:: по году:: по названию/первой строке. ибо там, у него на пределе, - бродит поле такой белизны, - что темнеет в глазах у метели. В феврале далеко до весны, ибо там, у него на пределе, бродит поле такой белизны, что темнеет в глазах. Читать стих поэта Иосиф Бродский — В феврале далеко до весны на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни.
«В феврале далеко до весны...»
"В феврале далеко до весны. Иосиф Бродский: «Поэт – средство существования языка.». "В феврале далеко до весны.
Объявления
1969 – 1970 1 Морозный вечер. Мосты в тумане. Жительницы грота на кровле Биржи клацают зубами. Бесчеловечен, верней, безлюден перекресток. Рота матросов с фонарем идет из бани. Brodsky Museum Live at Brodsky Museum, June 10th, 2005. Олег Каравайчук. 2024 современная классика. Слушать. Читать стих поэта Иосиф Бродский — В феврале далеко до весны на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни.
Иосиф Бродский. Стихи
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь Стихотворное чудовище — многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
Благотворительный Фонд Московской епархии по восстановлению порушенных святынь просит вас поддержать инициативу участия Фонда в премии Губернатора Московской области «Наше Подмосковье». Для поддержки проекта нужно пройти регистрацию на сайте премии и после модерации анкеты стать его участником. Необходимо также оценить проект поставить «лайк». Более подробно узнать о том, как зарегистрироваться и найти данный проект на сайте «Наше Подмосковье», можно в данной инструкции: Инструкция по регистрации на сайте Наше-Подмосковье.
В один из дней, в один из этих дней, тем Иосиф Бродский Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с плеч Иосиф Бродский Подросток в желтой куртке, привалясь к ограде Иосиф Бродский Как славно вечером в избе, запутавшись в своей Иосиф Бродский I Годы проходят. На бурой стене дворца появляется трещина. Иосиф Бродский Глупое время: и нечего, и не у кого украсть.
Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках. Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry. Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.
Все стихи Иосифа Бродского
И, кончая в мажоре, в пожаре, в мажоре полета, соскользнув по стеклу, словно платье с плеча, как значок поворота, Оставаясь, как прежде, надолго ль, как прежде, на месте, Не осенней тоской -- ожиданьем зимы, несмолкающей песней. Левую пьесу рукою правой я накропаю довольно скоро, а товарищ Акимов ее поставит, соответственно ее сначала оформив. И я, Боже мой, получу деньги. И все тогда пойдет по-другому. И бороду сбрив, я войду по ступеням в театр... Рыбы зимой Рыбы зимой живут. Рыбы жуют кислород. Рыбы зимой плывут, задевая глазами лед.
Где глубже. Где море. Рыбы плывут зимой. Рыбы хотят выплыть. Рыбы плывут без света. Под солнцем зимним и зыбким. Рыбы плывут от смерти вечным путем рыбьим.
Рыбы не льют слезы: упираясь головой в глыбы, в холодной воде мерзнут холодные глаза рыбы. Рыбы всегда молчаливы, ибо они -- безмолвны. Стихи о рыбах, как рыбы, встают поперек горла. Слава Над утлой мглой столь кратких поколений, пришедших в мир, как посетивших мир, нет ничего достойней сожалений, чем свет несвоевременных мерил. По городам, поделенным на жадность, он катится, как розовый транзит, о, очень приблизительная жалость в его глазах намеренно скользит. Но снежная Россия поднимает свой утлый дым над крышами имен, как будто он еще не понимает, но всё же вскоре осознает он ее полуовальные портреты, ее глаза, а также голоса, к эстетике минувшего столетья анапесты мои соотнеся. В иных домах, над запахами лестниц, над честностью, а также над жульем, мы доживем до аналогий лестных, до сексуальных истин доживем.
В иных домах договорим о славе, и в жалости потеющую длань, как в этих скудных комнатах, оставим агностицизма северную дань. Прости, о, Господи, мою витиеватость, неведенье всеобщей правоты среди кругов, овалами чреватых, и столь рациональной простоты. Прости меня -- поэта, человека -- о, кроткий Бог убожества всего, как грешника или как сына века, всего верней -- как пасынка его. Сонет Переживи всех. Переживи вновь, словно они -- снег, пляшущий снег снов. Переживи углы. Переживи углом.
Перевяжи узлы между добром и злом. Но переживи миг. И переживи век. Переживи крик. Переживи смех. Переживи стих. Переживи всех.
