(И. Северянин); Стоял Январь, не то Февраль, Какой‑то чертовый Зимарь. Один из пишущих эти строки, живший в то время в Питере (Д. Ш.-П), посетил Сапгира в начале 1958 года. Поэт жил поблизости от Белорусского вокзала, на Лесной улице, в коммунальной квартире. Вдоль одной стены узенькой комнаты Сапгиров стоял диван.
Андрей Вознесенский «Песенка из спектакля „Антимиры“»
«АНТИМИРЫ» (1963). Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чёртовый Зимарь. Я помню только голосок над красным ротиком – парок. и песенку: «Летят вдали красивые осенебри. просинец; Февраль - бокогрей, сечень, снежень; Март - березозол, зимобор, протальник; Апрель - брезень, снегогон, цветень; Май - травник (травень); Июнь - разноцвет, червень. Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чертовый зимарь.
Звёздный язык
какой-то чертовый Зимарь. Я помню только голосок. над красным ротиком— парок. Позвякивают колокольца (Вл.). 2. Но видимся ли миг, не видимся ль столетье – Не все ли мне равно, не все ль равно тебе, Раз примагничены к бессмертью цветоплетью Сердца улыбные в медузовой алчбе (Сев.). январь, не то февраль, Какой-то чертовый зимарь. Безмолвствует Двадцать Первый. 1960. ПЕСЕНКА ИЗ СПЕКТАКЛЯ «АНТИМИРЫ» Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чёртовый Зимарь. Продолжаю сидеть дома и рассматривать старые фотографии, заодно и почищу свою коллекцию. Набрела на конец февраля 2011 года, когда в Таллине даже в "Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чертовый зимарь".
ПЕСЕНКА ТРАВЕСТИ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «АНТИМИРЫ» - стихотворение Вознесенский А. А.
Так, окказионализм отхохмятятся Решительные мужчины, отнюдь не ахматовцы - мыслящие антимашины , спасут вас- и отхохмятятся создан по образцу немногочисленных мотивированных существительными глаголов с суффиксом -ова- и постфиксом -тся: столоваться, почковаться. Данный окказионализм, как видно из примера, не нарушает условий соот-ветствующего словообразовательного типа. Новообразования, созданные с отклонением от схемы определен - ного словообразовательного типа. Подобные отклонения могут касаться словообразовательного средства. В этих случаях окказиональное слово синонимично узуальному слову языка с типовой структурой, но отличается от него формантом. Например, окказиональное всеглобально чтоб тебе стать всеглобально известным, мальчик, вынь свое сердце из ножен Смерть Клавдия , по-видимому, используется вместо синони-мичного ему узуального вырывание [104]. Здесь нарушены лексические ограничения в соединении морфем: в языке нет лексической лакуны вакансии , которую стремится занять окказионализм, это место уже занято. Вместе с тем, нарушая условия одних словообразовательных типов, подобные окказионализмы выполняют условия других слово-образовательных типов, являясь результатом действия последних: соот-ветственно — отглагольных существительных с нулевым суффиксом вызов, выход и др. Нарушения условий словообразовательного типа при создании окказио- нальных слов могут затрагивать и мотивирующую основу. Окказионализмы нередко образуются от основ иных лексико-грамматических свойств, чем требуется по условиям типа.
Так, словообразовательный формант может присоединяться к основе иной части речи. Окказионализм озонны создан по модели краткой формы абстрактного прилагательного черен - черны. В данном же случае указанное прилагательное озонный является качественным инее может иметь краткой формы. Словообразовательный формант может сочетаться с основой иной се- мантики, чем это принято в языке. Так, окказионализм «законоч-ный» Нелюбовь в ваших сводах законочных… Юнона и Авось как узуальное прилагательное звучит как законный. В представленном случае нарушаются семантические ограничения в сочетаемости морфем.
