Январь — месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья — что-то творится в лесу. Лесные тайнички (сборник) - бесплатно полную версию книги (целиком). Рассказы Сладкова Николая Ивановича для младших школьников 1 класса БАРСУК И МЕДВЕДЬ — Что, Медведь, спишь ещё? Маршруты Сладкова пролегали по знойным пустыням Средней Азии, по ледникам, по бурным водам океанов, приходилось подниматься в заоблачные выси гор.
Январь — рассказы Николая Сладкова
К утру станет видно: пришла настоящая зима! Лес утонул в дремучих сугробах. Под холодным сводом неба, покорно склонив тяжёлые головы, застыли скорбные белые деревья. Вместе со снегом налетели и набежали в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие… Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе.
Брови красные — отморозил! Сорока к Медведю стучится: как, мол, зиму зимуешь?
На правом боку лежу — малина мерещится, на левом — мёд липовый. Чтоб ты, зима, провалилась! И зима провалилась... Ахнуть не успели — лето вокруг! Теплынь, цветы, листья. Веселись, лесной народ!
А лесной народ закручинился... Я к вам с севера по рябину примчался, а у вас листья одни. С другой стороны, я летом на севере должен быть, а я тут торчу! Голова кругом. И есть нечего... Куда весну подевала?
Весной я песни пою и танцы танцую. Самое развесёлое времечко! А летом только линять, перья терять. Что за чушь? А где они, если ты через весну перепрыгнула? Ни малина, ни липа зацвести не успели, — стало быть, ни малины, ни мёда липового не будет!
Поворачивайся хвостом — я его тебе сейчас выщиплю! Ух как рассердилась Сорока! Вильнула, подпрыгнула, на ёлку взлетела и крикнула: — Провалитесь вы вместе с летом! И провалилось нежданное лето.
Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал. А пар из берлоги — как дым из трубы. Мышка высунулась и пищит: — Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали. Ну а как перевернулся Медведь на другой бок, так сразу солнце повернуло на лето.
Что ни день — солнце выше, что ни день — весна ближе. Что ни день — светлей, веселей в лесу! Лесные шорохи Окунь и Налим Ч удеса подо льдом! Все рыбы сонные — один ты, Налим, бодренький да игривый. Что с тобой такое, а? Вы, окуни, дремлете, а мы, налимы, свадьбы играем, икру мечем, радуемся-веселимся! Сон свой разгоним, повеселимся, налимьей икоркой закусим… Выдра и Ворон — Скажи, Ворон, мудрая птица, зачем люди костёр в лесу жгут? Промокли в ручье, замёрзли, вот и костёр разожгли. У огня греются.
В воде ведь морозов никогда не бывает! Заяц и Полёвка — Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листочков сочных погрызть — терпи до весны.
Стая собак весело неслась на нас. Весело, потому что псы, одуревшие от скуки, рады были вволю побрехать, поскакать и поскалить зубы на чужих людей.
Один вожак скакал молча. Молчание его было жутко. Я первый раз в жизни видел такого урода. Один глаз его вытек. Зато второй горел с удвоенной яростью и злостью.
Из-под разорванной губы, сросшейся бугристым рубцом, торчали белые мокрые клыки… Всё большое собачье тело в бороздах — будто железными граблями сдирали с него кожу. Шкура срослась, но неровно, буграми. Шерсть торчала клочьями. Пёс припадал на кривую заднюю лапу и был похож на низкозадую гиену. Урод не шутил.
Он пригнул чёрную башку, сморщил порванные губы и оскалил клыки, примеряясь к броску. Я сорвал с плеча ружьё и выпалил поверх его чёрной башки. Урод шарахнулся вбок и, всё так же молча, кинулся на меня сбоку. Второй раз я выстрелить не успел. С кочёвки громко закричали; пес с ходу, откинувшись назад, пробороздил рыхлую землю всеми четырьмя лапами.
Потом, с видимой неохотой, повернул и затрусил к кочёвке. За ним повернула вся стая. С весёлым брёхом и визгом собаки понеслись к кочёвке, хватая друг друга зубами за бока. Я рукавом вытер пот со лба. Навстречу спешил старик чабан в огромной косматой папахе, с длинной палкой на плече.
Якши Карабаш! Мы шли за чабаном. Чабан длинной палкой расталкивал овец. Собаки, ворча и поглядывая исподлобья, уступали нам дорогу. Мы нагнулись и вошли за чабаном в сарайчик старика.
За ним и собаки просунули в дверь сарая мохнатые морды. Глаза их в темноте вспыхивали то зелёным, то лиловым огнём. Но мы уже не боялись: гости хозяина для собак неприкосновенны. Прихромал и урод. Он тоже ждал подачки.
Но никто из нас не бросил ему куска. Кому приятно смотреть на злобную скотину, покрытую бугристыми шрамами и всклокоченной шерстью! К тому же чабаны остригли его овечьими ножницами, оставив на плечах львиную гриву. Своим единственным глазом пёс следил, как более счастливые попрошайки ловят куски прямо на лету. Скоро урод понял, что всем он тут противен, и хмуро ушёл в угол.
Но и там он кому-то помешал, его ругнули, и он, хромая и поджимая хвост, выскочил во двор. Перед сном мы вышли покурить. Горы вокруг были уже тёмные. Небо на востоке — зелёное. На зелёном дрожат первые звёзды.
Дрожат, будто замирают от страха на такой высоте. На заходе небо ещё оранжевое. Над всей чёрной громадой гор вознеслась сверкающая снежная вершина. Лучи солнца ещё освещают её, и она взметнулась над ночью, как язык жёлтого пламени. Над горой неподвижно повисло красное облачко.
Чабан удивлённо посмотрел на меня. Ковыляя, к чабану подошёл пёс-урод. Чабан покачал головой. Теперь я удивлённо посмотрел на чабана. Но я ничего не почувствовал.
Спорить же не хотелось. Я просто спросил, почему у собаки такие рубцы. Чабан поманил нас пальцем, и мы вернулись в сарай. Рассказ старика я хорошо запомнил. Лет пять назад на этой кочёвке у белой собаки родились щенята.
Щенят утопили. Одного оставили — жёлтого с чёрной головой. Оставили и назвали Карабаш. Это значит: Чёрная башка. И в эту же ночь на отару напал барс.