Сонет к Глебу Горбовскому Мы не пьяны. Мы, кажется, трезвы. И, вероятно, вправду мы поэты, Когда, кропая странные сонеты, Мы говорим со временем на "вы". И вот плоды -- ракеты, киноленты. И вот плоды: велеречивый стих... Рисуй, рисуй, безумное столетье, Твоих солдат, любовников твоих, Смакуй их своевременную славу! Зачем и правда, все-таки, -- неправда, Зачем она испытывает нас...
И низкий гений твой переломает ноги, Чтоб осознать в шестидесятый раз Итоги странствований, странные итоги. Сонет к зеркалу Не осуждая позднего раскаянья, не искажая истины условной, ты отражаешь Авеля и Каина, как будто отражаешь маски клоуна. Как будто все мы -- только гости поздние, как будто наспех поправляем галстуки, как будто одинаково -- погостами -- покончим мы, разнообразно алчущие. Но, сознавая собственную зыбкость, Ты будешь вновь разглядывать улыбки и различать за мишурою ценность, как за щитом самообмана -- нежность... О, ощути за суетностью цельность и на обычном циферблате -- вечность! Ночью намного проще перейти через площадь. Слепые живут наощупь, трогая мир руками, не зная света и тени и ощущая камни: из камня делают стены.
За ними живут мужчины. Поэтому несокрушимые лучше обойти стены. А музыка -- в них упрется. Музыку поглотят камни. И музыка умрет в них, захватанная руками. Плохо умирать ночью. Плохо умирать наощупь.
Так, значит, слепым -- проще... Слепой идет через площадь. Стук Свивает осень в листьях эти гнезда. Здесь в листьях осень, стук тепла, плеск веток, дрожь сквозь день, сквозь воздух, завернутые листьями тела птиц горячи. Здесь дождь. Рассвет не портит чужую смерть, ее слова, тот длинный лик, песок великих рек, ты говоришь, да осень. Ночь приходит, повертывая их наискосок к деревьям осени, их гнездам, мокрым лонам, траве.
Здесь дождь, здесь ночь. Рассвет приходит с грунтовых аэродромов минувших лет в Якутии. Тех лет повернут лик, да дважды дрожь до смерти твоих друзей, твоих друзей, из гнезд негромко выпавших, их дрожь. Вот на рассвете здесь также дождь, ты тронешь ствол, здесь гнет. Ох, гнезда, гнезда, гнезда. Стук умерших о теплую траву, тебя здесь больше нет. Их нет.
В свернувшемся листе сухом, на мху истлевшем теперь в тайге один вот след. О, гнезда, гнезда черные умерших! Гнезда без птиц, гнезда в последний раз так страшен цвет, вас с каждым днем все меньше. Вот впереди, смотри, все меньше нас. Осенний свет свивает эти гнезда. В последний раз шагнешь на задрожавший мост. Смотри, кругом стволы, ступай, пока не поздно услышишь крик из гнезд, услышишь крик из гнезд.
Ну, Бог с тобой, нескромное мученье. Так вот они как выглядят, увы, любимые столетия мишени. Ну что ж, стреляй по перемене мест, и салютуй реальностям небурным, хотя бы это просто переезд от сумрака Москвы до Петербурга. Стреляй по жизни, равная судьба, о, даже приблизительно не целься. Вся жизнь моя -- неловкая стрельба по образам политики и секса. Всё кажется, что снова возвратим бесплодность этих выстрелов бесплатных, как некий приз тебе, Москва, о, тир -- все мельницы, танцоры, дипломаты. Теперь я уезжаю из Москвы, с пустым кафе расплачиваюсь щедро.
Так вот оно, подумаете вы, бесславие в одёже разобщенья. А впрочем, не подумаете, нет. Зачем кружил вам облик мой случайный? Но одиноких странствований свет тем легче, чем их логика печальней. Живи, живи, и делайся другим, и, слабые дома сооружая, живи, по временам переезжая, и скупо дорожи недорогим. Художник Он верил в свой череп. Ему кричали: "Нелепо!
Череп, Оказывается, был крепок. Он думал: За стенами чисто. Он думал, Что дальше -- просто. Он спасся от самоубийства Скверными папиросами. И это было искусство. А после, в дорожной пыли Его Чумаки сивоусые Как надо похоронили. Молитвы над ним не читались, Так, Забросали глиной...