Всё это рассказываю к тому, чтобы показать: в то время поэт Вознесенский в моей жизни кое-что да значил. От разъездов ли частых, но другим ли каким причинам, по афиш вечеров "Поэт и театр", предшествовавших спектаклю "Антимиры , я не видал. И потому, наверное, как баран на новые ворота глазел на афишу, выскочившую перед глазами на самой Радищевской улице. Графически афиша повторяла суперобложку книги "Антимиры": на белом фоне — огромное чёрно-красное "А" с мелкошрифтовой припиской прочих букв заголовка понизу. А имя и фамилия автора — как длинная черта, пересекающая это самое "А". Когда пишутся эти строки, поэт дошёл уже до "О". Остается довольно большой интервал от П до Ю. Как-то он будет пройден?! Но кроме этих знакомых надписей, были на афише ещё две, в равной степени неожиданные: "Начало в 22 часа" понизу и "В Фонд Мира" сверху. Шёл, если не ошибаюсь, январь 1965 года. Толкнулся к милейшей Белле Григорьевне за билетами. Сложно, говорит, но часов в девять в день спектакля приходи, только не на самый первый спектакль, а на второй, с первым — безнадёжно. На том и порешили. Но как раз в тот самый день как снег на голову, свалился гость — приехал из Бийска Володька Корнюшкин, ленинградец в недавнем прошлом, главарь всех бийских туристов, мировой парень, гитарист, бард тогда это слово ещё не было общепринятым. Рассказал ему, что будет вечером — намеченную пирушку, естественно, отменили, втроём отправились на Таганку. Белла Григорьевна выдала два обещанных билета — больше не могла.
Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации.
Рядом с кассами-теремами он, точно газ, антиматериален! Бруклин — дурак, твердокаменный чёрт. Памятник эры — Аэропорт. Короную Емельку, открываю, сопя, в Америке — Америку, в себе — себя. Рву кожуру с планеты, сметаю пыль и тлен, спускаюсь в глубь предмета, как в метрополитен. Там груши — треугольные, ищу в них души голые. Я плод трапециевидный беру, не чтоб глотать — чтоб стёкла-сердцевинки сияли, как алтарь! Исследуйте, орудуйте, не дуйте в ус, пусть врут, что изумрудный, — он красный, ваш арбуз! Дарвины, Рошали ошибались начисто. Скромность украшает? К чёрту украшательство! Вгрызаюсь, как легавая, врубаюсь, как колун… Художник хулиганит? Балуй, Колумб! По наитию дую к берегу… Ищешь Индию — найдёшь Америку! Я — борзая, узнавшая гон наконец, я — борзая! Я тебя догоню и породу твою распознаю. По базарному дну ты, как битница, дуешь, босая! Под брандспойтом шоссе мои уши кружились, как мельницы, по безбожной, бейсбольной, по бензоопасной Америке! Вот нелёгкая занесла! Ты, чертовски дразня, сквозь чертоги вела и задворки, и на женщин глаза отлетали, как будто затворы! Мне на шею с витрин твои вещи дешёвками вешались. Но я душу искал, я турил их, забывши про вежливость. Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом. Синей лампой в подвале плясала твоя негритянка! Я был рядом почти, но ты зябко ушла от погони. Ты прочти и прости, если что в суматохе не понял… Я на крыше, как гном, над нью-йоркской стою планировкой. На мизинце моём твоё солнце — как божья коровка. Андросовой Заворачивая, манежа, свищет женщина по манежу! Краги — красные, как клешни. Губы крашеные — грешны. Мчит торпедой горизонтальною, хризантему заткнув за талию! Ангел атомный, амазонка! Щёки вдавлены, как воронка. Мотоцикл над головой электрическою пилой. Надоело жить вертикально. Ах, дикарочка, дочь Икара… Обыватели и весталки вертикальны, как ваньки-встаньки. В этой, взвившейся над зонтами, меж оваций, афиш, обид, сущность женщины горизонтальная мне мерещится и летит! Ах, как кружит её орбита! Ах, как слёзы к белкам прибиты! И тиранит её Чингисхан — замдиректора Сингичанц… Сингичанц: «Ну, а с ней не мука? Тоже трюк — по стене, как муха… А вчера камеру проколола… Интриги… Пойду, напишу по инстанции… И царапается, как конокрадка». Я к ней вламываюсь в антракте. А она головой качает. А её ещё трек качает. А глаза полны такой — горизонтальною тоской!.. Шарф срывает, шаль срывает, мишуру, как