Собаки в ужасе разбежались, а обезумевшие от страха овцы и козы лавиной хлынули с горы на чабанов, сбили их с ног и чуть не затоптали. Барс схватил ягнёнка. Мать Карабаша была хорошая собака. Она кинулась на барса, вцепилась ему прямо в морду, и оба — барс и собака — покатились в овраг. Всю ночь чабаны собирали разбежавшихся овец и коз.
И всю ночь трусливо брехали собаки, повернув морды в сторону лесного оврага. Утром чабаны увидели: на краю оврага лежит мёртвый ягнёнок. Над ягнёнком — овца. Она нюхала и толкала его мордочкой. Вымя её набухло, и она жалобно блеяла.
А на дне оврага нашли мёртвую мать Карабаша. На белую шею ей будто надели красный ошейник. Осиротевший щенок пищал от голода. Чабаны сунули его носом в тугое овечье вымя — и он зачмокал. Овца задёргалась, но её придержали, и она успокоилась.
Так Карабаш нашёл новую мать — овцу. А овца нашла нового сына. Овцу привязали к столбику, и щенок спал вместе с ней. Он был совсем ещё маленький и отползал от овцы только на длину своего хвостика. Щенок быстро рос.
Скоро овцу опять пустили в стадо. Карабаш, толстый, как головка овечьего сыра, покатил за ней. Так они жили вместе — овца и собака. Прошло два года. Карабаш стал самым большим и самым сильным псом в своре.
Силой и смелостью он был в свою родную мать. А от приёмной матери — овцы — он унаследовал слепую преданность стаду. На лето чабаны опять пригнали отары на горные луга. У овец начали родиться ягнята. Родился ягнёнок и у приёмной матери Карабаша.
Карабаш до сих пор помнил свою приёмную мать и отличал её в стаде. И она позволяла ему обнюхивать своих ягнят. Барс не оставлял кочёвку в покое. Он с каждым годом всё больше узнавал человека и всё больше наглел. Барс напал ночью, когда ружья чабанов были для него не страшнее простой палки.
Заблеяли, заметались в ужасе овцы, остервенело залаяли псы, со стуком покатились камни. Чабаны палили из ружей в тёмное небо и орали на все голоса. Утром увидали: на дне оврага лежал Карабаш. Рядом стояла овца. Жёлтая шкура пса была красной.
Он лежал на брюхе, уткнув морду в лапы. Овца стояла рядом и толкала его мордочкой в бок. Под передними лапами Карабаша лежал помятый барсом ягнёнок. Он был жив, но голова его плохо держалась на тонкой шее. Пёс прикрывал его своим телом.
Недалеко, за кустом, скрючился мёртвый барс. На белом горле его расплылось большое красное пятно. Он уже застыл. Карабаш был плох. Вытек глаз.
Разорвана губа. Прокушена и сломана нога. Вся шкура исполосована глубокими рваными бороздами. Чабаны хотели пристрелить Карабаша, чтобы не мучился, но старик чабан не дал. Он взялся его выходить.
Вести из леса [Николай Иванович Сладков] (fb2) читать онлайн
Потёр Ворон носище об лёд и каркнул: — Так уж и быть, тянись, Декабрь, сам по себе! Да очень-то, смотри, не затягивайся!.. Жалобы на сугробе Тра-та-та-та! Что я видела, что я слышала!
Ребята птицам прекрасную столовую — большую, бесплатную, с самообслуживанием! Привередничают и капризничают. Чечётки лапками на снегу наследили: «Семечки и конопля в столовой недавленые.
Клюв свихнёшь, пока их раскусишь! У нас от такой пищи мозоли на языке! Могли бы вывешивать и несолёное, у нас от солёного животы болят!
Прилетел перекусить, а столовую снегом засыпало! До вечера коноплю раскапывал. Хоть бы навес сделали, что ли!
Кто сделал кормушку без бортиков? Ветер у него в голове! Где рябина, калина и бузина?
Где арбузные и дынные семена? Ой, что-то будет, ой, кто-то рассердится! Георгий Скребицкий.
Белая шубка В ту зиму снег долго не выпадал. Реки и озёра давно льдом покрылись, а снега всё нет и нет. Зимний лес без снега казался хмурым, унылым.
Все листья с деревьев давно опали, перелётные птицы улетели на юг, нигде не пискнет ни одна птичка; только холодный ветер посвистывает среди голых обледенелых сучьев. Шёл я как-то с ребятами по лесу, возвращались мы из соседней деревни. Вышли на лесную поляну.
Вдруг видим — посреди поляны над большим кустом вороны кружат. Каркают, летают вокруг него, то вверх взлетят, то на землю сядут. Наверное, думаю, они там какую-то еду себе нашли.
Стали ближе подходить. Заметили нас вороны — одни в сторону отлетели, по деревьям расселись, а другие и улетать не хотят, так над головой и кружат. Подошли мы к кусту, смотрим — что-то под ним белеет, а что — сквозь частые ветки и не разберём.
Раздвинул я ветки, гляжу — заяц, белый- белый как снег. Забился под самый куст, прижался к земле, лежит не шевельнётся.
Тут вылез из сугроба лесной человек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит зайчонок. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит, смотрит на белый лес. На камне у речки — бела Аленушка склонила голову на плечо, подперла белой ладошкой белую щечку. Словесное рисование.
Задание: Включите воображение. Представьте, что каждый из вас художник. Какую цветную иллюстрацию картину вы бы нарисовали к этому тексту? Русские художники не раз признавались в любви к зиме. Вот несколько примеров. Перед вами репродукции картин. Вопрос: перекликается ли миниатюра Н.
Сладкова с сюжетом картин, которые вы увидели? Итак, мы обратились к изображению природы в разных видах искусства: литературе, живописи. А теперь обратимся к теме нашего урока. Запишем число, тему.
Заказать создание сайта у нашего специалиста. Мы можем предложить вам создание сайта любой сложности. Первый шаг вы уже сделали, зарегистрировав доменное имя. Следующими шагами будут заказ хостинга и создание сайта.
А вот зверёк-оборотень. Белые медведи и белые совы. Зайцы, куропатки, белочки. Сидят, лежат и висят. Полон лес диковинных птиц и зверей.
Россия готовит наступление на Харьков? Военкоры обсуждают подготовку местных жителей
Николай Иванович Сладков (1920 – 1996) в своих произведениях органично совместил талант прекрасного рассказчика и безграничную эрудицию учёного. Лесные тайнички (сборник). Николай Сладков - Бюро лесных услуг. С вопросами и ответами для почемучек. Рассказ «Январь». Январь − месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья − что-то творится в лесу. К утру Читать текст. Читать онлайн Лесные сказки. Сладков Николай й Сладков Лесные сказки Как медведя переворачивали Натерпелись птицы и звери от зимы лиха. Познавательные рассказы Николая Сладкова познакомят детей с увлекательным миром живой природы.