Но на земле остались Иуды и Магдалины! А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звездная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра. Да будут метели, снега, дожди и бешеный рев огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути.
Гордину Все это было, было. Все это нас палило. Все это лило, било, вздергивало и мотало, и отнимало силы, и волокло в могилу, и втаскивало на пьедесталы, а потом низвергало, а потом -- забывало, а потом вызывало на поиски разных истин, чтоб начисто заблудиться в жидких кустах амбиций, в дикой грязи простраций, ассоциаций, концепций и -- просто среди эмоций. Но мы научились драться и научились греться у спрятавшегося солнца и до земли добираться без лоцманов, без лоций, но -- главное -- не повторяться. Нам нравится постоянство. Нам нравятся складки жира на шее у нашей мамы, а также -- наша квартира, которая маловата для обитателей храма. Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься. Нам нравится шорох ситца и грохот протуберанца, и, в общем, планета наша, похожая на новобранца, потеющего на марше. Кривой забор из гнилой фанеры. За кривым забором лежат рядом юристы, торговцы, музыканты, революционеры. Для себя пели. Для себя копили. Для других умирали.
Но сначала платили налоги, уважали пристава, и в этом мире, безвыходно материальном, толковали Талмуд, оставаясь идеалистами. Может, видели больше. А, возможно, верили слепо. Но учили детей, чтобы были терпимы и стали упорны. И не сеяли хлеба. Никогда не сеяли хлеба. Просто сами ложились в холодную землю, как зерна.
И навек засыпали. А потом -- их землей засыпали, зажигали свечи, и в день Поминовения голодные старики высокими голосами, задыхаясь от голода, кричали об успокоении. И они обретали его. В виде распада материи. Ничего не помня. Ничего не забывая. За кривым забором из гнилой фанеры, в четырех километрах от кольца трамвая.
Звезды были на месте, когда они просыпались в курятнике на насесте и орали гортанно. Тишина умирала, как безмолвие храма с первым звуком хорала. Тишина умирала. Оратаи вставали и скотину в орала запрягали, зевая недовольно и сонно. Это было начало. Приближение солнца это всё означало, и оно поднималось над полями, над горами. Петухи отправлялись за жемчужными зернами.
Им не нравилось просо. Им хотелось получше. Петухи зарывались в навозные кучи. Но зерно находили. Но зерно извлекали и об этом с насеста на рассвете кричали: -- Мы нашли его сами. И очистили сами. Об удаче сообщаем собственными голосами.
В этом сиплом хрипении за годами, за веками я вижу материю времени, открытую петухами. Пилигримы "Мои мечты и чувства в сотый раз Идут к тебе дорогой пилигримов" В. Шекспир Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды горят над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. И, значит, остались только иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам. Жалок, наг и убог. В каждой музыке Бах, В каждом из нас Бог. Ибо вечность -- богам. Бренность -- удел быков...
Богово станет нам Сумерками богов. И надо небом рискнуть, И, может быть, невпопад Еще не раз нас распнут И скажут потом: распад. И мы завоем от ран. Потом взалкаем даров... У каждого свой храм. И каждому свой гроб. Юродствуй, воруй, молись!
Будь одинок, как перст!.. Словно быкам -- хлыст, вечен богам крест. Камни на земле Эти стихи о том, как лежат на земле камни, простые камни, половина которых не видит солнца, простые камни серого цвета, простые камни,-- камни без эпитафий. Камни, принимающие нашу поступь, 1 белые под солнцем, а ночью камни подобны крупным глазам рыбы, камни, перемалывающие нашу поступь,-- вечные жернова вечного хлеба. Камни, принимающие нашу поступь, словно черная вода -- серые камни, камни, украшающие шею самоубийцы, драгоценные камни, отшлифованные благоразумием. Камни, на которых напишут: "свобода". Камни, которыми однажды вымостят дорогу.
Камни, из которых построят тюрьмы, или камни, которые останутся неподвижны, словно камни, не вызывающие ассоциаций. Так лежат на земле камни, простые камни, напоминающие затылки, простые камни,-- камни без эпитафий. Лирика О. Через два года высохнут акации, упадут акции, поднимутся налоги. Через два года увеличится радиация. Через два года. Через два года истреплются костюмы, перемелем истины, переменим моды.
