турецкий генерал Осман-паша107. Впечатление, произведенное этим известием, потрясло все общество, во всех городах империи чувство негодования на начальствующих охватило всех.

Оно было еще усилено, когда пришла весть о громадном количестве раненых и убитых. В Москве особенно сильно поднялось народное чувство скорби и негодования. Когда диакон возгласил: «Господу помолимся о живот свой на поле брани положивших», все присутствующие в Церкви, а она была полна, мгновенно упали ниц, и громкое рыдание разразилось под сводами храма. Когда же диакон провозгласил «Вечную память», то все бывшие в церкви ответили в один голос: «Вечная память! Очевидцы говорили мне, что то была неописанная, неожиданная и тем более потрясающая сцена всеобщей скорби и уныния. Были города, между ними Каменец-Подольск, где не было почти дома без траура, так потери наши были велики.

На улицах Москвы стали появляться в большом количестве бледные со страдающими лицами, в глубоком трауре женщины. Словом, после быстрых, но кратких радостных известий о победах оборотная медаль войны заявила себя ко всеобщему смятению и ужасу. Мы жили все в Сахарове, но не по-прежнему. Прежние тревоги и волнения показались бы ничтожными, если бы мы могли сравнивать наше тогдашние состояние с тем, которое наступило после рокового поражения Плевны и отбития наших войск от ее непреступных земляных укреплений. Мы не имели никаких известий о вашем отце; мы знали, что он за Балканами — и только. Скоро узнали мы, что войско турецкое идет на него, а у него был небольшой передовой отряд.

Ваша мать, переносившая до сих пор относительно мужественно и внешним образом спокойно и разлуку с мужем, и сознание опасностей, которым он подвергался ежеминутно, вдруг сделалась мрачна, необщительна и раздражительна. Она ждала с лихорадочным нетерпением газет, развертывала и пробегала их глазами, не находила ни слова, ни указания на то, где находился отец ваш, и все становилась угрюмее и, если можно так сказать, ушла в себя. Мне памятна особенно одна сцена. Мы сидели в гостиной: она, ваша тетка и я. Не помню, по какому поводу, мы стали делать предположения о том, где ваш отец и что он предпримет. Мать ваша вдруг оживилась и с неудержимой страстью разразилась ужаснувшими нас словами: «Что тут говорить, — сказала она, стуча рукой по столу нервно и порывисто, — я очень хорошо знаю, где он.

Он отрезан за Балканами, отрезан от армии с ничтожным отрядом и, вероятно, находится перед громадной турецкой армией». За ним взятая им Шибка и Балканские проходы108; притом, мы не знаем, какой силы перед ним турецкая армия. Ваша мать горячо начала было спорить, но вдруг слова ее оборвались, она встала и сказала отрывисто: «Я себя обманывать не могу, я знаю…» и в неописанном волнении вышла из комнаты и ушла к себе наверх, в свою спальню. Я осталась, как была, и сидела вся в слезах, внутренне утешая себя тем, что Лорентина Владимировна, дочь человека, который всю почти жизнь свою провел на войне109, должна быть опытнее нас в своих суждениях. Во что бы то ни было ей надо доказывать, что мы не боимся, что мы не верим возможности такого положения. Пусть она нас считает бессердечными, думает, что у нас каменное сердце, но не надо ей показывать нашего смущения и наших тревог».

Она помолчала и прибавила как-то спокойно, но этот спокойный тон зазвучал для меня чем-то вроде холодной безнадежности: «Я убеждена, что брат мой отрезан». Затем и она ушла. Я еще сомневалась, но тут и на меня нашел несказанный страх. Я пошла спать в понятном всякому мучительном состоянии духа. Долго я не могла заснуть, но Бог милостив, самая сильная нравственная мука от усталости тупеет, и сон, хотя и тяжелый, одолевает выбившегося из сил человека. В половине ночи я услышала сквозь сон топот лошади и тотчас очнулась и стала прислушиваться.

Да, посреди ночной и деревенской тиши ясно слышался топот лошади. Я кликнула свою горничную: «Дуняша! Это верховой. Это депеша, наверное, депеша. Поди, отвори дверь». Нет ни верхового, ни депеши?

В нее уже стучались осторожно. Я отворила: — Что?

Княжна Марья приподнялась с дивана 1 на котором она лежала 2 и сквозь затворенную дверь проговорила 3 что она никуда и никогда не поедет и просит 4 чтобы её оставили в покое. Ответ: 1234.

Анна Самойлова занималась тут же 1 и 2 если у неё не было урока 3 то она пускала ребят в класс 4 чтобы они порепетировали. Дашевской Ответ: 1234. Найдите предложения, в которых тире ставится в соответствии с одним и тем же правилом пунктуации. Большими золотистыми глазами смотрела она на меня.

Ответ: 23. Укажите номера ответов. Напишите номер а этого -их предложения -ий. Прочитайте фрагмент рецензии, составленной на основе текста, который Вы анализировали, выполняя задания 22—25.

Остались вопросы?