Николай Сладков "Январь"
нарисовать рисунок к миниатюре ва «Январь». На «4» и «5» - создать свою миниатюру на тему «А за окном зима» по типу миниатюры Сладкова. все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки Канал репортера ВГТРК Александра Сладкова. нарисовать рисунок к миниатюре ва «Январь». На «4» и «5» - создать свою миниатюру на тему «А за окном зима» по типу миниатюры Сладкова. Лесные тайнички. Рассказы и сказки. Книги известного писателя-натуралиста Николая Ивановича Сладкова, друга и единомышленника Виталия Бианки, хорошо знакомы читателям.
Читаем книгу Н. Сладкова "Лесной календарь". "Январь", часть 1
Лесные тайнички (сборник) - бесплатно полную версию книги (целиком). Ракеты из новых партий западного вооружения, которые собираются передать Киеву, способны долететь до столицы, рассказал в эфире радиостанции «Говорит Москва» Александр Сладков. Сладков Н. - Отечественные писатели, так же скачайте текст сказки с картинками на ночь, и читайте всей семьёй.
Рассказы сладкова, 1 класс
Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие… Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит не то белочка, не то зайчик. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит и смотрит на белый лес. На камне у речки белая Алёнушка: склонила голову на плечо, подпёрла белой ладошкой белую щёчку. Обласкало солнце пригорюнившуюся Алёнушку, и с мохнатых хвойных ресниц её закапали слёзы… А вот зверёк-оборотень.
Под холодным сводом неба, покорно склонив тяжёлые головы, застыли скорбные белые деревья. Вместе со снегом налетели и набежали в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие...
Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит не то белочка, не то зайчик.
Зимой, бывало, люди за окно продукты вывешивают, так она сейчас же прилетит и все растреплет.
А вот галку одну я приметил за её вежливость. Была метель. Ранней весной бывают особые метели — солнечные.
Снежные вихри завиваются в воздухе, всё сверкает и несётся! Каменные дома похожи на скалы. Наверху буран, с крыш, как с гор, текут снежные водопады.
Сосульки от ветра растут в разные стороны, как косматая борода Деда Мороза. А над карнизом, под крышей, есть укромное местечко. Там два кирпича из стены выпали.
В этом углублении и устроилась моя галка. Чёрная вся, только на шейке серый воротничок. Галка грелась на солнце да ещё расклёвывала какой-то лакомый кусок.
Уютное местечко! Если бы этой галкой был я, я бы никому такое местечко не уступил! И вдруг вижу: подлетает к моей большой галке другая, поменьше и цветом потусклее.
Прыг-скок по карнизу. Круть-верть хвостом! Села напротив моей галки и смотрит.
Ветер её треплет — так перья и заламывает, так белой крупой и сечёт! Моя галка кусок свой схватила в клюв — и шасть из углубления на карниз! Тёпленькое местечко чужой уступила!
А чужая галка хвать у моей кусок из клюва — и на её тёпленькое местечко. Лапкой чужой кусок прижала — клюёт. Вот бессовестная!
Моя галка на карнизе — под снегом, на ветру, без еды. Снег её сечёт, ветер перья заламывает. А она, дура, терпит!
Не выгоняет маленькую. А может, это всем известная и всеми уважаемая галка? Или, может, она маленькая, да удаленькая — драчунья».
Ничего я тогда не понял… А недавно вижу: обе галки — моя и чужая — сидят себе рядышком на старой печной трубе и у обеих в клювах прутики. Эге, гнездо вместе строят! Тут уж каждый поймёт.
И маленькая галка совсем не старая и не драчунья. Да и не чужая она теперь. А моя знакомая большая галка совсем не галка, а гал!
Но всё равно мой знакомый гал очень вежливый. Я такого первый раз вижу. Ещё не поют в лесах тетерева.
Ещё только ноты пишут. Пишут они ноты так. Слетает один с берёзы на белую поляну, надувает шею, как петух.
И семенит ножками по снегу, семенит. Крылья полусогнутые волочит, бороздит крыльями снег — нотные строчки вычерчивает. Второй тетерев слетит да за первым по снегу как припустит!
Так точки ногами на нотных строчках и расставит: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си! Чуфыркнет на второго да по его строчкам за ним: «Си-ля-соль-фа-ми-ре-до! Побормочет, побормочет, повернётся туда-сюда и лапками на своих строчках своё бормотание запишет.
Для памяти. Ходят, бегают — расчерчивают снег крыльями на нотные строчки. Бормочут, чуфыкают — сочиняют.
Песни свои весенние сочиняют и ножками да крыльями их на снегу записывают. Но скоро кончат тетерева песни сочинять — начнут разучивать. Взлетят тогда на высокие берёзки — сверху-то хорошо ноты видно!
Все одинаково запоют, ноты у всех одни и те же: бороздки да крестики, крестики да бороздки. Всё разучивают да разучивают, пока снег не сойдёт. А и сойдёт — не беда: по памяти поют.
Днём поют, вечером поют, но особенно по утрам. Здорово поют, как по нотам! Увидела Сорока первую проталину — тёмное пятнышко на белом снегу.
На проталине семена, жучки-паучки копошатся, бабочка-лимонница лежит на боку — отогревается. У Сороки глаза разбежались, уж и клюв разинула, да откуда ни возьмись — Грач. Зимой по вороньим помойкам шастала, а теперь на мою проталину!
За тыщу вёрст к ней торопился! Ради неё тёплые страны покинул. Без неё и меня бы тут не было.
Где проталины, там и мы, грачи. Моя проталина! А я всю зиму мёрзла, с помойки на свалку металась, вместо воды снег глотала и вот, чуть живая, слабая, высмотрела наконец проталину, так и ту отнимают.
Ты, Грач, только на вид тёмный, а сам себе на уме. Кыш с проталины, пока в темя не клюнула! Прилетел на шум Жаворонок, огляделся, прислушался и защебетал: — Весна, солнце, небо ясное, а вы ссоритесь.
И где — на моей проталине! Не омрачайте мне радость встречи с ней. Я жажду песен!
Сорока и Грач только крыльями всплеснули. Наша это проталина, мы нашли. Сорока всю зиму её ждала, все глаза проглядела.