Через два года износятся юноши. Через два года поломаю шею, поломаю руки, разобью морду. Через два года мы с тобой поженимся. Но лучше поклоняться данности с глубокими ее могилами, которые потом, за давностью, покажутся такими милыми. Лучше поклоняться данности с короткими ее дорогами, которые потом до странности покажутся тебе широкими, покажутся большими, пыльными, усеянными компромиссами, покажутся большими крыльями, покажутся большими птицами. Лучше поклонятся данности с убогими ее мерилами, которые потом до крайности, послужат для тебя перилами хотя и не особо чистыми , удерживающими в равновесии твои хромающие истины на этой выщербленной лестнице. Определение поэзии памяти Федерико Гарсия Лорки Существует своего рода легенда, что перед расстрелом он увидел, как над головами солдат поднимается солнце.
И тогда он произнес: "А все-таки восходит солнце... Запоминать пейзажи за окнами в комнатах женщин, за окнами в квартирах родственников, за окнами в кабинетах сотрудников. Запоминать пейзажи за могилами единоверцев. Запоминать, как медленно опускается снег, когда нас призывают к любви. Запоминать небо, лежащее на мокром асфальте, когда напоминают о любви к ближнему. Запоминать, как сползающие по стеклу мутные потоки дождя искажают пропорции зданий, когда нам объясняют, что мы должны делать. Запоминать, как над бесприютной землею простирает последние прямые руки крест.
Лунной ночью запоминать длинную тень, отброшенную деревом или человеком. Лунной ночью запоминать тяжелые речные волны, блестящие, словно складки поношенных брюк. А на рассвете запоминать белую дорогу, с которой сворачивают конвоиры, запоминать, как восходит солнце над чужими затылками конвоиров. Стихи об испанце Мигуэле Сервете, еретике, сожженном кальвинистами Истинные случаи иногда становятся притчами. Ты счел бы все это, вероятно, лишним. Вероятно, сейчас ты испытываешь безразличие. Ибо не обращал свой взор к небу.
Земля -- она была ему ближе. И он изучал в Сарагоссе право Человека и кровообращение Человека -- в Париже. Он никогда не созерцал Бога ни в себе, ни в небе, ни на иконе, потому что не отрывал взгляда от человека и дороги. Потому что всю жизнь уходил от погони. Сын века -- он уходил от своего века, заворачиваясь в плащ от соглядатаев, голода и снега. Он, изучавший потребность и возможность человека, Человек, изучавший Человека для Человека. Он так и не обратил свой взор к небу, потому что в 1653 году, в Женеве, он сгорел между двумя полюсами века: между ненавистью человека и невежеством человека.
В этом полузабытом сержантами тупике Вселенной со спартански жесткого эмпээсовского ложа я видел только одну планету: оранжевую планету циферблата. Голубые вологодские Саваофы, вздыхая, шарили по моим карманам. Потом, уходя, презрительно матерились: "В таком пальте... Это были славные ночи на Савеловском вокзале, ночи, достойные голоса Гомера. Ночи, когда после длительных скитаний разнообразные мысли назначали встречу у длинной колонны Прямой Кишки на широкой площади Желудка. Но этой ночью другой займет мое место. Сегодня ночью я не буду спать на Савеловском вокзале.
Сегодня ночью я не буду угадывать собственную судьбу по угловатой планете. Этой ночью я не буду придумывать белые стихи о вокзале,-- белые, словно бумага для песен... До свиданья, Борис Абрамыч. До свиданья. За слова спасибо. Борис Абрамыч -- Слуцкий. Книга "Пришлите мне книгу со счастливым концом...
Честняга-блондин расправляется с подлецом. Крестьянин смотрит на деревья и запирает хлев на последней странице книги со счастливым концом. Упоминавшиеся созвездия капают в тишину, в закрытые окна, на смежающиеся ресницы. В первой главе деревья молча приникли к окну, и в уснувших больницах больные кричат, как птицы. Иногда романы заканчиваются днем. Ученый открывает окно, закономерность открыв, тот путешественник скрывается за холмом, остальные герои встречаются в обеденный перерыв. Экономика стабилизируется, социолог отбрасывает сомнения.
У элегантных баров блестят скромные машины. Войны окончены. Подрастает поколение. Каждая женщина может рассчитывать на мужчину. Блондины излагают разницу между добром и злом. Все деревья -- в полдень -- укрывают крестьянина тенью. Все самолеты благополучно возвращаются на аэродром.