Муму ловко вывернулась из под пальц.. В след эк.. Димка решил, что в виде исключения на этот раз Жиган не врёт Гайдар. В след за тем он встал с постел.. Пишу вам из деревн.. В следстви.. В заключени.. В последстви..

СПП с придаточными следствия... СПП с придаточными меры и степени... Ударил сильный раскат грома, и стёкла задрожали. Ответы на вопрос Помог ответ?

Еще мы читали эти восторженные похвалы его военному искусству, его мужеству, его силе характера и силе ума, когда вдруг известия с театра войны и телеграммы прекратились. Это известие встревожило не только наш маленький мир, но и всю Россию. Смутно мы чувствовали, что это местечко может превратиться в грозное препятствие на пути нашей армии, или просто тревожились, потому что после удачной переправы через Дунай и блистательного похода за Балканы и взятия Шибки никто не ожидал неудачи. Как бы то ни было, но все встревожились. Дня через три разнесся слух и перешел в афишки, раздаваемые в Москве и Твери вечером, будто местечко Плевна взята104. Вскоре слух упал, а вместо него пришло известие, что Плевну пытались взять большими силами генералы Криденер105 и Шаховской106 и были отбиты со страшными потерями, что в Плевне засел пришедший из Видина с большой армией турецкий генерал Осман-паша107. Впечатление, произведенное этим известием, потрясло все общество, во всех городах империи чувство негодования на начальствующих охватило всех. Оно было еще усилено, когда пришла весть о громадном количестве раненых и убитых. В Москве особенно сильно поднялось народное чувство скорби и негодования. Когда диакон возгласил: «Господу помолимся о живот свой на поле брани положивших», все присутствующие в Церкви, а она была полна, мгновенно упали ниц, и громкое рыдание разразилось под сводами храма. Когда же диакон провозгласил «Вечную память», то все бывшие в церкви ответили в один голос: «Вечная память! Очевидцы говорили мне, что то была неописанная, неожиданная и тем более потрясающая сцена всеобщей скорби и уныния. Были города, между ними Каменец-Подольск, где не было почти дома без траура, так потери наши были велики. На улицах Москвы стали появляться в большом количестве бледные со страдающими лицами, в глубоком трауре женщины. Словом, после быстрых, но кратких радостных известий о победах оборотная медаль войны заявила себя ко всеобщему смятению и ужасу. Мы жили все в Сахарове, но не по-прежнему. Прежние тревоги и волнения показались бы ничтожными, если бы мы могли сравнивать наше тогдашние состояние с тем, которое наступило после рокового поражения Плевны и отбития наших войск от ее непреступных земляных укреплений. Мы не имели никаких известий о вашем отце; мы знали, что он за Балканами — и только. Скоро узнали мы, что войско турецкое идет на него, а у него был небольшой передовой отряд. Ваша мать, переносившая до сих пор относительно мужественно и внешним образом спокойно и разлуку с мужем, и сознание опасностей, которым он подвергался ежеминутно, вдруг сделалась мрачна, необщительна и раздражительна. Она ждала с лихорадочным нетерпением газет, развертывала и пробегала их глазами, не находила ни слова, ни указания на то, где находился отец ваш, и все становилась угрюмее и, если можно так сказать, ушла в себя. Мне памятна особенно одна сцена. Мы сидели в гостиной: она, ваша тетка и я. Не помню, по какому поводу, мы стали делать предположения о том, где ваш отец и что он предпримет. Мать ваша вдруг оживилась и с неудержимой страстью разразилась ужаснувшими нас словами: «Что тут говорить, — сказала она, стуча рукой по столу нервно и порывисто, — я очень хорошо знаю, где он. Он отрезан за Балканами, отрезан от армии с ничтожным отрядом и, вероятно, находится перед громадной турецкой армией». За ним взятая им Шибка и Балканские проходы108; притом, мы не знаем, какой силы перед ним турецкая армия. Ваша мать горячо начала было спорить, но вдруг слова ее оборвались, она встала и сказала отрывисто: «Я себя обманывать не могу, я знаю…» и в неописанном волнении вышла из комнаты и ушла к себе наверх, в свою спальню. Я осталась, как была, и сидела вся в слезах, внутренне утешая себя тем, что Лорентина Владимировна, дочь человека, который всю почти жизнь свою провел на войне109, должна быть опытнее нас в своих суждениях. Во что бы то ни было ей надо доказывать, что мы не боимся, что мы не верим возможности такого положения. Пусть она нас считает бессердечными, думает, что у нас каменное сердце, но не надо ей показывать нашего смущения и наших тревог». Она помолчала и прибавила как-то спокойно, но этот спокойный тон зазвучал для меня чем-то вроде холодной безнадежности: «Я убеждена, что брат мой отрезан». Затем и она ушла. Я еще сомневалась, но тут и на меня нашел несказанный страх. Я пошла спать в понятном всякому мучительном состоянии духа. Долго я не могла заснуть, но Бог милостив, самая сильная нравственная мука от усталости тупеет, и сон, хотя и тяжелый, одолевает выбившегося из сил человека. В половине ночи я услышала сквозь сон топот лошади и тотчас очнулась и стала прислушиваться. Да, посреди ночной и деревенской тиши ясно слышался топот лошади. Я кликнула свою горничную: «Дуняша! Это верховой. Это депеша, наверное, депеша. Поди, отвори дверь». Нет ни верхового, ни депеши? В нее уже стучались осторожно. Я отворила: — Что? Я взяла ее и не знала, что делать. Что было в этой депеше? Я не решилась распечатать депешу от мужа к жене, а отдавать ее мне стало страшно. Поспешно поднялась Лорентина Влад[имировна] и Оля, обе накинули что-то на себя и с распущенными, неубранными волосами окружили меня. Мне страшно. Не распечатать ли ее? Не распечатаете ли вы? Это на ее имя. Надо ей отдать ее, только поосторожнее. Выскочил Воля в одной рубашке, накинув на нее свое красное фланелевое одеяло, которым