сдирают с апельсина кожуру. А в глазах тоска такая, как у птиц. Этот танец называется «стриптиз». Страшен танец. В баре лысины и свист, как пиявки, глазки пьяниц налились. Этот рыжий, как обляпанный желтком, пневматическим исходит молотком! Тот, как клоп, — апоплексичен и страшон. Апокалипсисом воет саксофон! Проклинаю твой, Вселенная, масштаб! Марсианское сиянье на мостах, проклинаю, обожая и дивясь. Проливная пляшет женщина под джаз!.. Она сядет, сигаретку разомнёт. Закажите-ка мартини и абсент». И, матерясь, мой напарник как ошпаренный садится на матрас. Гамзатову 11. Сирень зарёвана, сирень — царевна, сирень пылает ацетиленом! Расул Гамзатов хмур, как бизон. Расул Гамзатов сказал: «Свезём». Расул не спит. В купе купальщицей сирень дрожит. О, как ей боязно! Под низом колёса поезда — не чернозём. Наверно, в мае цвесть «красивей»… Двойник мой, магия, сирень, сирень, сирень как гений! Из всех одна на третьей скорости цветёт она! Есть сто косулей — одна газель. Есть сто свистулек — одна свирель. Несовременно цвести в саду. Есть сто сиреней. Люблю одну. Ночные грозди гудят махрово, как микрофоны из мельхиора. У, дьявол-дерево! У всех мигрень. Как сто салютов, стоит сирень. В кустах?! Ах, чувство чуда — седьмое чувство… Вокруг планеты зелёной люстрой, промеж созвездий и деревень свистит трассирующая сирень! Смешны ей — почва, трава, права… P. Читаю почту: «Сирень мертва». Чёрта с два! Звёзды вонзались, точно собашник в гривы! Польша — шампанское, танки палящая Польша! Ах, как банально — «Андрей и полячка», пошло… Как я люблю её еле смежённые веки, жарко и снежно, как сны? Царь страшон: точно кляча, тощий, почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл. И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берёт её над толпою, точно репу с красной ботвой! Пальцы в щёки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует её в уста. Только Красная площадь ахнет, тихим стоном оглушена: «А-а-анхен!.. О руках ваших из воска, как белая извёстка, о, как они впечатались между плечей печальных, о, о, наших жён печальных, как их позорно жгло — о-о! В нас, боксёрах, гладиаторах, как в чёрных радиаторах или в пруду карась, созвездья отражаются торжественно и жалостно — Медведица и Марс — в нас… Мы — негры, мы — поэты, в нас плещутся планеты. Так и лежим, как мешки, полные звёздами и легендами… Когда нас бьют ногами — пинают небосвод. У вас под сапогами Вселенная орёт! Ром в рот — лица как неон. Ревёт музыка скандальная, труба пляшет, как питон! В тупик врежутся машины. Двух всмятку — «Хау ду ю ду? В ту трубу мчатся, как в воронку, лица, рубища, вопли какаду, две мадонны а-ля подонок — в мясорубочную трубу! Негр рыж — как затменье солнца. Он жуток, сумасшедший шут. Над миром, точно рыба с зонтиком, пляшет с бомбою парашют! Факелы бород. Шарики за ролики! Всё — наоборот. Рок-н-ролл — в юбочках юнцы, а у женщин пробкой выжжены усы. Время, остановись! Ты отвратительно… Рок-н-ролл. Об стену часы! Босиком по стёклышкам — ой, лады…» Рок-н-ролл по белому линолеуму… Гы!.. Вы обрежетесь временем, мисс! Даёшь ерша! Под бельём дымится, как котельная, доисторическая душа! Мы — продукты атомных распадов. За отцов продувшихся — расплата. Вместо телевизоров нам — камины. В рёве мотороллеров и коров наши вакханалии страшны, как поминки… Рок, рок — танец роковой! BСЕ Над страной хрустальной и красивой, выкаблучиваясь, как каннибал, миссисипийский мессия Мистер Рок правит карнавал. Шерсть скрипит в манжете целлулоидовой. Мистер Рок — бледен, как юродивый, Мистер Рок — министр, пророк, маньяк; по прохожим пляшут небоскрёбы — башмаками по муравьям. В Политехнический! По снегу фары шипят яичницей. Милиционеры свистят панически. Кому там хнычется?! Ура, студенческая шарага! А ну, шарахни по совмещанам свои затрещины! Как нам мещане мешали встретиться! Ура вам, дура в серьгах-будильниках! Ваш рот, как дуло, разинут бдительно. Ваш стул трещит от перегрева. Туалет — налево. Ура, галёрка! Как шашлыки, дымятся