Все капитаны отчетливо видят землю. Глупцы умнеют. Лгуны перестают врать. У подлеца, естественно, ничего не вышло. Если в первой главе кто-то продолжает орать, то в тридцатой это, разумеется же, не слышно. Сексуальная одержимость и социальный оптимизм, хорошие эпиграфы из вилланделей, сонетов, канцон, полудетективный сюжет, именуемый -- жизнь. Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!
Элегия Издержки духа -- выкрики ума и логика, -- вы равно хороши, когда опять белесая зима бредет в полях безмолвнее души. О чем тогда я думаю один, зачем гляжу ей пристально вослед. На этот раз декабрь предвосхитил ее февральских оттепелей свет. Какие предстоят нам холода. Но, обогреты давностями, мы не помним, как нисходят города на тягостные выдохи зимы.
Попробуй, удержи её, Зажми хоть рот, стяни живот, Но всё равно прорвётся, пронесёт. Какие знаки различия носит Медный Всадник? Стихи делают из слов.
Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.
И Грудинина, и Эткинд, и Адмони были знакомы с Бродским, на суде они отзывались о нём тепло и с уважением. Общественным обвинителем выступил представитель штаба народной дружины Дзержинского района Ф. Свидетелей обвинения было шестеро: член Союза писателей Е. Воеводин , завкафедрой Художественного училища им.
Мухиной , преподаватель марксизма-ленинизма Р. Ромашова, начальник Дома обороны Н. Смирнов, сотрудник хозчасти Эрмитажа П. Логунов, рабочий- трубоукладчик УНР-20 П. Денисов и пенсионер Николаев. Все шестеро сообщали в своих показаниях, что с Бродским лично не знакомы; в своих речах они использовали обвинения из пасквиля Лернера, Ионина и Медведева, опубликованного в «Вечернем Ленинграде» [14].
Свидетели обвинения утверждали также, что стихи Бродского вредно влияют на молодёжь [15] ; они упрекали Бродского за то, что он не служил в армии, и за связь с Шахматовым и Уманским [14]. Свидетели Смирнов и Николаев заявляли, что Бродскому принадлежат антисоветские стихи, Воеводин — что «Бродский отрывает молодёжь от труда, от мира и жизни» [27]. Во время второго заседания суда 13 марта, как и во время первого, диалог Бродского и судьи Савельевой проходил в стилистике театра абсурда: Судья: Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу? Бродский: А почему вы говорите про стихи «так называемые»? Судья: Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет [14]. На втором заседании суда Бродский был приговорён к максимально возможному по указу о «тунеядстве» наказанию — пяти годам принудительного труда в отдалённой местности [14].
Анна Ахматова, узнав о суде и приговоре, сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял» [29]. В решении суда упоминалось, что «Бродский в 1960 г. С помощью своих друзей и отдельных писателей Бродский организовывал литературные вечера, на которых пытался противопоставить себя как поэта нашей советской действительности» [30]. Суд также вынес частное определение в отношении свидетелей защиты Грудининой, Эткинда и Адмони за высказывание ими собственных мнений о личности и творчестве Бродского. В частном определении говорилось, что они «пытались представить в суде пошлость и безыдейность его стихов как талантливое творчество, а самого Бродского как непризнанного гения.
Такое поведение Грудининой, Эткинда и Адмони свидетельствует об отсутствии у них идейной зоркости и партийной принципиальности» [14]. Выступление Эткинда на суде в защиту Бродского, а также его контакты с Солженицыным и Сахаровым привели к преследованиям со стороны властей: в 1974 году его изгнали с кафедры, лишили всех научных степеней и званий, исключили из Союза писателей и запретили печататься. Так он потерял какую-либо возможность устроиться на работу и был вынужден уехать из СССР [31]. В ссылке Из знаменитой тюрьмы « Кресты » он был направлен в столыпинском вагоне в Архангельск, также несколько дней провёл на пересылке в тюрьме Вологды [32]. Бродский был сослан в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норенская Норинская [14] , в которой прожил полтора года с 25 марта 1964 по 4 сентября 1965 года. Он устроился разнорабочим в совхоз «Даниловский», где занимался полевыми работами, был бондарем , кровельщиком, доставлял брёвна с лесосек к местам погрузки и др.