прикрывался и которое волоклось за ним длинным шлейфом; вышел мой сын в каком-то пальто и одних чулках; вышла Мария Богдановна110 в одной юбке и кофте с распущенными волосами и мисс Фрур111 в балахоне. И вот мы поднялись наверх. Вошли в кабинет, а я ступила в спальню. Маша вскочила и села на постели. Она поспешно стала зажигать спичку дрожавшими, как в припадке, руками, спички тухли. Мы помогли ей, она встала и взяла депешу. Мы столпились все около нее. Она прочла: «Дела мои идут крайне плохо…». И бледная, как тень, опустилась в стоявшее подле кресло. Изумление перешло мгновенно в облегчающий всех вздох, а потом [в] досаду. Слава Богу, это не от него, а из Калуги, от его двоюродного брата Александра Гурко112. Если бы все мы не были смущены, напуганы и не находились под страшным гнетом неизвестности, то можно бы было посмеяться друг над другом. Эта чопорная, всегда тщательно одетая и причесанная Лорентина Влад[имировна], этот Воля в какой-то республиканской тоге и мой сын в широком пальто, похожем на батюшкин халат, щеголиха, затянутая по последней моде, изукрашенная Мария Богдановна в одной кофте с распущенными, как у русалки, волосами, даже англичанка Оли на заднем плане в каком-то балахоне — все мы были смешны донельзя, и вся сцена была бы комична, если бы вначале не разыгралась такою тяжкою, подавляющею. Но нам было не до комизма. Известий все-таки не пришло, и надо было утешиться хотя тем, что лучше их не иметь и ожидать мучительно, чем получить известия страшные. Мы разошлись. Едва ли кто спал в эту ночь. Вскоре после этого переполоха пришли, наконец, вести и, слава Богу, не были так ужасны. Нам было тяжело, но мы вздохнули спокойнее…, он был спасен и вне опасности. Однажды за обедом Маша получила депешу от Яшвилей. Она вскочила, всплеснула руками и вскрикнула: — Бедная тетя! Яшвили телеграфировали, что вся гвардия идет на войну. В гвардии в гусарском полку вольноопределяющимся солдатом служил сын сестры моей Федя Соловой114. Я поеду с нею, — сказала я. Я поеду с ней. Мне показалось это практичнее, и я согласилась, что так будет лучше. Вскоре от сестры пришло известие, что она едет в Петербург проститься с сыном и проедет через Тверь в назначенный день. Я и мать ваша, мы поехали в Тверь, дождались поезда и вошли в вагон. Сестра ехала с мужем и дочерью115. Я вошла в темный, душный вагон и отыскала их. Сестра моя казалась старше, зять мой как-то согнулся, а Маруся с заплаканными глазами бросилась мне на шею. Все это произошло мгновенно, и я не успела опомниться, как уже стояла одна-одинешенька на площадке станции, а поезд, гремя и свистя, мчался дальше, унося сестру мою и дочь, которая направлялась в Петербург вместе с нею. Мы отдыхали в Сахарово, мы знали, что Жозеф в Главной квартире и что новых военных действий пока не будет. Если призывали гвардию, то, вероятно, приостановят все столкновения, обложат Плевну и будут ждать. В будущем Бог волен, а пока он жив, невредим и безопасен в Главной квартире. Газеты не приносили никаких особенных новостей, хотя мы читали их всегда с доски до доски116. Обыкновенно нам привозили газеты из Твери часов около двух или трех. В то время, когда Жозеф был на Балканах и за Балканами, мы выходили на балкон и поглядывали в аллею, не едет мужик из города. Один из старших бежал туда, брал газеты, и нес их, но дорогой не мог утерпеть, развертывал их и читал. Не могу вам сказать, как меня волновало такое поведение Воли или Беби117. Стоишь, ждешь, сгораешь от нетерпения, а он читает и подвигается нельзя сказать, чтобы скоро. Кричишь ему: «Скорее неси, не читай, ходя. Давай сюда! Но вот он, наконец, пришел, газета в руках наших. Читайте вслух депеши. Кто-либо из нас начинает читать, а Беби, этот жестокий и несносный Беби, начинает ходить, неистово стучать сапогами и каблуками и заглушает чтение. На секунду уймется, а потом на одном месте начинает топать ногами. Как грубо обозвала я его не однажды «лошадью», а бедный мальчик менялся в лице от чувств, его подавлявших. Недели через две я получила письмо от Маши. Она уведомляла меня, что они с теткой118 приедут в Сахарове, где сестра моя пробудет два дня, а потом уедет в Москву дожидаться сына, который уже отправился из Петербурга через Москву вместе с полком, уходящим в действующую армию. Моя сестра приехала. Я нашла, что она переносит свое горе спокойнее и тверже, чем я думала. Проживши два дня в Сахарово, она уехала в Москву. Я поехала с нею. Я намеревалась проститься с племянником, а когда сестра моя тотчас после его проводов уедет в свою Тамбовскую деревню, возвратиться обратно в Сахарове, чтобы уже не расставаться с вашей матерью. Близость к сестре и была причиной, что я нанимала квартиру в доме Долгоруковой, хотя она выходила прямо окнами на тюрьму. Кроме этого, всякий раз, что я выезжала со двора, я должна была ехать мимо тюрьмы и видеть волей-неволей сквозь решетки озлобленные или жалкие лица. Всякое, не только веселое, но спокойное настроение духа сменялось чем-то тоскливым. По правде сказать, такая грязная, тесная, запруженная преступниками тюрьма в центре города, города Москвы, наводила на печальные мысли о нашей собственной неурядице. В это время я с особенной горечью говорила себе: «Болгар освобождаем, а у себя не можем выстроить тюрьмы приличной, а бросаем преступников в зловонную яму, как в этой самой Турции, которую желаем уничтожить». Я остановилась не у себя, а у сестры, ибо на несколько дней не стоило поселяться у себя и проводить нагороженную одна на другую мебель в порядок. Очень неприятное впечатление производит городской, несколько щеголеватый дом летом. Вообще, вид унылый. По настроению ли особенному или потому что все мы чувствовали себя на биваках, но мне было особенно неприятно жить в этом будто разоренном доме. Но мы