А я, может, так торопился с юга к ней, что чуть крылья в пути не вывихнул. Вспомню, бывало, зимой на чужбине гнездо родное — и петь неохота. А сейчас песня так и рвётся из клюва — даже язык дрожит.
Вспрыгнул Жаворонок на кочку, глаза прижмурил, горлышко у него задрожало — и полилась песня как весенний ручеёк: зазвенела, забулькала, зажурчала. Сорока и Грач клювы разинули — заслушались. Им-то никогда так не спеть, горло у них не то, только и могут, что стрекотать и каркать.
Долго бы, наверное, слушали, разомлев на вешнем солнышке, да дрогнула вдруг под ногами земля, вспучилась бугорком и рассыпалась. И выглянул Крот — зашмыгал носом. Так и есть: земля мягкая, тёплая, снега нет.
Забыл, наверное, что пора ему на другой бок перевернуться. Есть лесная примета: как Медведь перевернётся на другой бок, так солнце повернёт на лето. Лопнуло у птиц и зверей терпение. Пошли Медведя будить: — Эй, Медведь, пора! Зима всем надоела! По солнышку мы соскучились.
Переворачивайся, переворачивайся, пролежни уж небось? Медведь в ответ ни гугу: не шелохнётся, не ворохнётся. Знай посапывает. Ау, Михайло Потапыч! Услышь ты нас, слёзно просим и умоляем: перевернись ты, хоть не спеша, на другой бок! Жизнь не мила.
Стоим мы, лоси, в осиннике, что коровы в стойле: шагу в сторону не шагнуть.
Сказка «Лесные сказки»
| Лесные тайнички. С вопросами и ответами для почемучек | Лесные тайнички (сборник). Николай Сладков. Книги известного писателя-натуралиста Николая Ивановича Сладкова, друга и единомышленника Виталия Бианки, хорошо знакомы читателям. |
| Лесные сказки | Рассказы Сладкова Николая Ивановича для младших школьников 1 класса БАРСУК И МЕДВЕДЬ — Что, Медведь, спишь ещё? — Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался — пятый месяц. |
| Январь — рассказы Николая Сладкова | Январь — месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья — что-то творится в лесу. |
| Николай Сладков - Лесные тайнички (сборник) | Январь − месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья − что-то творится в лесу. |
| Сладков Николай. Лесные сказки | Николай Январь − месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья − что-то творится в лесу. |
Николай Сладков - бесплатно читать книги онлайн
Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал. Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: усы топорщились, глаза блестели. Погасил фонарь — засветились гнилушки, послышалась песнь! Поющая мышь — дело неслыханное. И если кто меня спросит, скажу: — Слышишь?
Это поёт мышь! Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток. Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз. Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер.
И тоже следит: поплывёт перо или штопором вниз закрутится? Всё старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки! Легко сказать — ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить. Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки.
Кожица от личинок, перхоть от пера — самая дрянь! Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток! Я стою, жду. Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника — из всех щелей! Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул.
И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил! Что там у него — вентилятор или пылесос? Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль — сам себе пылесос, сам себе вентилятор! Чист скворечник, как стёклышко. Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.
За дятлом долгохвостая синица прилетела — тоже носик помочила. За долгохвостой — лазоревка: три капельки выпила. Улетели птицы — насекомыши собрались. Мухи прилетели. Две бабочки-крапивницы. Все сладкий сок сосут — улетать не собираются. Муравьишка приполз — усами шевелит.
Комарик прилетел — долгими ногами в патоке увяз. Может, и ещё кто-нибудь притащился бы, да тут опять дятел — порх! Гости незваные — кто куда. Муравей замешкался — дятлу на язык прилип. Запил дятел кислого гостя сладким соком. А улетел дятел — гости опять тут как тут. За долгохвостой синицей — лазоревка.
За лазоревкой — мухи и бабочки. За бабочками — комарик. За комаром — муравей. Гости не гордые. Хоть и незваные, а хочется им сладенького. Кому сладенького-то не хочется? Это были лебеди-кликуны, белые, как морская пена, с тонкими строгими шеями и литыми из золота клювами.
Тут и там в небе белые косяки: напряжённо вытянутые шеи, мерные взмахи крыльев. С неба, с воды, со льдин звучат неумолчные лебединые голоса. Несколько лебедей сплылись клюв в клюв, потом разом вытянули шеи вверх, раскрыли клювы и затрубили. Хлещут белые крылья, взбивая кипучую пену, всплескивая каскады воды. Огромная кувшинка-лилия на воде из белых тел — лепестков и тонких шей — тычинок! Это знаменитый танец лебедей и лебединая песня. Так лебеди встречают весну.
Каждую весну останавливаются на болоте для отдыха стаи уток и лебедей. Так было испокон веков, так есть и сейчас. И как бы хотелось, чтобы это осталось и в будущем. Ведь нет больше на земле городов, где бы дикие лебеди встречались на конечной остановке трамвая. Да и на всей-то земле осталось лебедей не так-то уж много. Да и не в том только дело. Что сможет заменить зелёное болотце с белыми лебедями?
Не павильон же смеха с кривым зеркалом или площадка для бега в мешках, которые тут хотят выстроить? На берегу — на краю земли! Волны воды и ветра. То потянет теплом и водорослевой прелью, то пахнёт пронзительной свежестью синей воды. Блёклый, захламлённый берег, унылая быль у ног и рядом — перед глазами! Медленные вереницы сказочных птиц с изогнутыми шеями плывут вдоль лазоревой кромки льда. Медленные косяки тянут вдоль сизого бока белого облака.
С воды и с неба далёкими колоколами плывут лебединые клики. Клики кликунов-лебедей. Лебеди лежат и стоят на льдинах. Или бегут по воде, натужно устремив вперёд шею и звучно шлепая широкими черными лапами. Взлетев, плывут над водой, плавно загребая под себя струи ветра. И крылья их поскрипывают, как на шарнирах. А то с лёту плюхаются на волны, воздев крылья, как руки, и буруня воду крутой белой грудью.
Потягиваются, охорашиваются, перебирают перья. Смотрят на своё отражение. Почему на этих птиц можно смотреть часами? Не задерживается же глаз на вздорных, крикливых утках, суетливо снующих тут же? Есть в этих величавых и медлительных птицах что-то такое, что заставляет всех — от мала до велика! На ноге колечко — знакомый! Шестой год он живёт у меня в скворечнике.