джемперы, пиджаки. Тысячерукий, как бог языческий, Твое Величество — Политехнический! Ура, эстрада! Но гасят бра. И что-то траурно звучит «ура». Двенадцать скоро. Пора уматывать. Как ваши лица струятся матово! В них проступают, как сквозь экраны, все ваши радости, досады, раны. Вы, третья с краю, с копной на лбу, я вас не знаю. Я вас — люблю! Чему смеётесь? Над чем всплакнете? И что черкнёте, косясь, в блокнотик? Что с вами, синий свитерок? В глазах тревожный ветерок… Придут другие — ещё лиричнее, но это будут не вы — другие. Мои ботинки черны, как гири. Мы расстаёмся, Политехнический! Нам жить недолго. Суть не в овациях, мы растворяемся в людских количествах в твоих просторах, Политехнический. Невыносимо нам расставаться. Ты на кого-то меня сменяешь, но, понимаешь, пообещай мне, не будь чудовищем, забудь со стоящим! Ты ворожи ему, храни разиню. Политехнический — моя Россия! Самый тощий в душевой, самый страшный на штрафной, бито стёкол — боже мой! И гераней… Нынче пулей меж тузов блещет попкой из трусов левый крайний. Левый шпарит, левый лупит. Стадион нагнулся лупой, прожигательным стеклом над дымящимся мячом. Правый край спешит заслоном, он сипит, как сто сифонов, ста медалями увенчан, стольким ноги поувечил. Левый крайний, милый мой, ты играешь головой! О, атака до угара! Одурение удара. Только мяч, мяч, мяч, только — вмажь, вмажь, вмажь! Что наделал левый край!.. Мяч лежит в своих воротах. Солнце чёрной сковородкой. Ты уходишь, как горбун, под молчание трибун. Левый крайний… Не сбываются мечты, с ног срезаются мячи. И под краном ты повинный чубчик мочишь, ты горюешь и бормочешь: «А ударчик — самый сок, прямо в верхний уголок! За рулём влюблённые — как ангелы рублёвские. Фреской Благовещенья, резкой белизной, за ними блещут женщины, как крылья за спиной! Их одежда плещет, рвётся от руля, вонзайтесь в мои плечи, белые крыла. Улечу ли? Кану ль? Соколом ли? Красные леса. Сартру Я — семья во мне как в спектре живут семь «я» невыносимых как семь зверей а самый синий свистит в свирель! Богуславской Ко мне является Флоренция, фосфоресцируя домами, и отмыкает, как дворецкий, свои палаццо и туманы. Я знаю их, я их калькировал для бань, для стадиона в Кировске. Спит Баптистерий — как развитие моих проектов вытрезвителя. Дитя соцреализма грешное, вбегаю в факельные площади. Ты калька с юности, Флоренция! Брожу по прошлому! Через фасады, амбразуры, как сквозь восковку, восходят судьбы и фигуры моих товарищей московских. Они взирают в интерьерах, меж вьющихся интервьюеров, как ангелы или лакеи, стоят за креслами, глазея. А факелы над чёрным Арно невыносимы — как будто в огненных подфарниках несутся в прошлое машины! И между ними мальчик странный, ещё не тронутый эстрадой, с лицом, как белый лист тетрадный, в разинутых подошвах с дратвой, — здравствуй! Он говорит: «Вас не поймёшь, преуспевающий пай-мальчик! Вас заграницы издают. Вас продавщицы узнают. Но почему вы чуть не плакали? И по кому прощально факелы над флорентийскими хоромами летят свежо и похоронно?! Я его прерву. Осточертели интервью… Сажусь в машину. Дверцы мокры, Флоренция летит назад. И, как червонные семёрки, палаццо в факелах горят. Ахмадулиной Пол — мозаика, как карась. Спит в палаццо ночной гараж. Мотоциклы как сарацины или спящие саранчихи. Не Паоло и не Джульетты — дышат потные «шевролеты». Как механики, фрески Джотто отражаются в их капотах. Реют призраки войн и краж. Что вам снится, ночной гараж? Что он бодрствует? Завтра — Святки. Завтра он разобьётся всмятку! Апельсины, аплодисменты… Расшибающиеся — бессмертны! Мы родились — не выживать, а спидометры выжимать!.. Алый, конченный, жарь! Только гонщицу очень жаль… 1962 BОЗBРАЩЕНИЕ B СИГУЛДУ Отшельничаю, берложу, отлёживаюсь в берёзах, лужаечный, можжевельничий, отшельничаю, отшельничаем, нас трое, наш третий всегда на стрёме, позвякивает ошейничком, отшельничаем, мы новые, мы знакомимся, а те, что мы были прежде, как наши пустые одежды, валяются на подоконнике, как странны нам