жили недолго так, гвардия приходила поэскадронно, и одним ранним утром явился Федя. Жаль мне было бедного мальчика при мысли, что он идет простым солдатом — и что ждало его там… Господь ведает. Он пришел утром, а вечером или скорее ночью должен был возвратиться в казармы и рано утром выехать из Москвы. Последний день этот тянулся и, однако, прошел как мгновение. После довольно печального обеда собрались все вместе, но говорили мало, не клеился никакой разговор и всякий думал свою крепкую и невеселую думу. Маруся плакала, это был один из ее любимых братьев. Сестра моя крепилась и муж ее также. Меньшие124 завидовали брату и рвались, как он, на войну, но они еще учились, и сестра моя сказала наотрез, что не пустит их на войну, куда они желали отправиться, бросив учение. Наступил вечер. В огромных комнатах тускло горели кое-где свечи. Федя устал и пошел отдохнуть, прося разбудить его в 9 часов вечера. Но он спал крепко, и семья решила оставить его выспаться. В 11 часов его разбудили. Узнав о позднем часе, он очень смутился и опечалился. В 12 ему надо было уже явиться в казармы. Начались сборы. Мать увела его в свою спальню и благословила. Никто, кроме отца Феди и Маруси, не пошел за ними. Когда они вышли, все мы сели молча по русскому обычаю, и всякий про себя призывал имя Божие и молил о его милосердии для отъезжавшего. Я сбегала к себе и нашла у себя на квартире только один маленький образок Св. Иоанна Воина; все другие мои образа были уложены. Когда все с стесненным сердцем встали, я отдала образ сестре, она благословила им сына, потом отец благословил его, а там и я сама. Тяжки последние поцелуи, последние объятия. Мы проводили его по лестнице, проводили и по двору до ворот. Было темно и сыро; осенний, хотя и теплый, но темный вечер, безлунный и беззвездный, ночное уныние. Старая няня Феди Павла Николавна, любившая его страстно, неудержимо рыдала. Все мы на другой день должны были ехать на железную дорогу, чтобы проститься и проводить его. Надлежало встать в 5 часов. Почти не спавши, мы поднялись в 4 часа и отправились на железную дорогу — приехали… Никого. Нам объявили, что войска садятся в вагоны в другом амбаркадере127. Спеша и волнуясь, мы отправились туда, боясь опоздать, но приехали вовремя. Странный город Москва, и хороши тоже были ее начальники. Москва вопила об объявлении войны; она волновалась, радовалась первым победам, крушилась о неудачах, негодовала и стенала, а когда Государь, чтобы довершить поражение Турции и взять Плевну, потребовал гвардию, ее никто не встретил; пришла она в Москву ночью не как отборная Русская рать, а как какая-то тайная банда. Уезжал гусарский полк в 5 часов утра, никто не позаботился о том, чтобы проводить гвардию с почетом, прилично. Не было ни властей, ни публики, ни даже, и это возбудило всеобщее негодование, священника, который сослужил бы напутственный молебен и благословил отъезжающих. Как многим из них не суждено было воротиться! Сколько осталось их на чужих полях спасаемой Болгарии! Всех провожающих можно было сосчитать. Солдат сажали в вагоны без суеты, с порядком, и Федя должен был отправиться в солдатском вагоне, хотя офицеры и обещали нам на дороге взять его в свой вагон. Он стоял посреди нас. Еще одно последнее прощание, и он вошел в вагон. На площадке стоял рыжеватый унтер и утешал какую-то горько плакавшую бабу. Этот самый унтер был убит в Турции подле Феди. Ты Богу помолись, сердечная. А ты ее не жалоби, уйди, — обратился он к молодому солдату, — вишь, надрывается. Ну, вот так-то. С Богом! Мой отъезд назначен был на следующий день, когда я получила телеграмму от вашей матери, которая поразила меня и вместе с тем смутно обрадовала. Она писала мне: «Не езди в Сахарово. Я буду сама в Москву встречать Жозефа. Это известие нас изумило. Все мы с лихорадочным нетерпением ожидали этого дня. И вот он наступил. Маша приехала, и все мы отправились на амбаркадер. Старшие дети были с нею, но Лорентина Влад[имировна] осталась в Сахарове. Приехав рано, мы довольно долго ждали поезда. Кто-то пошел к начальнику станции, чтобы отворили царские комнаты и распорядились прицепить поезд, который с этой дороги нас должен был отвести на петербургские рельсы. Кроме нас, встречали вашего отца княгиня Долгорукова с сыновьями, все Новосильцевы. Кто-то пришел сказать, что поезд выехал с последней станции и прибудет через несколько минут. Я шла с вашей матерью по площадке станции, довольно длинной. Но вот показался вдали клуб дыма и все ближе и ближе. Машина, горя и сверкая, гремя и свистя, выбрасывая искры, пламя и густой дым, прошла медленно мимо нас, а за нею потянулись багажные вагоны и бесконечный ряд других вагонов 3-го и 2-го классов. Вот и первый класс. Глаза мои впились в окна его, отыскивая милое лицо… Но вдруг ваша мать как-то стремительно взбросила руками, протянула их, а я по направлению этих протянутых рук глянула и увидела… Да, у окна, глядя на нас, сидел ваш милый отец, загорелый, запаленный солнцем юга. Ваша мать бросилась к нему. Он вышел стремительно, обнял ее и, едва позволив нам обнять себя, как подал ей руку и повел ее в царские комнаты. Там уже все мы целовали и обнимали его наперерыв. В публике, встречавшей поезд, узнали, что приехал генерал Гурко, и толпа собралась у дверей комнаты, где мы сидели. Когда мы вышли, чтобы сесть в вагон и ехать с ним в Сахарово то толпа сняла шапки и почтительно перед ним расступилась… На всякой почти станции произошло то же самое. В Клину нас встретили Феоктистовы; Соня131, очень любившая отца вашего, встретила его с восторгом, муж ее сел с нами и проводил вашего отца до Твери. Никогда не видала я его в таком возбуждении и в таком страстно-оживленном состоянии. Он говорил против своего обыкновения много — у него на душе накипело. Война могла