Каждую весну он прилетает на скворечник, осматривает его со всех сторон, забирается внутрь, долго там шуршит и ворочается. Потом садится на крышу и негромко поёт. Негромко, но с наслаждением: трещит, пощёлкивает и высвистывает от удовольствия, как разыгравшийся поросёнок. Клюв золотой в небо, глаза закатывает, крылышками разводит. А сам то петухом, то ягнёнком, то кошкой мяукнет, то собачонкой протявкает. Соскучился на чужбине по дому… Потом со скворчихой чистят скворечник, птенцов выводят. Вместе растят, вместе на выгоны улетят с ними.
Осенью, перед отлётом, скворец прилетал на скворечник один. Есть у скворцов такое правило: прилетать перед отлётом к гнезду. Посидеть в тишине, перышки на солнце почистить, помурлыкать под нос. А потом — на юг. В страны дальние, земли чужие, за синий горизонт. Но чуть весна — мой скворец тут как тут! На скворечнике сидит, песни поёт, крылышками разводит.
И колечко на лапке блестит. И так вот уже шесть лет… Шесть раз я говорил ему весной «здравствуй» и пять раз осенью сказал «до свиданья». И стал замечать, что скворец мой постарел. В первую весну, помню, он весь от песен дрожал! Перья на горлышке дыбом. Весь блестит, будто маслом намазанный. В шестую весну смотрю — и глазам не верю.
Сидит в летке, чуть только нос высунул. Поёт нехотя: свистнет и помолчит, свистнет и помолчит, будто сам себя слушает. Других птиц не передразнивает, голоса их позабыл, что ли. Свистел, свистел, пригрелся на солнышке — и задремал. И это в разгар пения! Голову свесил, носом «клюёт» и глаза закрыл. Никогда такого с ним не бывало.
В шестую осень только раз к пустому скворечнику прилетел. Посидел, помолчал, колечко на лапке потрогал. В шестой раз сказал «до свиданья». Пришла весна.
Да разве с ним, куцехвостым, так разговаривать надо?
Ни по-хорошему, ни по-плохому он не понимает. С ним по-нашенски надобно, по-мышиному. Вы меня попросите — я его мигом переверну! Юркнула Мышь в берлогу — давай Медведя щекотать. Бегает по нему, коготками царапает, зубками прикусывает.
Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал. А пар из берлоги — как дым из трубы. Мышка высунулась и пищит: — Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали. Ну а как перевернулся Медведь на другой бок — так сразу солнце повернуло на лето.
Что ни день — солнце выше, что ни день — весна ближе. Что ни день — светлей, веселей в лесу! Правда, что медведь мышей боится? Конечно же косолапый не боится мышей. Мишка при удобном случае кушает их с удовольствием и полёвок — тоже.
Весной отощавший за зиму медведь все гнёзда грызунов на лесных полянах перевернёт в поисках свежатинки. Синичка необыкновенная Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц — пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться! Она поразила меня с первой же встречи.
А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она… умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы — и вот умерла. Я растерянно разжал руку.
Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым. Я подержал её, подержал — и положил на пенёк. И только руку отвёл — синичка вскрикнула и улетела! Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет — умрёт, захочет — воскреснет.
Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз.
Иной раз поддаёшься восторгу рассказчика и улыбаешься какому-нибудь особенно точному сравнению или выводу. Хочется побывать в тех местах, о которых писатель так замечательно рассказывает. Перелистываешь одну миниатюру за другой, как сказки детства. Всё кажется знакомым, и близким, и родным: зайчишка-трусишка, кукушка-одиночка, сладкоголосый соловей и певунья иволга. Сказочные истории Николая Сладкова повсюду: над головой, по сторонам, под ногами. Задержись только взглядом! Николай Сладков Синий май Куда ни посмотришь — везде голубое и синее!
И безоблачное голубое небо. Мохнатые цветы походят на больших желтобрюхих шмелей с синими крыльями-лепестками. Кажется, только тронь — и загудит синий рой! А на щебнистых голых склонах словно расстелили синее-синее покрывало, чтобы прикрыть обнажённую землю. Синее покрывало выткано из мириадов цветов-огуречников. На Алтае огуречниками их называют за огуречный запах. Цветы изогнули стебельки-шейки и склонили головки, похожие на синие колокольчики. И даже кажется, что на ветру они тихо-тихо позванивают, рождая мелодию синего мая.
Красный май В середине мая на солнцепёках начинают цвести пионы, у нас их марьиным корнем зовут. А до того, как зацвести, среди ажурных и разлапистых листьев наливаются их зелёные кулачки-бутоны. Как драгоценный камень, зажатый в кулачке, подняла его тоненькая рука стебелька от земли к солнцу. И сегодня зелёные ладошки дружно раскрылись. И вспыхнуло красное пламя цветка! Один за другим раскрываются бутоны, и на горных склонах разгораются красные искры. Вспыхивают и тлеют, пока не подожгут красным пламенем все склоны гор. Пришёл красный май!
Белый май Травы поднялись до колена. И только теперь зацвела таволга и черёмуха. За один-два дня их тёмные ветви надевают белый наряд и кусты становятся похожими на невест. А издали черёмуховые перелески напоминают пену прибоя неспокойного зелёного моря. Погожим днём, когда нагретый воздух насыщен ароматом цветущих трав, приятно отдохнуть под черёмухами, гудящими от насекомых. На белых гроздьях копошатся шмели, цветочные мушки, бабочки и жуки. Нагрузившись пыльцой и напившись нектара, они ввинчиваются в воздух и разлетаются. С белых черёмух сыплются лепестки.
Важно Однажды утром, на исходе мая, глянул я из окна и ахнул: деревья побелели, дорога белая, в воздухе снежок мельтешит! Неужели зима вернулась? На улицу вышел — всё понял. С побелевших тополей летели белые воздушные «снежинки» тополиного пуха. Кружится на ветру белая метелица! Не меньше удивился я, проходя мимо россыпи одуванчиков. Вчера на их стебельках жёлтыми канарейками сидели цветы, а сегодня на их месте нахохлились белые пушистые «цыплята». Бело под ногами, по сторонам, над головой… Белый май!
Серебристый май До горизонта раскинулась приалтайская ковыльная степь. Играют под солнцем шелковистые ковыли, и степь в мае походит на серебристое облако, опустившееся на землю. Искрится степь, будто с солнцем перемигивается. Дохнул ветерок, заколыхалась, поплыла она, расплёскивая солнечный свет. Текут серебристые волны ковылей. Один за другим из них взлетают жаворонки и звенят, словно серебряные колокольчики. Так и кажется, что каждый жаворонок славит серебристый май. Пёстрый май На вершины алтайских гор весна приходит в конце мая.