Сам Бродский утверждал, что ссылка оказалась одним «из лучших периодов моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше — пожалуй, не было». Домик, в котором жил Бродский, представлял собой бревенчатый сруб, где почти отсутствовала мебель, но можно было отгородиться от остального мира, думать и творить [14]. По воспоминанию В. Гиндилиса , посетившего Бродского в ссылке, каморка, в которой жил Бродский, была очень маленькой «Почти всё пространство занимал топчан, на котором он спал» , часть окна из-за отсутствия стекла «была заткнута неким подобием подушки»; комната не отапливалась, и в ней было очень холодно. Бродский в тот период, когда его навестил Гиндилис, занимался тяжёлой физической работой — перетаскивал вместе со своим напарником огромные каменные валуны, которые приходилось убирать с поля после вырубки леса.
В перспективе такой физический труд мог, по оценке Гиндилиса, угрожать здоровью и жизни Бродского, страдавшего сердечной патологией [33]. В ссылке Бродский изучал английскую поэзию, в том числе творчество Уистена Одена : Я помню, как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочёл… Я просто отказывался верить, что ещё в 1939 году английский поэт сказал: «Время… боготворит язык», а мир остался прежним. Навестить его приезжала Басманова, а во время своей третьей побывки в Ленинграде Бродский чуть не уехал в Москву, к Басмановой, что грозило бы ему арестом и увеличением срока ссылки, но сопровождавший Бродского друг удержал его от этого рискованного шага [14]. Наряду с обширными поэтическими публикациями в эмигрантских изданиях « Воздушные пути », « Новое русское слово », « Посев », « Грани » и др. Отзывы о процессе и его восприятие Как отмечал биограф Бродского Л. Лосев , в действительности Бродский не являлся тунеядцем по советским законам: хотя частую смену места работы в то время не поощряли, тем не менее указ о борьбе с тунеядством [Примечание 2] , вышедший 4 мая 1961 года, был нацелен не на «летунов», а на лиц, вообще не работавших и живших на нетрудовые доходы то есть занимавшихся мелкой спекуляцией , проституцией , нищенством , злоупотреблявших алкоголем , виновных в хулиганстве [14].
Лосев также указывает, что «именно в этот момент наибольшей душевной уязвимости [которая вызвана была размолвкой с Марианной Басмановой] стечение обстоятельств сделало Бродского объектом полицейской травли», что 1963 год — год идеологической реакции и ужесточения государственной политики — и начало 1964 года стали крайне тяжёлым периодом для Бродского. Лосев упоминает и о том, что за деятельностью Я. Лернера, как и за уголовным преследованием Бродского, начавшимся в последующие месяцы, стояли партийные функционеры и КГБ [14]. По словам историка заместителя директора Государственного архива РФ Владимира Козлова , «…в середине 60-х годов, до и после снятия Хрущёва, идёт поиск наиболее эффективных мер воздействия на инакомыслящих, соблюдая при этом правила игры в социалистическую законность. Цитируя статью С. Лурье , Лосев писал, что «среди ленинградской интеллигенции утвердилось социально-психологическое объяснение того, почему жертвой показательных репрессий был выбран Бродский.
Кандидат юридических наук Александр Кирпичников утверждает, что «процесс, на котором обвиняли Бродского, назвать судом нельзя. Это расправа над бескомпромиссным человеком, поэтом, запрограммированный от начала и до конца спектакль. Если бы на дворе был не 1964 год, а, скажем, 1948 или 1937, то Бродский исчез бы в лагере. Потребовалась организация такого вот суда» [23]. Ольга Эдельман, историк, сотрудница Государственного архива РФ, отмечала, что «политическая подоплека дела» «очевидна»: «Вроде бы ясно, что власть попыталась использовать указ о тунеядцах для борьбы с инакомыслящими, но, столкнувшись с выступлениями видных советских писателей, а главное — испугавшись международного скандала, отыграла назад» имеется в виду досрочное — через полтора года — освобождение Бродского [25]. Суд над поэтом стал одним из факторов, приведших к возникновению правозащитного движения в СССР и к усилению внимания за рубежом к ситуации в области прав человека в СССР.
Этот судебный процесс оказался для многих символом суда «черни тупой», бюрократов над Поэтом и явился доказательством того, что свобода слова в СССР по-прежнему невозможна [14]. Запись суда, сделанная Фридой Вигдоровой , стала аргументом большого значения не только в судьбе Бродского, но и в истории России; эта запись за несколько месяцев распространилась в самиздате , попала за рубеж [14] и была опубликована во влиятельных зарубежных изданиях: «New Leader», «Encounter», «Figaro Litteraire», читалась по Би-би-си. Освобождение При активном участии Ахматовой велась общественная кампания в защиту Бродского. Центральными фигурами в ней были Фрида Вигдорова и Лидия Чуковская [14]. На протяжении полутора лет они неутомимо писали письма в защиту Бродского во все партийные и судебные инстанции и привлекали к делу защиты Бродского людей, пользующихся влиянием в советской системе: Д.
Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь Стихотворное чудовище — многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках. Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.
Иосиф Бродский «В феврале далеко до весны...»
| Иосиф Бродский: главные стихи с комментариями – часть вторая | Просодия | Красивые и трогательные поздравления на каждый праздник в стихах, прозе, СМС; Самые лучшие и популярные стихи великих поэтов классиков; Современная литература. |
| В феврале далеко до весны... | Иосиф Бродский | ОБО ВСЕМ написал 18 февраля 2024 в 09:22: ""В феврале далеко до весны" Иосиф Бродский ?si=d5-Jd9kHYJio7jG_" Зарегистрируйтесь или авторизуйтесь для. |
| Лосев Лев. Иосиф Бродский | Портал стихотворений Иосифа Бродского. 1 Морозный вечер. |
Иосиф Бродский. В феврале далеко до весны...
Всюду необходимы деньги. Я сижу на стуле, трясусь от злости. Ах, проклятое ремесло поэта. Телефон молчит, впереди диета. Можно в месткоме занять, но это — все равно, что занять у бабы.
Потерять независимость много хуже, чем потерять невинность. Вчуже, полагаю, приятно мечтать о муже, приятно произносить «пора бы». Зная мой статус, моя невеста пятый год за меня ни с места; и где она нынче, мне неизвестно: правды сам черт из нее не выбьет. Она говорит: «Не горюй напрасно.
Главное — чувства! Но сама она, видимо, там, где выпьет. Я вообще отношусь с недоверьем к ближним. Оскорбляю кухню желудком лишним.
В довершенье всего, досаждаю личным взглядом на роль человека в жизни. Они считают меня бандитом, издеваются над моим аппетитом. Я не пользуюсь у них кредитом. Двадцать шесть лет непрерывной тряски, рытья по карманам, судейской таски, ученья строить Закону глазки, изображать немого.
Жизнь вокруг идет как по маслу. Подразумеваю, конечно, массу. Маркс оправдывается. Но, по Марксу, давно пора бы меня зарезать.
Я не знаю, в чью пользу сальдо. Мое существование парадоксально. Я делаю из эпохи сальто. Извините меня за резвость!
То есть все основания быть спокойным. Никто уже не кричит: «По коням! Ни тебе Пугача, ни Стеньки. Зимний взят, если верить байке.
Джугашвили хранится в консервной банке. Молчит орудие на полубаке. В голове моей — только деньги. Деньги прячутся в сейфах, в банках, в чулках, в полу, в потолочных балках, в несгораемых кассах, в почтовых бланках.
Наводняют собой Природу! Шумят пачки новеньких ассигнаций, словно вершины берез, акаций. Я весь во власти галлюцинаций. Дайте мне кислороду!
Шуршание снегопада. Мостовую тихо скребет лопата. В окне напротив горит лампада. Я торчу на стальной пружине.
Вижу только лампаду. Зато икону я не вижу. Я подхожу к балкону. Снег на крышу кладет попону, и дома стоят, как чужие.
Равенство, брат, исключает братство. В этом следует разобраться. Рабство всегда порождает рабство. Даже с помощью революций.
Капиталист развел коммунистов. Коммунисты превратились в министров. Последние плодят морфинистов. Почитайте, что пишет Луций.
К нам не плывет золотая рыбка. Маркс в производстве не вяжет лыка. Труд не является товаром рынка. Так говорить — оскорблять рабочих.
Труд — это цель бытия и форма. Деньги — как бы его платформа.
Сойдясь вдвоем, соединясь, им очень просто стать зимою. Дела, не знавшие родства, и облака в небесной сини, предметы все и вещества и чувства, разные по силе, стихии жара и воды,.
Читайте стихи и прозу этих поэтов и писателей: Иосиф Бродский День назывался «первым сентября». Детишки шли Иосиф Бродский Был один фрегат, без пушек, Экипаж — пятьсот старушек. Иосиф Бродский М.