быть окончена, Адрианополь132 был открыт, Константинополь мог быть взят мгновенно — и в эту-то минуту его отзывали назад, отказывая в подкреплении. При зареве пожаров, оставляя народонаселение беспомощным, на жертву разъяренных турок, он должен был отступить за Балканы. Я не буду вдаваться в подробности — все это расскажет подробно история. Я рассказываю только то, что испытало семейство мое и ваше в этот памятный год. Я упомянула о возбуждении вашего отца, чтобы сказать вам, как уязвлена была душа его и как страдало его сердце, при сознании, что его счастливый поход через Балканы не принес тех плодов, которых ожидали все и он сам, а напротив, был причиною новых и жестоких бедствий для болгар. Правда, Шибка осталась за нами, Шибка — то есть путь к Константинополю… Приехав в Тверь, ваш отец уехал с вашей матерью тотчас, а я осталась на станции ждать другого экипажа, который не был еще готов. Отец ваш спешил увидеть сестру и меньших детей, которые оставались в Сахарове, где все было готово к его приезду, накрыт стол чайный и украшен листьями и букетами полевых цветов. Пока я ждала на станции, собралась довольно многочисленная толпа встретить отца вашего, и, когда сказали, что он уже уехал в деревню, она медленно с неудовольствием расходилась. В Сахарове мы прожили с ним 5 дней; поутру мы его почти не видали, он оставался наверху в своем кабинете с вашей матерью. Я один только раз зашла к ним, не желая стеснять их и прерывать их краткое свидание перед новой и еще более тяжкой разлукой. Он был утомлен и часто, приходя вниз, засыпал и дремал на диване в первые дни своего приезда. В последующие дни сон уже не смыкал его глаз, известие пришло о нападении турок на Шибку. Он был встревожен, и так встревожен, что изменил, сам не замечая того, конечно, свои обыкновения. Обычно спокойный и молчаливо, тихо сидящий в кресле, он постоянно ходил по комнате взад и вперед с видом мрачным и иногда вырывалось у него: «Пора ехать! Убрали комнату гирляндами из дубовых листьев и весь стол чайный также, поставили именинный крендель и букет цветов, только ни один из нас, в сущности, не праздновал. Было не до праздников, хотя бы и семейных. Именно 12 числа пришло такое ужасное известие о нападении на Шибку разъяренного Сулеймана133, что все мы сомневались в возможности удержать этот важный для нашей армии пункт. Дни летели неимоверно скоро, и мы не успели, можно сказать, вздохнуть, как уже настал день, в который мы должны были выехать. Надо кому-нибудь уехать… Я не еду в Москву провожать брата…». Он приехал с старшими сыновьями, женою, Олей и обоими Феоктистовыми, которые присоединились к ним в Клину. Толпа, видя генерала и понимая, что он едет на войну, расступалась перед ним. Он приложился к образу, за ним и все мы, и спеша вышли садиться в экипажи. Меня остановил староста часовни: — Это генерал Гурко? Что я должна вам? Я знала, что образочки в часовне Иверской Божией Матери продаются. Я спешила; Жозеф уже сел в коляску с женой и детьми и уже отъезжал. Я спешила сесть в карету и ехать за ними на курскую дорогу. Какое перо, какие слова могут описать те чувства, которые сжимали наши сердца, когда мы все съехались и вошли в царские комнаты на курской дороге. Все семейство Соловых, Новосильцевы, многие посторонние провожали его. Времени оставалось мало, никто ничего не говорил, все будто замерли. Он владел собою и ничем не выдал скорбь столь тяжкой разлуки. Но вот и звонок… Как ужасно он прогудел, точно в сердце что захолонуло. Мы сели все по русскому обычаю… Вдруг Феоктистов поднялся и стремительно вышел из комнаты. Я заметила и поняла… Нас опять было 13 человек… Ваша мать не была в состоянии этого заметить, и слава Богу, при ее суеверии. Мы пошли за ним в вагон и теснились все около него, прощаясь еще и еще, но кто-то вспомнил, что надо оставить одну жену, мужа и детей. Мы вышли. Я стала на площадку у окна вагона. Это была столь мучительная минута, что я вам описать ее не могу. Мать ваша стояла на коленях, положив голову на его колена; его лицо показалось мне страшным. Холодное — ни [один] мускул в нем не шевелился, будто оно застыло. Я отвернула голову… Но вот последний звонок. Воля держал ее за руку; Беби прилип с другой стороны. Вагоны тихо поползли, потом скорее, скорее и умчались. Еще раз взглянули мы на него, потом видели одну фуражку…, а потом и вагоны исчезли в сыром, осеннем полусвете… Кончено! Господь, сохрани его. Она отправилась с детьми в Сахарово и оттуда должна была ехать в Петербург. Я решилась остаться с сестрою, пока она не устроится в Петербурге, и ехать к ней, лишь только он, по расчету нашему, воротится в армию. Она желала жить в Петербурге, чтобы иметь известия скорее и быть ближе ко двору, куда известия приходили раньше и вернее. Первоначальное ее желание было ехать сестрой милосердия на Дунай, но он не согласился. Он желал, чтобы она осталась с детьми и не подвергала себя опасности заразиться болезнями. Грустные были все эти дни. С войны известия приходили неблагоприятные, хотя турки были отбиты у Шибки, но бой все еще продолжался. Боялись Плевны, боялись новых нападений с другой стороны. Наступало 30 августа. Княжна Гагарина заехала ко мне и спросила, не хочу ли я поехать на молебствие к генерал-губернатору, куда должны были поднять икону Иверской Божией Матери. Я согласилась и отправилась. Входя в дом, заваленный бельем, набитый швеями всех сословий, дамами с красными крестами на белых нагрудниках, духовенством и официальными лицами, я была как-то особенно смущена. Многолюдство при тяжкой тоске, давящей сердце, действует, удручает еще больше страдающую душу. Иконы Божией Матери не было, а викарий, бледный, худой, благообразный монах Алексий, отслужил молебен. После службы кн. Долгорукий просил зайти к нему выпить чашку чаю.