те придурки, далёкие, как при Рюрике дрались, мельтешили, дулись , какая всё это дурость! А домик наш в три окошечка сквозь холм в лесовых массивах просвечивает, как косточка просвечивает сквозь сливу, мы тоже в леса обмакнуты, мы зёрна в зелёной мякоти, притягиваем, как соки, все мысли земли и шорохи, как мелко мы жили, ложно, турбазники сквозь кустарник пройдут, постоят, как лоси, растают, умаялась бегать по лесу, вздремнула, ко мне припавши, и тенью мне в кожу пористую впиталась, как в промокашку, я весь тобою пропитан, лесами твоими, тропинками, читаю твоё лицо, как лёгкое озерцо, как ты изменилась, милая, как ссадина, след от свитера, но снова, как разминированная, — спасённая? Невесть зачем из отчих мест три парня подались на Запад. Их кто-то выдаёт. Их цапают. Десять лет. Свистит его костыль над пирсом. О, вопли женщины седой: «Любимый мой! Любимый мой! Выходила — походка лёгкая, а погодка такая лётная! От земли, как в стволах соки, по ногам подымаются токи, ноги праздничные гудят — танцевать, танцевать хотят! Дьяволы элегантные, извели тебя хулиганствами! Ты заснёшь — ноги пляшут, пляшут, как сорвавшаяся упряжка. Пляшут даже во время сна. Ты ногами оглушена. Побледневшая, сокрушённая, Вместо водки даёшь крюшоны — Под прилавком сто дьяволят танцевать, танцевать хотят! Но не слушает Длиноного философского монолога. Как ей хочется повышаться на кружке инвентаризации! Ну, а ноги несут сами — к босанове несут, к самбе! Он — приезжий. Чудной, как цуцик. Ну а ночи — такие лунные! Длиноного, побойся Бога, сумасшедшая Длиноного! А потом она вздрогнет: «Хватит». Как коня, колени обхватит и качается обхватив, под насвистывающий мотив… Что с тобой, моя Длиноного? Межелайтису Жизнь моя кочевая стала моей планидой… Птицы кричат над Нидой. Станция кольцевания. Стонет в сетях капроновых, в облаке пуха, крика крыльями трёхметровыми узкая журавлиха! Вспыхивает разгневанной пленницею, царевной, чуткою и жемчужной, дышащею кольчужкой. К ней подбегут биологи! Вот она в небе плещется, послеоперационная, вольная, то есть пленная, целая, но кольцованная, над анкарами, плевнами, лунатиками в кальсонах — вольная, то есть пленная, чистая — окольцованная, жалуется над безднами участь её двойная: на небесах — земная, а на земле — небесная, над пацанами, ратушами, над циферблатом Цюриха, если, конечно, раньше пуля не раскольцует, как бы ты не металась, впилась браслетка змейкой, привкус того металла песни твои изменит. С неразличимой нитью, будто бы змей ребячий будешь кричать над Нидой, пристальной и рыбачьей. Шарф мой — Сена волосяная, как ворсисто огней сиянье, шарф мой Булонский, туман мой мохнатый, фары шофёров дуют в Монако! Что ты пронзительно шепчешь, горячий, шарф, как транзистор, шкалою горящий? Шарф мой, Париж мой непоправимый, с шалой кровинкой? Та продавщица была сероглаза, как примеряла она первоклассно, лаковым пальчиком с отсветом улиц нежно артерии сонной коснулась… В электрическом шарфе хожу, душный город на шее ношу. Перстни, красные от ржави, чьи вы перси отражали? Как скорлупка, сброшен панцирь, чей картуш?
Презентация, доклад Лексические нормы с точки зрения развития языка
Если не ограничиваться началом прошлого века, можно насладиться окказионализмами Вознесенского (1963): «Стоял Январь, не то Февраль, Какой-то чертовый Зимарь. На странице отображаются рецензии, опубликованные 01.2024 в обратном порядке с 4745 по 4736 Показывать в виде списка | Развернуть сообщения. (29) Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чертовый Зимарь. Я помню только голосок над красным ротиком парок и песенку: «Летят вдали красивые осенебри, но если наземь упадут, ихчеловолкизагрызут». (Песенка травести из спектакля «Антимиры»). Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чёртовый Зимарь. Я помню только голосок над красным ротиком – парок.
» *Поэзия 60-х годов
- Андрей Вознесенский - Тьмать читать онлайн
- 2.Краткая характеристика героев и событий (сжатый краткий пересказ сюжета в 3-4 фразах).
- Осенебри (Андрей Вознесенский)
- Андрей Вознесенский, новое:
- Лексический и фразеологический анализ слова
- Ника Невыразимова: сайт
Презентация, доклад Лексические нормы с точки зрения развития языка
В этой вертикальной реке языка — речи забвения и памяти — проступали вековой стон и вой по погибшим в будущих войнах. Читал я новые стихи и давние «Возложите на море венки». Слова, когда-то сказанные, обгоняли сегодняшних. Обнажалось прустовское время, когда прош-лое бьет из настоящего, а настоящее хлещет в будущее.
Собственно, в любом стихотворении есть зачаток чата — толковище, разноголосица жизни, автора, иногда Бога, и, конечно, читательского эха. В чистом виде чатом, еще до рождения Интернета, были моя «Очередь московских женщин» и «Кому на Руси жить плохо», а позднее «Очередь» В.
Меня до бездны довела. Брюсов Слайд 38 Описание слайда: Фразеологизмы бывают: Однозначными: заварить кашу- «начать хлопотливое дело», изо дня в день- «ежедневно, постоянно». Многозначными: считать ворон- а «быть рассеянным», б «бездельничать». Слайд 39 Описание слайда: По стилистической окраске: Нейтральные: замкнутый круг, прийти в сознание. Книжные: искушать судьбу, камень преткновения. Разговорные: за семью замками, семь пятниц на неделе.
Просторечные: дурить голову, плевое дело. Слайд 40 Слайд 41 Описание слайда: Фразеологические синонимы- фразеологизмы, имеющие близкие значения. Например, «опытный»-стреляный воробей, травленный волк, тертый калач, собаку съел. Фразеологические синонимы- фразеологизмы, имеющие близкие значения. Фразеологические антонимы- фразеологические обороты с противоположными значениями. Например, душа в душу «дружно»- как кошка с собакой « в постоянной ссоре, вражде». Фразеологические омонимы- фразеологизмы, одинаковые по составу, но не связанные по смыслу. А в позапрошлый год вышел на площадь живой человек и закричал караул.
Значит, до точки дошел человек Л. Леонов — Мы знаем о писателях все до точки В. Слайд 42 Описание слайда: Почему мы так говорим? Слайд 43 Описание слайда: Почему мы так говорим? Играть на нервах- «намеренно раздражать, нервировать кого-либо». В бирюльки играть- «заниматься пустяками, ерундой, оставляя в стороне главное и важное». Казанская сирота- «человек, прикидывающийся несчастным, чтобы вызвать сочувствие жалостливых людей». Слайд 44 Описание слайда: Как пить дать- «точно, несомненно».
Как пить дать- «точно, несомненно». Мокрая курица- «неприспособленный к жизни, растерянный, испуганный человек». Коломенская верста- «высокий, долговязый человек». Не видно ни зги- «непроглядная темень, густой туман».
Размышляя о роли сказки в жизни каждого из нас, автор использует такие синтаксические средства выразительности, как А предложения 19, 20, 21 и Б предложения 23—24.
На лексическом уровне авторская мысль подчеркивается использованием В «отступать в себя», предложение 28 и Г «храброе сердце», «заветные мечтания».
Правая бренди берёт, как лекарство. Левая вправлена в псковский браслет, а между ними — тысячи лет. Горе застыло в зрачках удлинённых, о, оленёнок, вмёрзший ногами на двух нелюдимых и разъезжающихся.
Автор о себе
- *Поэзия 60-х годов
- Похожие статьи
- Слайды и текст этой презентации
- Тезисный анализ стихотворения А. Вознесенского
Звёздный язык
1962. ОСЕНЕБРИ. Стоял январь, не то февраль -. Какой-то чертовый Зимарь! Я помню только голосок, над красным ротиком — парок. словообразовательного типа в большинстве случаев используются стандарт-. ные языковые средства (основы, аффиксы); нарушаются лишь условия их ва-. лентности, т.е. сочетаемости. Стоял Январь, не то Февраль, Какой-то чертовый Зимарь. Чистота — это не то оружие, которое могло помочь в этом сражении. По Вознесенскому били из берданки, как по его несчастному зайцу. Со временем они могут входить в активный словар ный запас: компьютер, дискета, видеомагнитофон, скейтборд. Оди ночила в комнате девушка, Взволновали ее звуки флейты (И. Северянин); Стоял Январь, не то Февраль, Какой-то чертовый Зимарь. новые слова и выражения, усиливающие выразительность речи. Стоял Январь, не то Февраль, какой-то чёртовый Зимарь! СИНТАКСИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА (фигуры речи). 25 января 1965 года, на сцене Таганки под рубрикой "Поэт и театр" прошёл творческий вечер Андрея Вознесенского.