Отставил в сторону полную тарелку, пробормотал, что его где-то ждут, и ушел. Мы в тот момент не забеспокоились, потому что смены настроения, а также внезапные исчезновения и появления были Бродскому свойственны. Но в тот раз мы зря потеряли бдительность. Через день Иосиф, вопреки здравому смыслу, уехал в Питер…» 4 Людмила Штерн, «Ося, Иосиф, Joseph» 2001 : «Бобышев, сразу по приезде Бродского домой, пришел к нему объясняться. Суть разговора известна только им двоим, но домыслы и вымыслы текли рекой». Глава «Алики-галики». Я не могу.
На той стороне улицы у дома Всеволожских стоял и смотрел на освещенные окна Иосиф». Не было меня. Дневники Лидии Чуковской, том 3, записи от 7 и 11 января 1964 г. Лев Лосев, «Иосиф Бродский» 2008 , c. Мельникова, судя по всему, опирается на записи судебного процесса 18 февраля, сделанные Фридой Вигдоровой, в которых было указано, что Бродский был выписан из МГПБ им. Кащенко 5 января. Лев Лосев, обсуждая расхождение в датах выписки из больницы, высказал предположение, что это была «либо описка Вигдоровой, либо оговорка Бродского, либо справка о выписке была датирована 5 января.
Том 3, записи от 20 и 28 декабря 1963 г. Я придерживаюсь здесь той версии, которую выбрал Бродский, или которая была принята при нем. Десятилетиями оно означало одно место: лагерь. Бродскому, кажется, пока неизвестно, что Ленинградский союз писателей выступил с инициативой передать его дело в уголовный суд. Здешние друзья и ленинградские настроены мрачно. Когда я заикнулась было, что, если суд состоится, Фрида непременно приедет, все запишет и выступит со статьею в газете, Ардов закричал на меня: — Вы не знаете, о чем говорите! Если будет общественный суд — мальчика оттуда на носилках вынесут!
Писать можно только до суда и совсем не в газету. Том 3, запись от 20 декабря 1963 г.
Иосиф Бродский — В феврале далеко до весны
Но мы ответили, гневом дыша: - Обратно земной не завертится шар. Слова переделаем в дело! Владислав федицианович Ходасевич Этот вечер, еще не весенний, Но какой-то уже и не зимний... Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней Ты влюбленных сердец Полигимния!
Прочитал письмо прекрасной и далекой подруги, пришедшее, как уже обычно, вовремя. Открыл Бродского.
И перечитал. Еще один лишний рот! И он хочет въехать в рай на чужом горбу! Мы, что ли, будем рай? Не отпирай! Вдруг этот странник — бог? Люди ждут».
Я не знаю, кто я, где моя родня. И даже местоимение для меня — лишнее. Как число для дня. И мне часто кажется: я — никто, вода, текущая в решето. Особенно, когда на меня смотрят сто глаз. Но и когда один — тоже. Пускай вас мой габардин не смущает: теперь и простолюдин так одевается.
В руке у меня не меч, но зонт, чтоб голову уберечь, если льет и когда начинает печь. Не думайте, что я для вас таю опасность, скрывая от вас свою биографию. Я — просто буква, стоящая после Ю на краю алфавита, как бард сказал. И я бы вам с радостью показал, откуда я взялся. Но там чернеет зал, пугающий глубиной и тьмой. Для меня он не связывается с "домой".
Хотим подарить своим читателям стихи нобелевского лауреата в области литературы Иосифа Бродского , написанные им в 1981 году. Но его стихотворение "Я был только тем, чего ты касалась ладонью…" — как раз о том, что любовь и есть мироздание, и пределов никаких не ведает. Я был только тем, чего ты касалась ладонью, над чем в глухую, воронью ночь склоняла чело. Я был лишь тем, что ты там, внизу, различала: смутный облик сначала, много позже — черты. Это ты, горяча, ошую, одесную раковину ушную мне творила, шепча.
Это ты, теребя штору, в сырую полость рта вложила мне голос, окликавший тебя. Я был попросту слеп. Ты, возникая, прячась, даровала мне зрячесть. Так оставляют след. Так творятся миры.
Иосиф Бродский ? В феврале далеко до весны
Собрала мои любимые отрывки из стихотворений Иосифа Александровича Бродского. Так февраль объясняет мне зримо, что тепло побеждает пургу. Что наплывы тяжёлого наста и сосулек твердейших капель открывают, почти безучастно, февраля сокровенную цель. автор многих отличных стихотворений.