Работа, написанная без опоры на прочитанный текст не по данному тексту , не оценивается. Если сочинение представляет собой пересказанный или полностью переписанный исходный текст без каких бы то ни было комментариев, то такая работа оценивается нулём баллов. Сочинение пишите аккуратно, разборчивым почерком. Напишите сочинение-рассуждение. Объясните, как Вы понимаете смысл фрагмента текста: «Ерёмкины — те люди, которые все законы наизусть знают, и всегда так выходит, что законы обязаны срабатывать в их пользу, и справедливость они как-то всегда к своим интересам умудряются приспосабливать. Приведите в сочинении два примера-иллюстрации из прочитанного текста, подтверждающие Ваши рассуждения. Если сочинение представляет собой пересказанный или полностью переписанный исходный текст без каких бы то ни было комментариев, такая работа оценивается нулём баллов.

Вариант 4 — типовой экзаменационный вариант ЕГЭ русский язык

Варианты развития событий после февраля 1917 г. могли быть различными, включая укрепление Временного правительства, провозглашение республики или установление диктатуры. 19. После того как заболел пятнадцатый ребёнок, детский сад согласно требований безопасности нужно было закрывать на карантин. Через несколько минут, в продолжение которых луч за лучом исчезли, зелёный свет зари сделался ярко-оранжевым, затем тёмно-красным.