С каждым днём снег отступает всё выше и выше в горы, — становятся они тёмно-белыми — пёстрыми. Посмотришь — глаза разбегаются: тёмное — белое, белое — тёмное! Как шахматная доска! А тут ещё у подножия зацвели дружно рябчики. Их пёстрые головки поднялись на тонких стебельках, всюду выглядывают из травы. Бубенчики у них коричневатые, словно лепестки потемнели от загара. На лепестках светлые клеточки и пятнышки. Глянешь на цветы — и тоже в глазах рябит, всё равно что от шахматной доски.
Недаром эти хрупкие цветы ботаники «рябчиками шахматными» называют. Пёстрые горы и пёстрые цветы пёстрого алтайского мая! А что за пора на Алтае, когда зацветут купальницы! Куда ни глянешь — повсюду купальницы. Тьма-тьмущая их на лугах, на полянах, на болотах. В оранжевых кольцах горные снежники. Посмотришь на цветы — и кажется, что один ярче другого. Недаром их у нас огоньками ещё называют.
Огоньками горят они среди сочной зелени майского луга. Однажды на оранжевой от цветущих купальниц поляне я заметил чисто-белый цветок. Всё необычное привлекает внимание. Потому и этот цветок я заметил издали. Жемчужина на золотом лугу! Со всеми предосторожностями выкопали белую купальницу и посадили на селекционном участке в Алтайском ботаническом саду. Много раз бывал я в лесу и, каждый раз любуясь пестротой цветущего луга, пытался я снова найти белую купальницу — и не нашёл. Уж очень это большая редкость.
Но будем надеяться, что цветок приживётся в саду и их станет много. Вот такой у нас на Алтае май: разноцветный, как радуга! А у вас? Птичьи часы Не золотые, не серебряные, не ручные, не карманные, не солнечные, не песочные, а… птичьи. В лесу, оказывается, и такие есть — и чуть ли не на каждом дереве! Вроде наших часов с кукушкой. Только там ещё часы с зарянкой, часы с зябликом, часы с дроздом… Птицы в лесу, оказывается, начинают петь не когда кому вздумается, а когда положено. Ну-ка, сколько сейчас не на моих серебряных, а на лесных птичьих?
И не посмотрим, а послушаем! Совет Бекас сверху зажужжал — значит, уже три часа.
Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает в тишине лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему — тишина… И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине — тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги!
Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело гружённая лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык!
Дрогнул лес, качнулась земля. Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые. Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп — и остановка, топ-топ-шлёп — и тишина.
Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые. Я прислонился спиной к стволу. Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрными стволами болото. Зверь рыкнул опять — как из пушки грохнул.
И опять охнул лес и качнулась земля. Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык — как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся, как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода. Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама. Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется. Мама предупреждает, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно. Тяжёлых шагов неслышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули — не отставай!
Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Всё дальше, всё тише. И смолкли. И опять тишина.
Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы. В чёрных лужах вспыхнули звёзды. Каждая лужа — как распахнутое в ночное небо окно.
Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды. Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце. А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
Слушай, объясни ты мне: как сову от филина отличить? Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая… — Ну вот ты — какая сова? Я неясыть длиннохвостая. До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!
Прилетел на обочину тетеревиного тока рябчик и завёл свою песенку: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей! Пять в стороне на снегу, а шестой рядышком с шалашкой, на седой кочке, сидит. А рябчик своё: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей! Ближний — шестой — услышал, испугался и улетел.
Я молчу. Сам вижу, что пять. Улетел шестой. А рябчик не унимается: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!
Как залопочут, как замельтешат белые крылья — и ни одного тетерева не осталось! И рябчик улетел с ними. Иду я по лесу и расстраиваюсь: блокнот забыл! А в лесу сегодня, как нарочно, столько разных событий!
Весна всё медлила, медлила, и вот как прорвало. Выдался наконец тёплый и волглый денёк, и зима разом рухнула. Дороги раскисли, снег набряк, голые ольхи в каплях дождя, тёплый пар шевелится над проталинами. Птицы словно из клеток вырвались: гомон, щебетание и свист.
На болоте журавли трубят, над лужами повизгивают чибисы, на вытаявших кочках свистят кроншнепы. Одиночками, группками, стаями летят над лесом дрозды, зяблики, юрки, зеленушки. Новости со всех сторон — успевай только голову поворачивать! Первый дрозд-белобровик пропел, первый кулик-черныш прокричал, первый бекас — лесной барашек — проблеял.
Куда девать этакое половодье весенних новостей? Как было удобно: увидел и записал, услышал и записал. Идёшь по лесу и складываешь новости в свой блокнот, как грибы в корзинку. Раз — и в блокнот, два — и в блокнот.
Полный блокнот новостей, даже карман оттягивает… А теперь? Всматривайся, вслушивайся и всё запоминай. Бойся пропустить самую малость, бойся забыть, перепутать, ошибиться. Складывай новости не в блокнот, а в себя.
Да что ты — рюкзак или корзинка? С блокнотом удобно и просто: «Проблеял первый бекас». Или: «Зарянка на ёлке пропела». И всё.
Как припечатал. Зарубка на память, сообщение к сведению. А теперь изволь эту самую зарянку, которой вдруг вздумалось петь, да вместе с огромной ёлкой, в лапах которой, как в широких ладонях, перекатываются, позванивая, осколки её стеклянной песенки, ухитриться поставить на полку своей памяти и сохранить. Туда же журавлей и чибисов вместе с их лугом и кочками, зябликов и юрков со всем этим волглым весенним днём — всё в себя, в себя и в себя!
И торопись теперь не записывать, а смотреть и слушать. Вот ведь морока. А может, пусть? Может быть, так и лучше?
Все новости у меня не в блокноте и не в кармане, а прямо во мне. И не какой-то нудный набор событий — кто, что, где, когда?
Январь—Николай Сладков
Весной я песни пою и танцы танцую. Самое развесёлое времечко! А летом только линять, перья терять. Что за чушь?
А где они, если ты через весну перепрыгнула? Ни малина, ни липа зацвести не успели, — стало быть, ни малины, ни мёда липового не будет! Поворачивайся хвостом — я его тебе сейчас выщиплю!
Ух как рассердилась Сорока! Вильнула, подпрыгнула, на ёлку взлетела и крикнула: — Провалитесь вы вместе с летом!
Когда-то давно Петух с золотым гребешком жил в лесу, вместе с дикими зверями и птицами. И Ёлка зелёная тоже в лесу жила, вместе с дикими деревьями. Да, да, не удивляйся… Она жила вместе с дикими деревьями и никогда не приходила к Человеку домой, — даже под Новый год. И Человек тогда ещё не умел украшать Ёлку и никогда не праздновал праздников.
Ведь праздники приходят всегда вовремя, а у Человека не было Петуха с золотым гребешком, чтобы узнавать время. И Человек всегда опаздывал на праздники… А в лесу тогда была очень злая Зима с очень лютым Морозом. И злая Зима говорила Морозу: — Я не хочу, чтоб наступал Новый год! Он приведёт Весну, и она меня тоже выгонит… Не удивляйся, что они разговаривали так одинаково. Они одинаково боялись Весны, одинаково думали и придумали одинаковые страшные дела… Настала в лесу новогодняя ночь. Все звери и птицы ждали праздника.
Дикий Петух с золотым гребешком взлетел на зелёную Ёлку, чтобы ровно в полночь закричать на весь лес и объявить, что пришёл Новый год. Ведь один лишь Петух умел узнавать время и кричать вовремя. А злая Зима и лютый Мороз уже были тут как тут. Тогда Новый год не придёт! Тогда Новый год опоздает! И они встали у зелёной Ёлки.
Злая Зима запела длинную-длинную колыбельную песню и стала убаюкивать Петуха с золотым гребешком: — Спи-усни… Спи-усни… А лютый Мороз стал дышать на Петуха ледяным холодом и тоже шептал: — Спи-усни… Спи-усни… Спи-усни… И Петух с золотым гребешком закрыл глаза и задремал.
Проснулся я от теплоты на лице и какого-то сияния под закрытыми веками. Значит, поднялось солнце. Я открыл глаза и тихонечко охнул! Ясные солнечные лучи высветили каждый листик, всё стало ярким, резким, гранёным. А над синей водой на стройных ножках-стеблях стояли зелёные чаши из малахита, и в чашах лежали розовые бутоны. Розовые бутоны, каждый в два кулака! Может быть, я всё ещё сплю? Солнце коснулось чаш-лопухов и немыслимо нежных бутонов.
Бутоны проснулись и зашевелились. Наружные белые лепестки — каждый в ладонь! Словно белые нежные ладони осторожно и ласково грели на солнце прозябшие за ночь цветы, словно каждый лотос, воздев в небо тонкие руки, протягивал к солнцу свою красоту. Медленно двигалось в небе солнце, и, словно зачарованные, словно во сне, поворачивались за ним и цветы лотосов. Зелёные чаши огромных листьев, как антенны локаторов, тоже поворачивались за солнцем, ловя его ласкающие лучи. И тяжёлые капли росы внутри них, словно лужицы ртути, тяжело колыхались и матово посверкивали своими закруглёнными краями. Чуть видный розовый пар курился над лотосовым болотом. Медленно, словно во сне, махая белоснежными крыльями, пролетела немыслимая белая цапля. Крылья её, пронзённые солнцем, вдруг вспыхнули и запылали.
Потянул ветерок, сморщил воду, озорно растолкал цветы. Всё огромное розовое болото зашевелилось, засуетилось, залопотало — проснулось. Очнулся и я. Настырный комар гнусил прямо в ухо. Из-под ног, покачиваясь и переливаясь, всплывали болотные пузыри и высовывались из воды, как глаза лягушки. Да это же сон — вокруг и под ногами болото. Но какое болото! Соловей и лягушка Журчал в кустах ручеёк. Жила в ручье лягушка.
А в кустах — соловей. Только солнце садилось на лес — лягушка и соловей начинали петь. Лягушка урчала и квакала, а соловей щёлкал и свистел. Конечно, соловей не лягушка. Ему, наверное, было противно слушать её, поэтому он свистел и щёлкал всё громче и громче. Но и лягушка не соловей: она, наверное, боялась, что её из-за свиста не слышно, и тоже всё громче квакала и урчала. До того раззадорятся — гул и стон! Соловей раскат за раскатом — только листики вздрагивают. Лягушка надрывается — даже рябь по воде.
А ты стоишь и слушаешь, хоть и грызут тебя комары. Все на лягушку сердились: не даёт соловья толком послушать! И в ладоши хлопали, и камни в ручей бросали. А ей хоть бы что. Но вдруг она замолчала. Наверное, её уж сожрал. Толстенный пятнистый уж жил в этом ручье. Все очень обрадовались: вот теперь-то мы послушаем голосистого соловья! Вечер за вечером опускается на тугай, и тишь, и покой, а соловей всё никак не распоётся.
Посвистит, пощёлкает — и умолкнет. И всё как-то вполсилы, лениво и нехотя. И как-то небрежно, с помарками, кое-как. Ни листик от свиста не дрогнет, ни сердце. Наверное, спорить ему стало не с кем — он и размяк. Худо стал петь: дрябло, сонно и вяло. Хоть снова лягушку в ручей подбрасывай! Кукушкины годы Для песни кукушке нужен звонкий лесок: чтобы голос стал упруг и звучист. Есть в лесу такие уголки: всё там звенит — и птицы и ветер.
Любят кукушки чужие годы считать. Уж и дроздам надоест свистеть, утонут кусты в ночном тумане, а они всё кричат да кричат. Стоим мы в звонком борке, и над нами кричит кукушка. Сидит она на чёрной сосне, над которой дрожит звезда. Сидит и кланяется зелёной заре: чуть приподнятый хвост, чуть обвислые крылья и набухшее толстое горло. Это умелый крикун. Сосновый борок подхватывает крик, делает его громче и мчит к заре за зубчатую полоску леса. А оттуда — из далека-далека! Наш строит «ку-ку-ку!
Наш крикнет вдруг «хо! И не собьётся, не перепутает, не опередит. Такое у них согласие, такой ритм, — слушал бы до утра. Уж много звёзд над чёрной сосной. Потухла заря. Не видно стало, зато слышно-то как! Все другие кукушки умолкли, а наша кричит: уж больно соперник упрям, не одолеть никак! Давно мы со счёта сбились, давно разгадали тайну ответного крика. Вторит нашей кукушке не соперник, а лесное далёкое эхо, перекликается она сама с собой, сама себя хочет перекричать.
И годы падают в лес, как весомые чистые капли. Кукушкины годы — звонкие, как борок, чистые, как заря, и долгие, как лесное тягучее эхо. Жить бы да слушать, слушать да жить! Вороний глаз Боятся птицы человечьего глаза. Я сам проверял. Стоит посмотреть на птичье гнездо — и кончено: птица яйца и птенцов унесёт, а гнездо бросит. Я фотографировал птичьи гнёзда. Сегодня сниму — завтра гнездо пустое. До чего доходило: снимал птенцов в отсутствие стариков.
И всё равно старики узнавали, что я на их птенцов глядел! К утру в гнезде ни птенцов, ни яиц. Наметились три загадки. Как птицы узнают, что я их гнездо видел? Куда переносят своих птенцов? И, главное, почему боятся человеческого глаза? Что это за глаз такой роковой? Но разгадка на три загадки получилась одна. Человеческий глаз совсем ни при чём.
Виноватым оказался вороний глаз. Пока я копошился в кустах, наводя аппарат на гнездо, за мной следила ворона. Слышала ворона тревожные крики птиц. И только я уходил, она летела в кусты. Не напрасно ведь тревожилась птичка, когда в кустах копошился человек. Вот помятая трава, вот пригнутые ветви, а вот и гнездо. Пяток птенцов вороне на один глоток. Так чаще всего и бывает. Найдут люди гнездо, поднимут шум, траву и ветки вокруг помнут и погнут.
Птичек-родителей растревожат. А ворона в сторонке сидит и всё замечает. Страшен для птичек вороний глаз. А человеческий тем виноват, что ворону вовремя не замечает. Гриб-подгнездовик Лесной конёк свил на земле гнёздышко, отложил в него яички и сел высиживать. И вот тут начались события необыкновенные! Чувствует конёк, что гнездо его кто-то снизу потихонечку приподнимает! Толчки — словно от землетрясения! Конёк сидит, терпит.
А гнездо под ним приподнимается, приподнимается и уже набок переворачивается! Не стерпел тут и терпеливый конёк. Соскочил с гнезда — и бегом! А гнездо уже на боку, а гнездо уже вверх дном — как перевёрнутое лукошко. А рядом вылез из земли… гриб! Толстоногий и толстолобый. По виду гриб-подосиновик, а по делам — подгнездовик. Топик и Катя Дикого сорочонка назвали Катей, а крольчонка домашнего — Топиком. Посадили домашнего Топика и дикую Катю вместе.
Катя сразу же клюнула Топика в глаз, а он стукнул её лапой. Но скоро они подружились и зажили душа в душу: душа птичья и душа звериная. Стали две сироты друг у друга учиться. Топик стрижёт травинки, и Катя, на него глядя, начинает травинки щипать. Ногами упирается, головой трясёт — тянет изо всех своих птенцовых сил. Топик нору роет — Катя рядом крутится, тычет носом в землю, помогает рыть. Зато когда Катя забирается на грядку с густым мокрым салатом и начинает в нём купаться — трепыхаться и подскакивать, — к ней на обучение ковыляет Топик. Но ученик он ленивый: сырость ему не нравится, купаться он не любит, и поэтому он просто начинает салат грызть. Катя же научила Топика воровать с грядок землянику.
Глядя на неё, и он стал объедать спелые ягоды. Но тут мы брали веник и прогоняли обоих. Очень любили Катя и Топик играть в догонялки. Для начала Катя взбиралась Топику на спину и начинала долбить в макушку и щипать за уши. Когда терпение у Топика лопалось, он вскакивал и пытался удрать. Со всех своих двух ног, с отчаянным криком, помогая куцыми крыльями, пускалась вдогонку Катя. Начиналась беготня и возня. Однажды, гоняясь за Топиком, Катя вдруг взлетела. Так Топик научил Катю летать.
А сам потом научился от неё таким прыжкам, что никакие собаки стали ему не страшны. Так вот и жили Катя и Топ. Днём играли, ночью спали на огороде. Топик в укропе, а Катя на грядке с луком. И так пропахли укропом и луком, что даже собаки, глядя на них, чихали. Третий Две птички сплели гнездо — круглое, как яичко. Две птички маскировали его — мохом, лишаями, паучиными коконами. Две птички поочерёдно высиживали яички — кругленькие, как горошинки. Две птички тревожились у гнезда.
Всегда и везде они были вдвоём. Две долгохвостые синички. Неотличимые и неразлучные. И вот у парочки вылупились птенцы. И тут у гнезда объявился третий! Тоже долгохвостая синичка: чужак или чужиха. А ведёт себя, как свояк. Будто и он гнездо сплетал. Будто и он маскировал.
И яйца высиживал, и тревожился. Нос свой короткий в гнездо суёт, птенцов пауками и мухами угощает. И парочка моя его терпит! Горихвостки бы третьего до смерти заклевали, дятлы бы из леса прогнали, дрозды бы хвост выщипали. А эти — хоть бы что! Три птички у гнезда стали жить. Дружной троицей улетают, дружно в ветвях перекликаются, дружно насекомышей ищут. Дружно к гнезду летят и один за другим птенцов кормят. Птенцы быстро растут.
В окошко выглядывают. Ждут папу с мамой. И третьего, неизвестного. Кто же он, этот третий? Может, несчастный, который своих птенцов потерял и вот к чужим прибился? Такое у птиц бывает. Может, это сын их или дочь прошлогодние? И такое у птиц бывает. А может, родственник или знакомый, что сам гнезда не свил?
Кто его знает, на лбу у него не написано. Вырастили птенцов три дружные птички. Да не мало, а целую дюжину!
Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит не то белочка, не то зайчик. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит и смотрит на белый лес. На камне у речки белая Алёнушка: склонила голову на плечо, подпёрла белой ладошкой белую щёчку. Обласкало солнце пригорюнившуюся Алёнушку, и с мохнатых хвойных ресниц её закапали слёзы...
Рассказы Николая Сладкова для школьников
| Николай Сладков "Январь" | Николай Сладков родился 5 января 1920 г. в Москве. Во время войны добровольцем ушёл на фронт, стал военным топографом. |
| Январь - Сладков Н.И. | Январь − месяц больших молчаливых снегов. Сайт Мировой Поэзии и Прозы Декламации Павла Беседина Николай Сладков — Рассказы детям. |
| Рассказы Сладкова, 1 класс | Николай Сладков. |
| Н. Сладков. Рассказы | Видео о Николай Сладков 'Январь', Читаем книгу Н. Сладкова 'Лесной календарь'. |