Прочтите отрывок из сочинения теоретика одного из революционных течений февральская революция

Предложение 4 можно вычеркнуть. С ними, как правило, тоже не должно возникать трудностей. Важно определить, можно ли убрать частицу. В итоге получается, что предложения 2 и 5 не подходят.

Теперь нужно проверить оставшийся вариант: «тотчас» пишется слитно, у «чтобы» нельзя убрать или переставить «бы». Ответ: тотчас, чтобы 14. Укажите все цифры, на месте которых пишется Н.

На торжестве 1 ой церемонии вручения государстве 2 ых наград была произнесе 3 а пламе 4 ая речь, которая произвела сильное впечатление на собравшихся в зале труже 5 иков тыла. Выполнение задания: Задание нетрудное, здесь нужно вспомнить правописание каждого слова: торжественной, государственных, пламенная — суффикс -ЕНН- в отымённых прилагательных; произнесена — краткое причастие с Н; у труженика — одна Н написание этого слова надо запомнить. Ответ: 3, 5 15.

Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.

Проникновенная любовь к родным местам и заснеженным просторам манит к себе рождает раздумья о горечи утрат и тревогу за будущее. В самом языке заключены и образы и ритм и рифмы и аллитерации. Язык многообразен и многозвучен и разнотонен.

Не то мысли не то воспоминания не то мечты бродили в его голове. Воздух лёгок и чист и замёрзла река. Выполнение задания: Для верной расстановки знаков препинания определим состав предложений: Проникновенная любовь к родным местам и заснеженным просторам манит к себе, рождает раздумья о горечи утрат и тревогу за будущее.

В этом предложении есть однородные сказуемые. В самом языке заключены и образы, и ритм, и рифмы, и аллитерации. Тут видим повторяющийся союз.

Язык многообразен, и многозвучен, и разнотонен. Снова замечаем повторяющиеся союзы. Не то мысли, не то воспоминания, не то мечты бродили в его голове.

Здесь видим три однородных члена с двойным союзом. Воздух лёгок и чист, и замёрзла река. А это — сложносочинённое предложение.

Ответ: 1, 5 ЕГЭ. Русский язык. Новый полный справочник для подготовки к ЕГЭ Справочник предназначен для подготовки выпускников средней школы к единому государственному экзамену ЕГЭ по русскому языку.

Издание содержит теоретический материал по всем разделам школьного курса русского языка в 6-11 классах, рекомендации для выполнения заданий частей всех типов частей 1 и 2 экзаменационной работы. Практическая часть включает образцы тестовых заданий, приближённых по объёму, структуре и отобранному материалу к контрольным измерительным материалам единого государственного экзамена. В конце пособия приведены ответы к тестовым заданиям.

Воздух, ещё не ставший знойным, приятно освежает. Не сули журавля в небе, дай синицу в руки. У Насти были не правильные, но приятные черты лица. Николай провалился в тяжкий, не облегчающий душу сон. Мне всегда не хватало прилежности. Настала ночь, никто во граде очей бессонных не смыкал. В тишину, еще никем не потревоженную, врывается шорох камней.

Тянутся по Волге нагруженные арбузами баркасы с не высокими бортами. Липы в старом саду не вырублены, их удалось сохранить. Солнце брызгами света взрывает тайгу, еще не успевшую стряхнуть с себя ночной покой. Совсем не старинная, а очень современная шляпа. Не смотря на сухую погоду, в затянутых травой кюветах блестела вода. В полном одиночестве он простоял с минуту, не решаясь двинуться дальше. Задание 15 15.

Укажите все цифры, на месте которых пишется Н? В небольшом, оклее 1 ом чисто белыми обоями, соверше 2 о пустом зале было светло, пахло масля 3 ой краской, на блестящем краше 4 ом полу стояли две китайские вазы. Укажите цифру -ы , на месте которой -ых пишется НН. Разразилась буря: беше 1 о визжит ветер, мчатся рыжие, словно в клочья разорва 2 ые облака; захлестал, закачался отвесными столбами рья 3 ый ливень, молнии слепят огнистой зеленью, грохочет отрывистый гром. Всё вокруг занавеше 4 о пеленой дождя. Укажите все цифры, на месте которых пишется одна буква Н. Цифры укажите в порядке возрастания.

В течение трех часов альпинисты, не смотря Вниз, поднИмались На верх горы. Несмотря на то, что речОнка обмелела, перейти ее Вброд по-прежнему невозможно. Он пошел прочЬ, не смотря нИ на кого. В продолжение всего вечера папа, несмотря на то что он Вроде бы Без умолку и Без устали шутил, был не таким, как всегда. Несмотря на все мои старания, я Никак Не мог заснуть: беСконечной вереницей тянулись мысли, Ненужные и Неясные.

ВзволноваННый, он говорил очень тихо, не смотря в зал. И знаков препинания здесь немало... Не тот ответ на вопрос, который вам нужен?

Вы будете довольны. Какой дом! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.

Гончаров И. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере.

Задание 3. Прочтите отрывок из воспоминаний современницы.

Вблизи нашей деревни не было нигде такого сплошного бурьяна. В течение нескольких мгновений ничего в моей душе не было, кроме неумолчного морского плеска. Рана Владимира затянулась по истечении второй недели. По приезду обратиться прямо к нему. В течение всего этого времени я я был почти исключительно поглощен литературными занятиями.

Её тоненький, комари 3 ый голосок звенел так хорошо и тихо, что казалось, будто это пела невидимая крохотная фея, порхающая в лу 4 ом свете. А всё кругом было залито этим нежным серебря 5 ым светом. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую.

Запишите номера этих предложений. Расставьте знаки препинания: укажите цифру -ы , на месте которой -ых в предложении должна -ы стоять запятая -ые. Прижавшись к наполовину закрашенной краской 2 стеклянной дверце 3 отделявшей кабину машиниста от пассажиров 4 встав на цыпочки 5 и 6 вытянувшись 7 Коленька смотрел сквозь стекло. Расставьте знаки препинания: укажите цифру -ы , на месте которой -ых в предложениях должна -ы стоять запятая -ые. Звени 1 мой верный стих 2 витай 3 воспоминанье! Не правда ль 4 всё — как встарь, и дом — всё так же тих — стоит меж старых лип? Не правда ли 5 страданье, сомненье — сон пустой?

Посуда бьётся к счастью. К счастью — дополнение, синтаксическая связь — управление: бьется к чему?

Попробуйте опустить к счастью. Во втором предложении без нарушения смысла и грамматической структуры предложения это сделать невозможно. Сравним: Посуда бьётся к счастью. Чувствуете, это совсем не одно и то же. Почему второе предложение не допускает подобной трансформации? Потому что к счастью - член предложения, грамматически и по смыслу связанный с другим членом предложения. Если его исключить, структура меняется. В первом же предложении к счастью не является членом предложения. Кроме того, оно грамматически не связано ни с одним из членов предложения.

Следовательно, структура предложения не изменится, если вводное слово опустить. В русском языке многие слова могут употребляться двояко: и в качестве вводных слов, и в качестве членов предложения.

Задание 5. Выпишите слова, употребленные без учета значения, исправьте ошибки. В 14 веке на Руси начался буйный расцвет архитектуры. Он изо всех сил старается произвести на Софью внимание. Наш класс считается экономическим, то есть мы будущие менеджменты. Публика сканировала: «Браво, Сильвини!

Вся публика была уже в триумфе. На абзацах учебника по литературе приведены цитаты из произведений. Нельзя забывать, что наши товары идут на импорт. В честь пришедших на вечер прозвучал концерт. Наконец-то обнаружены остатки царской семьи. Моей подруге вырезали аппендицит. Задание 6. Найдите избыточные словосочетания.

Главная суть, суть дела, первое боевое крещение, ландшафт местности, памятный сувенир, период времени, демобилизоваться осенью, демобилизоваться из армии, дебют молодой балерины, впервые дебютировать, ввести в строй, постоянные еженедельные рубрики, еженедельные выступления, свободная вакансия. Исправить стилистические ошибки, указав нарушение лексической сочетаемости: 1. Бородинская битва вскрыла то лучшее, что было в душе у князя Андрея. Произведения Пушкина овеяны идеями свободы 3. На Раскольникова в шелку смотрели маленькие глазки и совсем седые волосы. Катерина оказала протест против темного царства. После гибели Ленского Ольга женится на гусаре. Катерина, женившись на Тихоне, стала несчастной девушкой.

Из глаз Сони беззвучно текли слезы. Литературно-критические статьи Белинского трепещут политическими страстями. Вместо с духовным ростом у Павла и Ниловны растет их речь. Уж топтался на одном месте: он не мог взлететь. В нашем коллективе надвигались радостные события. Не следует умалчивать о вопиющих достижениях наших ребят. Пришли ребята, удрученные опытом работы. Задание 8.

Найдите и исправьте ошибки в сочетаемости слов. Скрутившись клубком в своем гнезде, спит белка. После катка я иду домой радостная, с веселыми впечатлениями. Роль книги в жизни человека велика: он должен пополнять свой кругозор. Побывав в кино, я обычно думаю, способна ли я на такие поступки, которые делают герои фильма. Успехами мы не блестим. Задача, поставленная перед нами, достигнута. На демонстрации Сизов приобщается к революционерам.

Воздух чист. Солнце греет ярче. Дышится свежо. Группа студентов пришла слушать факультативный курс лекций по сварке доцента Юрьева. Всем членам кассы взаимопомощи просьба подтвердить свои остатки. Организовано общежитие для мужчин и женщин с железными койками на сетках. Столяр сделал эту этажерку из дуба с четырьмя ножками. Общественность города широко готовится отметить юбилей известного писателя.

Девушка купила карие чулки. Гоголь прекрасно описал о похождениях Чичикова. Царское правительство устроило гонение за передовыми людьми. Ученики пристально слушали рассказ учителя.

Похожие новости: