День космонавтики. Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года состоялся первый в мире полёт человека в космос. Советский космонавт Юрий Гагарин на космическом корабле «Восток» за сто восемь минут совершил орбитальный облёт Земли. Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в девять часов семь минут космический корабль с человеком на борту оторвался от земли – свершилась мечта, которая навсегда разрушила стереотипы, подорвала устои, сломала систему. 12 апреля 1961 года в 9 часов 7 минут по московскому времени ракета-носитель «Восток» с кораблём «Восток-1», на борту которого находился Юрий Гагарин, была запущена с космодрома Байконур.
Юрий Гагарин: другие книги автора
- Юрий Гагарин ★ Дорога в космос читать книгу онлайн бесплатно
- Предварительный просмотр:
- Ю.Гагарин. Дорога в космос. 1981-3
- В РЯДЫ РАБОЧЕГО КЛАССА
- Константин Лемешев. КАПИТАНЫ КОСМОСА - Нелитературные записки... — LiveJournal
- Дата 12.04.1961 словами, склонение по падежам
Двенадцатое апреля
Доказать, что этих полетов не было, до сих пор никому не удалось. То есть о том что происходили, мы узнавали уже после того как это событие произошло. И то узнавали только если это событие было победным, рекордным там, в общем когда все шло нормально. Если же происходили аварии, то об этом мы не, не узнавали. Согласно этим данным, эти пилоты-призраки должны были обеспечить точное попадание головных частей ядерных ракет. Системы наведения в то время были слишком несовершенны, чтобы без вмешательства человека доставить смертоносный груз к цели. Отправляли собак именно по этой суборбитальной траектории, а первый корабль предназначенный именно для полета по суборбитальной т- траектории с двумя космонавтами, у нас в стране ещ- проектировали еще в тысяча девятьсот сорок седьмом году. По их утверждениям, в тот день они услышали в эфире как на орбите умирает человек.
До полета Гагарина оставалось больше двух месяцев. Как сегодня известно из рассекреченных документов, в тот день в Советском Союзе действительно состоялся ракетный запуск. Это была первая попытка отправить к Венере космическую станцию, но из-за неполадок она осталась на околоземной орбите. Ни слова о полете к Венере.
Он стал возможен, только благодаря самоотверженной работе советских ученых и инженеров. Полет в космос Юрия Гагарина был совершен на корабле "Восток", вес которого составил 4730 кг. Максимальное удаление орбиты корабля от поверхности Земли составило 327 км.
Для этого надо выполнить несколько физических упражнений физминутка. А полететь в космос можно на ракете, которую еще надо сделать. Дети с удовольствием взялись за дело — вырезали, клеили. Ракеты получились замечательные. После дневного сна тема космоса была продолжена просмотром мультфильма «Маша и Медведь» серия «Звезда с неба». Публикации по теме: Фотоотчет «Досуг «День рождения Юрия Гагарина» в подготовительной группе» День рождения первого космонавта планеты Юрия Гагарина празднуют во всем мире. Юрия Алексеевича считали сыном Земли, так как он воплотил. Графика» Я помню, солнце в этот день искрилось: Какой был удивительный апрель! И в сердце радость с гордостью светилась: Из космоса Гагарин прилетел.
Погода благоприятствовала полету. Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака. Так мог сказать летчик. На стартовой площадке я увидел Теоретика Космонавтики и Главного Конструктора. Для них это был самый трудный день. Как всегда, они стояли рядом. Выразительные лица их до последней морщинки освещались утренним светом. Здесь же находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы, мой верный друг Космонавт Два и другие товарищи — космонавты. Все заливал свет наступающего нового дня. Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы. Давно это было, а вот вспомнились его слова: — Эмоции эмоциями, а дело прежде всего… Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры. Наконец доложили, что ракета с кораблем полностью подготовлена к космическому полету. Оставалось только посадить космонавта в кабину, в последний раз проверить все системы и произвести запуск. Я подошел к Председателю Государственной комиссии — одному из хорошо известных в нашей стране руководителей промышленности и доложил: — Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов! Желаем успеха! Голос у него был не сильный, но веселый и теплый, похожий на голос моего отца. Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мною было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства. Перед тем, как подняться на лифте в кабину корабля, я сделал заявление для печати и радио. Меня охватил небывалый подъем всех душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы: тихий шелест трав сменялся шумом ветра, который поглощался гулом волн, ударяющих о берег во время бури. Эта музыка, рождаемая во мне, отражала всю сложную гамму переживаний, рождала какие-то необыкновенные слова, которые я никогда не употреблял раньше в обиходе. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением… Я сделал паузу, собираясь с мыслями. И вся прожитая жизнь пронеслась перед глазами. Я увидел себя босоногим мальчонкой, помогающим пастухам пасти колхозное стадо… Школьником, впервые написавшим слово — Ленин… Ремесленником, сделавшим свою первую опоку… Студентом, работающим над дипломом… Летчиком, охраняющим государственную границу… — Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты, — говорил я то, что передумал за последние дни, когда мне сказали: «Ты полетишь первым». Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Нет, это была не только радость. Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем? Было тихо. Словно ветерок среди травы, шуршала лента магнитофона. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос… Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим. И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников — советских людей. И встали перед моими глазами Чапаев и Чкалов, Покрышкин и Кантария, Курчатов и Гаганова, Турсункулов и Мамай… Они, да и не только они, а все советские люди черпали и черпают свои жизненные силы из одного глубокого и чистого источника — из учения Ленина. Жадно пили из этого источника и мы, космонавты, и все наше молодое поколение, воспитываемое ленинской партией коммунистов. На какое-то мгновение я задумался, но быстро собрался с мыслями и продолжал: —Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа. Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях… Я глядел поверх микрофона и говорил, видя внимательные лица моих наставников и друзей: Главного Конструктора, Теоретика Космонавтики, Николая Петровича Каманина, милого, доброго Евгения Анатольевича, Космонавта Два… — Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма — общества, в которое уже вступает наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди на земле. Я заметил, как Главный Конструктор украдкой поглядел на часы. Надо было закругляться. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких! И, уже находясь на железной площадке перед входом в кабину, прощаясь с товарищами, остающимися на Земле, я приветственно поднял обе руки и сказал: — До скорой встречи! Я вошел в кабину, пахнущую полевым ветром, меня усадили в кресло, бесшумно захлопнули люк. Я остался наедине с приборами, освещенными уже не дневным, солнечным светом, а искусственным. Мне было слышно все, что делалось за бортом корабля на такой милой, ставшей еще дороже Земле. Вот убрали железные фермы, и наступила тишина. Я доложил: — «Земля», я — «Космонавт». Проверку связи закончил. Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения. Давление в кабине — единица, влажность — 65 процентов, температура — 19 градусов, давление в отсеке — 1,2, давление в системах ориентации нормальное. Самочувствие хорошее. К старту готов. Технический руководитель полета объявил полуторачасовую готовность к полету. Потом часовую, получасовую. За несколько минут до старта мне сказали, что на экране телевизионного устройства хорошо видно мое лицо, что моя бодрость радует всех. Передали также, что пульс у меня — 64, дыхание — 24. Я ответил: — Сердце бьется нормально. Чувствую себя хорошо, перчатки надел, гермошлем закрыл, к старту готов. Все команды по пуску передавались также и мне. Наконец технический руководитель полета скомандовал: — Подъем! Все проходит нормально. Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового устройства. Гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета, но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальный инструмент, ни один человеческий голос. Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую и прекрасную, чем величайшие творения прошлого. Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает меня в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на мое тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго, пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали. Я ответил: — Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо. Ответил бодро, а сам подумал: неужели только семьдесят секунд? Секунды длинные, как минуты. С Землей я поддерживал двустороннюю радиосвязь по трем каналам. Частоты бортовых коротковолновых передатчиков составляли 9,019 мегагерца и 20,006 мегагерца, а в диапазоне ультракоротких волн — 143,625 мегагерца. Я слышал голоса товарищей, работавших на радиостанциях, настолько отчетливо, как если бы они находились рядом. За плотными слоями атмосферы был автоматически сброшен и улетел куда-то в сторону головной обтекатель. В иллюминаторах показалась далекая земная поверхность. В это время «Восток» пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись на ней островки и берега, поросшие тайгой, освещенной солнцем. Тем более, что «Земля» тут же попросила передать очередное сообщение. Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Вижу Землю, лес, облака… Перегрузки действительно все время росли. Но организм постепенно привыкал к ним, и я даже подумал, что на центрифуге приходилось переносить и не такое. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше. Словом, не так страшен черт, как его малюют. После выгорания топлива отработавшая свое ступень ракеты становится ненужной и, чтобы не быть обузой, автоматически отделяется и сбрасывается прочь, а оставшаяся часть ракеты продолжает наращивать скорость полета. Я никогда не видел ученых и инженеров, нашедших легкое и портативное топливо для двигателей советской ракеты. Но мне, взбирающемуся на ней все выше и выше к заданной орбите, хотелось в эту минуту сказать им спасибо и крепко пожать руки. Сложные двигатели работали сверхотлично, с точностью кремлевских курантов. Одна за другой, использовав топливо, отделялись ступени ракеты, и наступил момент, когда я мог сообщить: — Произошло разделение с носителем, согласно заданию. Параметры кабины: давление — единица, влажность — 65 процентов, температура — 20 градусов, давление в отсеке — единица, в системах ориентации нормальное. Корабль вышел на орбиту — широкую космическую магистраль. Наступила невесомость — то самое состояние, о котором еще в детстве я читал в книгах К. Сначала это чувство было необычным, но я вскоре привык к нему, освоился и продолжал выполнять программу, заданную на полет. Невесомость — это явление для всех нас, жителей Земли, несколько странное. Но организм быстро приспосабливается к нему, испытывая исключительную легкость во всех членах. Что произошло со мной в это время? Я оторвался от кресла, повис между потолком и полом кабины. Переход к этому состоянию произошел очень плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя превосходно. Все вдруг стало делать легче. И руки, и ноги, и все тело стали будто совсем не моими. Они ничего не весили. Не сидишь, не лежишь, а как бы висишь в кабине. Все незакрепленные предметы тоже парят, и наблюдаешь их, словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот… А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков, они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, прилипали к ней, будто роса на цветке. Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Все время я работал. Следил за оборудованием корабля, наблюдал через иллюминаторы, вел записи в бортовом журнале.
Юрий Гагарин - Дорога в космос
Но мечту казнить нельзя, и в середине апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года двадцатисемилетний Юрий Гагарин вознёс пламенную мечту Николая Кибальчича в чёрное космическое небо, распростёртое над нашей Голубой Землей. день равноденствия. Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в девять часов семь минут космический корабль с человеком на борту оторвался от земли – свершилась мечта, которая навсегда разрушила стереотипы, подорвала устои, сломала систему. Чем запомнился вам шестьдесят первый год?
Остались вопросы?
ЮРИЙ ГАГАРИН - космический пилот! "Ах, этот день двенадцатый апреля, Как он пронёсся по людским сердцам. Казалось, мир невольно Стал добрее, Своей победой потрясённый сам.". двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года промчался по небосводу космический корабль, пилотируемый первым космонавтом планеты юрий гагариным. в честь колумба вселенной малая планета номер тысяча семьсот семьдесят два была названа гагарин. Ответило 2 человека на вопрос: 12 апрель 1961 год замените цифры словами. 2) двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года. 3) двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.
Удивительная история первого полёта Юрия Гагарина в космос и драматичное возвращение на Землю
6) Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года космический корабль «Восток» был запущен с космодрома «Байконур», находящегося в степях Казахстана. 7) Он поднялся в космос, набрав скорость двадцать восемь километров в час. Это событие произошло двенадцатого апреля в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Советский космонавт Юрий Алексеевич Гагарин впервые побывал на высоте, которую считают космосом, около трехсот тридцати километров от поверхности Земли. Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. В ролике использованы материалы из архива РКК "Энергия".
12.04.1961 по падежам
Автор: 4 года назад 0 1. Тысяча девятьсот шестьдесят первого года2. Сто семьдесят четыре произведения3. Четыре тысячи народных сказок5.
Прибыл на космодром и Теоретик Космонавтики — так мы между собой называли видного советского ученого, под руководством которого составлялись сложнейшие расчеты космических рейсов. Он все время находился вместе с Главным Конструктором. Я знал, что для этих людей никогда не наступит покой. Они всегда будут искать новое, всегда дерзать.
Только творческое содружество этих двух корифеев советской науки, больших коллективов ученых и инженеров, объединенных их единой смелой мыслью, могло породить космический корабль, определить ему надежный путь вокруг планеты с возвращением на Землю. Все на космодроме, куда мы прилетели перед стартом «Востока», вызывало восхищение и восторг. Здесь хотелось ходить с обнаженной головой, держа фуражку в руке. Рационально расположенные наземные установки для запуска космических ракет и наблюдения за ними в полете, может быть, еще более сложны, чем сам космический корабль. Время убыстрило свой бег. Наступил предполетный день. Нам дали полный отдых.
Работал магнитофон, успокаивающая тонкая музыка тихо струилась вокруг. Вечером мы сыграли партию на бильярде. Игра продолжалась недолго. Ужинали втроем: доктор и нас двое. Уже несколько дней мы питались «по-космически», выдавливая из тюбиков в рот вкусную, питательную пищу. О полете разговоров не было, говорили о детстве, о прочитанных книгах, о будущем. Беседа велась в шутливом тоне, мы весело подтрунивали друг над другом.
Никаких сомнений ни у кого не оставалось. Зашел Главный Конструктор. Как всегда, внимательный, добрый. Ничего не спрашивая, сказал: — Через пять лет можно будет по профсоюзной путевке летать в космос. Мы расхохотались. Наше самочувствие понравилось ему, и он, мельком взглянув на ручные часы, быстро ушел. Я не уловил в нем и тени тревоги.
Он был уверен во мне так же, как был уверен в себе. Врач наклеил на мое тело семь датчиков, регистрирующих физиологические функции. Довольно долгая, не особенно приятная процедура, но я к ней привык: ее проделывали с нами не один раз во время тренировок. В 21 час 50 минут Евгений Анатольевич проверил кровяное давление, температуру, пульс. Все нормально — давление: 115 на 75, температура: 36,7; пульс: 64. Пожалуйста,— покорно ответил я и лег в постель. Вместе со мной в комнате на другой койке расположился Космонавт Два.
Уже несколько дней мы жили по одному расписанию и во всем походили на братьев-близнецов. Да мы и были братьями: нас кровно связывала одна великая цель, которой мы отныне посвятили свои жизни. Мы перекинулись двумя-тремя шутками. Вошел Евгений Анатольевич. В один голос мы отказались от снотворного. Да у него, наверное, и не было с собой таблеток: он был уверен, что мы откажемся их глотать. Хороший врач, он знал потребности своих пациентов.
Ходили слухи, что, когда летчик, у которого болела голова, просил у него пирамидон, он давал порошок соды, пациент выпивал ее, и головную боль снимало, как рукой. Минут через семь я уснул. После полета Евгений Анатольевич рассказывал, что, когда он через полчаса потихоньку вошел в спальню, я лежал на спине и, приложив к щеке ладонь, безмятежно спал. Космонавт Два тихо спал на правом боку. Ночью доктор еще несколько раз заглядывал к нам, но мы этого не слышали и, как он говорил, ни разу не переменили позы. Спал я крепко, ничто меня не тревожило, и ничего не приснилось. В три часа ночи пришел Главный Конструктор, заглянул в дверь и, убедившись, что мы спим, ничего не сказав, ушел.
Рассказывали, что в руках у него был последний номер журнала «Москва», он не мог уснуть и читал далеко за полночь. Евгений Анатольевич не сомкнул глаз и проходил вокруг дома всю ночь. Его тревожили проезжавшие по дороге автомашины и звуки, нет-нет да и долетавшие сюда из монтажного цеха; но мы спали, как новорожденные младенцы, и ничего не слышали и обо всем этом узнали после. Я моментально поднялся; встал и Космонавт Два, напевая сочиненную нами шутливую песенку о ландышах. Как спалось? После обычной физзарядки и умывания завтрак из туб: мясное пюре, черносмородиновый джем, кофе. Начались предполетный медицинский осмотр и проверка записей приборов, контролирующих физиологические функции.
Все оказалось в норме, о чем и был составлен медицинский протокол. Подошла пора облачаться в космическое снаряжение. Я надел на себя теплый, мягкий и легкий комбинезон лазоревого цвета. Затем товарищи принялись надевать на меня защитный ярко-оранжевый скафандр, обеспечивающий сохранение работоспособности даже в случае разгерметизации кабины корабля. Тут же были проверены все приборы и аппаратура, которыми оснащен скафандр. Эта процедура заняла довольно продолжительное время. На голову я надел белый шлемофон, сверху — гермошлем, на котором красовались крупные буквы: «СССР».
Одним из снаряжающих меня в полет был заслуженный парашютист Николай Константинович, обучавший космонавтов сложным прыжкам с парашютом. Его советы были ценны: ведь он уже несколько раз катапультировался из самолетов с креслом, подобным установленному в космическом корабле и также снабженным специальным парашютным устройством. Это было тем более важно, что по программе первого космического полета для большей надежности на случай посадки корабля на не совсем удобной для этого площадке был принят вариант, при котором на небольшой высоте космонавт катапультировался с борта корабля и затем, отделившись от своего кресла, приземлялся на парашюте. Корабль же совершал нормальную посадку. Пришел Главный Конструктор. Впервые я видел его озабоченным и усталым — видимо, сказалась бессонная ночь. И все же мягкая улыбка витала вокруг его твердых, крепко сжатых губ.
Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал мне несколько рекомендаций и советов, которых я еще никогда не слышал и которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и поговорив с ними, он стал более бодрым. Люди, надевавшие на меня скафандр, стали протягивать листки бумаги, кто-то подал служебное удостоверение — каждый просил оставить на память автограф. Я не мог отказать и несколько раз расписался. Подошел специально оборудованный автобус. Я занял место в «космическом» кресле, напоминавшем удобное кресло кабины космического корабля.
В скафандре есть устройства для вентиляции, к ним подаются электроэнергия и кислород. Вентиляционное устройство было подключено к источникам питания, установленным в автобусе. Все работало хорошо. Автобус быстро мчался по шоссе. Я еще издали увидел устремленный ввысь серебристый корпус ракеты, оснащенной шестью двигателями общей мощностью в двадцать миллионов лошадиных сил. Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине.
Погода благоприятствовала полету. Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака. Так мог сказать летчик. К старту! На стартовой площадке я увидел Теоретика Космонавтики и Главного Конструктора. Для них это был самый трудный день. Как всегда, они стояли рядом.
Выразительные лица их до последней морщинки освещались утренним светом. Здесь же находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы, мой верный друг Космонавт Два и другие товарищи — космонавты. Все заливал свет наступающего нового дня. Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы. Давно это было, а вот вспомнились его слова: — Эмоции эмоциями, а дело прежде всего... Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры.
Наконец доложили, что ракета с кораблем полностью подготовлена к космическому полету. Оставалось только посадить космонавта в кабину, в последний раз проверить все системы и произвести запуск. Я подошел к Председателю Государственной комиссии — одному из хорошо известных в нашей стране руководителей промышленности и доложил: — Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов! Желаем успеха! Голос у него был не сильный, но веселый и теплый, похожий на голос моего отца. Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых.
Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мною было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства. Перед тем, как подняться на лифте в кабину корабля, я сделал заявление для печати и радио. Меня охватил небывалый подъем всех душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы: тихий шелест трав сменялся шумом ветра, который поглощался гулом волн, ударяющих о берег во время бури. Эта музыка, рождаемая во мне, отражала всю сложную гамму переживаний, рождала какие-то необыкновенные слова, которые я никогда не употреблял раньше в обиходе. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом?
Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением... Я сделал паузу, собираясь с мыслями. И вся прожитая жизнь пронеслась перед глазами. Я увидел себя босоногим мальчонкой, помогающим пастухам пасти колхозное стадо... Школьником, впервые написавшим слово — Ленин... Ремесленником, сделавшим свою первую опоку... Студентом, работающим над дипломом...
Летчиком, охраняющим государственную границу... Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Нет, это была не только радость. Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем? Было тихо.
Словно ветерок среди травы, шуршала лента магнитофона. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим.
Русский язык Напишите план этого текста Полёт Юрия Гагарина в космос состоялся двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Перед стартом Гагарина решили провести пять пробных полётов без человека. Пятнадцатого мая тысяча девятьсот шестидесятого года был запущен первый корабль. Место космонавта там занимали подопытные мыши. Четыре дня корабль находился на орбите. Мыши погибли. Вторая попытка.
Что замутил сей красавчик от которого мокла сама королева Великобритании?! Да он осуществил мечту всего человечества! Он подарил нам свободу! Свободу от безнравственного существования и мышления! Юра положил конец глупым человеческим предрассудкам!
Смотреть похожие работы
- Первые в космосе
- Содержание
- Вставьте пропущенные буквы и запятые — Школьные
- Юрий Гагарин - Дорога в космос краткое содержание
- Дробные числительные
день космонаввтики
Полет в космос Юрия Гагарина был совершен на корабле "Восток", вес которого составил 4730 кг. Максимальное удаление орбиты корабля от поверхности Земли составило 327 км. Полет продолжался - 108 мин.
Гагарин на корабле «Восток» совершил облёт планеты Земля.
Полёт в космическом пространстве продлился 108 минут. С тех пор в нашей стране12 апреля отмечается День Космонавтики. В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году Валентина Терешкова полетела в космос.
Космонавты долго готовятся к невесомости в космосе. Перед полётом они выполняют сложные эксперименты и задания под водой.
Это фото Гагарина на фоне Волги в сделал фотограф "Волжской коммуны" Тихомиров.
Там я принял душ, пообедал и поужинал сразу, на этот раз по-земному, с хорошим земным аппетитом. После небольшой прогулки вдоль Волги, полюбовавшись золотисто-светлым небом заката, мы поиграли с Германом Титовым на бильярде и, закончив этот удивительный в нашей жизни день — двенадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, — улеглись в постели, а через несколько минут уже спали так же безмятежно, как накануне полёта, — вспоминал Гагарин в своей книге «Дорога в космос». Утром следующего дня в легендарный «домик на Волге» прибыл Сергей Королёв и его коллеги-ученые и руководители предприятий, работавшие над «Востоком».
И это на фоне обкомовской дачи тоже. Слушали меня внимательно. А я увлёкся и говорил долго.
Впечатлений было много, и все они были столь необычные, что хотелось поскорее поделиться ими с людьми. Я старался ничего не забыть. Судя по лицам собравшихся, рассказ был интересен.
Затем посыпались вопросы.
Автор анализирует внутренние конфликты, моральные дилеммы, этические принципы и духовные поиски главных героев известных произведений русской литературы. Особо… Эссе «Мой учитель» «Что такое школа? На этот вопрос можно ответить по-разному. Для кого-то — это друзья, для кого-то — это дом, а кто-то приходит просто учиться. Для меня школа — это мой ключ к знаниям.
Юрий Гагарин: Дорога в космос
Бои продолжались до 12 мая 1945 года. Взято в плен 252 661 солдат противника, захвачено около 650 танков, 3069 орудий, 790 самолетов, 41 131 автомобиль. Ответ на вопрос Ответ на вопрос дан dzhulyetta1 В тысяча девятьсот восемьдесят первом году в Москве проживало восемь миллионов триста две тысячи человек, в Новосибирске - около одного миллиона трехсот шестидесяти тысяч человек. В Среднем Поволжье днем возможно усиление морозов до восемнадцати — двадцати двух градусов, ночью — до двадцати пяти — двадцати семи.
Циолковский перевернул мне всю душу. Это было посильнее и Жюля Верна, и Герберта Уэллса, и других научных фантастов. Все сказанное учёным подтверждалось наукой и его собственными опытами. Циолковский писал, что за эрой самолётов винтовых придёт эра самолётов реактивных. И они уже летали в нашем небе. Циолковский писал о ракетах, и они уже бороздили стратосферу. Словом, все предвиденное гением К.
Циолковского сбывалось. Должна была свершиться и его мечта о полёте человека в космические просторы. Свой доклад я закончил словами Константина Эдуардовича: «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Прочёл и почувствовал, как сердце моё дрогнуло и забилось сильнее. Все члены нашего кружка были поражены силой и глубиной мысли учёного. На эту фразу, похожую на формулу, обращал моё внимание ещё Лев Михайлович Беспалов в гжатской средней школе. Но тогда я не понимал её значения так, как понял теперь.
И может быть, именно с этого дня у меня появилась новая болезнь, которой нет названия в медицине, — неудержимая тяга в космос. Чувство это было неясное, неосознанное, но оно уже жило во мне, тревожило, не давало покоя. Но стоило услышать гул пролетающего самолёта, встретить лётчика на улице, и как-то сразу на душе становилось теплее. Это была всё та же, ещё не осознанная тяга в воздух. Я знал, что в Саратове есть аэроклуб. Среди ребят о нём шла добрая слава. Но, чтобы поступить туда, надо было иметь среднее образование.
Чувство, обуревавшее меня, волновало также и Виктора Порохню и Женю Стешина — тоже студентов нашего техникума. Как-то прибегает Виктор и возбуждённо кричит: — Ребята, отличная новость! В аэроклуб принимают четверокурсников техникумов… В тот же вечер втроём мы отправились в аэроклуб. Мы подали заявления, прошли все комиссии и начали заниматься. Сначала теория полёта, знакомство с устройством самолёта и авиационного двигателя. На первых порах нас даже разочаровали эти скучные занятия. Думалось, сразу попадём на аэродром, станем летать.
А тут все те же классы, задачи у доски да учебники. Дорога на аэродром, к самолётам, оказалась куда длиннее, чем мы представляли себе. Очень напряжёнными для нас были первые месяцы 1955 года. Приходилось работать в две тяги: днём занимались в техникуме, а вечером — в аэроклубе. А тут ещё подоспела защита дипломных проектов — надо было подбивать итоги четырёхлетнего обучения в техникуме. Мне досталась довольно сложная тема — разработка литейного цеха крупносерииного производства на девять тысяч тонн литья в год. Кроме того, я должен был разработать технологию изготовления деталей и методику производственного обучения в ремесленном училище по изготовлению этих деталей.
Дипломная работа требовала множества чертежей. И я не раз добрым словом помянул старенького люберецкого преподавателя, привившего мне вкус к черчению. Материалы, необходимые для диплома, я брал в библиотеке техникума и в техническом отделе городского книгохранилища. Опыт, хотя и небольшой, приобретённый ранее в ремесленном училище, на Люберецком заводе и во время стажировок в Москве и Ленинграде, пришёлся кстати. Постепенно дипломный проект приобретал нужные очертания, пополнялся всё новыми и новыми соображениями. Работая над дипломом, я старался не пропускать занятий в аэроклубе. Там мы тоже уже заканчивали изучение теории, сдавали экзамены.
Уставали смертельно и, едва добравшись до коек, засыпали моментально, без сновидений. Очень хотелось поскорее начать учебные полёты. Ведь я до сих пор ни разу, даже в качестве пассажира, не поднимался в воздух. А вдруг забоюсь, закружится голова или станет тошнить? Ведь старшие товарищи рассказывали всякое о полётах… Но прежде чем начать учебные полёты, полагалось совершить хотя бы один прыжок с парашютом. Это был молодой, постарше меня на несколько лет, плотно сбитый, невысокого роста человек. В аэроклуб он прибыл из истребительного полка, рассказывал нам, что окончил Борисоглебское училище военных лётчиков, и очень гордился тем, что в своё время там учился Валерий Чкалов.
Прослужив некоторое время в войсках, он демобилизовался и стал работать инструктором аэроклуба. После службы в армии он мог поступить в какой-нибудь институт, стать инженером или агрономом, но пошёл в аэроклуб. Мартьянов был подлинный лётчик и не мог жить без крыльев. Курсантам нашей группы по душе пришлась и его приверженность к авиации, и чёткость, к которой он приучал нас с первого дня знакомства. В нём была эдакая «военная косточка», сразу отличающая строевика от гражданских людей. К высокой дисциплине и порядку Дмитрий Павлович привык с детства. Ведь свою воинскую жизнь он начал в суворовском училище.
Мы верили, что такой бывалый человек не успокоится, пока не сделает нас лётчиками. Наконец назначены парашютные прыжки. Дважды ночами мы выезжали на аэродром и, переживая, ждали, когда нас поднимут в воздух. Но нам не везло: не было подходящей погоды. Невыспавшиеся, переволновавшиеся, возвращались мы в техникум и садились за дипломные работы. Их-то ведь за нас никто не сделает! В третью ночь на аэродром поехали с нами и девушки — студентки саратовского техникума.
Им тоже надо прыгать. Смотрю на них, а они бледные, растерянные. Неужели и у меня такой вид? Девушки подшучивают: — А ты почему такой спокойный? Наверное, уже не раз прыгал? И только когда мы стали надевать на себя парашюты, убедились, что я не лгу. У меня не ладилось дело с лямками и карабинами так же, как и у них.
Непривычно было. Сзади большой ранец с основным парашютом. Спереди тоже ранец, поменьше, — с запасным. Ни сесть, ни встать, ни повернуться… Как же, думаю, обойдусь там, в воздухе, со всем этим хозяйством? Оно как бы связало меня по рукам и ногам… С детства я не любил ждать. Особенно если знал, что впереди трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать.
Поэтому я обрадовался, когда после первого «пристрелочного» прыжка Дмитрий Павлович выкрикнул: — Гагарин! К самолёту… У меня аж дух захватило. Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как «По-2» очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко.
Жутковато… — Не дрейфь, Юрий, девчонки снизу смотрят! Оттолкнулся я от шершавого борта самолёта, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дёрнул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно?
И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений. Проходит минута. Прислушиваюсь к себе — всё в порядке, сердце работает нормально, и его стук ощущается не громче, чем тикание часов на руке.
После меня на этот же «По-2» посадили девчушку, которая все подтрунивала надо мной в автобусе. На земле-то она была бойкая, а в воздухе растерялась. Вылезла на крыло, перепугалась и — ни туда, ни сюда. Так и вернул её инструктор на аэродром. Никто над ней не смеялся. С каждым такое в первый раз может случиться. Когда прыжки кончились, Дмитрий Павлович спросил: — Хочешь полетать со мной на «Яке»?
Как можно было не согласиться! Сажусь в заднюю кабину, привязываюсь ремнями. Мартьянов советует, чтобы я глядел на землю, ориентировался по ней, определял высоту полёта. А как её определять-то? Глаза разбегаются, дух захватывает, и не поймёшь, что к чему. Но, как уже много раз бывало со мной, я быстро освоился с новой обстановкой и залюбовался землёй с высоты птичьего полёта. До чего же красочна и прекрасна наша земля, если глядеть на неё сверху!
Деревья и кусты кажутся низкими, вровень с травой; огромными ломтями ржаного хлеба чернеют вспаханные колхозные поля; видны грейдерные дороги; отчётливо вырисовывается каждая тропинка, стада коров и пастушки, задравшие головы к небу. Когда-то и я был таким, как они, обдирал колени и частенько разбивал нос, мечтал о сказочных крыльях, томился жаждой по неизведанному и вот наконец взлетел, и этот полет наполнил меня гордостью, придал смысл всей моей жизни. Прошли мы по кругу, а потом Мартьянов повёл машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа. И самолёт сделал такую штуку, что мне сразу захотелось на землю. А Мартьянов продолжал свои узоры. Я не понимал, зачем он оглушает меня каскадом фигур. А ему это надо было для того, чтобы с одного раза решить: получится из меня лётчик или нет?
Вывод для себя он сделал обо мне положительный, потому что, когда приземлились, его лицо выражало удовлетворение. Может быть, эта фраза и была несколько хвастливой, но произнёс я её от всего сердца. Я промолчал. Слова были бессильны, только музыка могла передать радостное ощущение полёта. Через несколько дней в техникуме состоялась защита дипломов. Свою работу я выполнил и получил диплом об окончании Саратовского индустриального техникума с отличием. Государственная экзаменационная комиссия присвоила мне квалификацию техника-литейщика.
Трудный жизненный рубеж был взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Я стоял на распутье. Ничто меня не связывало. Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьёй я пока ещё не обзавёлся. Куда захотел, туда и поехал. Знания мои везде могли пригодиться.
В стране шли большие созидательные работы. Товарищи разъезжались, кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Я ведь с многими дружил, привык жить в коллективе, в общежитиях, никогда ещё у меня не было своей комнаты. Товарищи уезжали, а я всё никак не мог оторваться: крепкими корнями врос в землю Саратовского аэродрома… Я не мог бросить начатое дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагеря, я согласился ехать туда. В лагерях рядом с аэродромом, покрытым короткой травой, для нас уже были разбиты палатки, будто паруса, похлопывающие под ветром. И началось горячее, интересное лето.
Почти каждый день — полёты, Дмитрий Павлович начал возить нашу группу по кругу, в зоны. Летали мы на «Як-18» — добротной учебной машине, казавшейся нам истребителем. Это был манёвренный, лёгкий в управлений самолёт. Мартьянов, несмотря на свою молодость, относился к нам строго и требовательно. За каждый промах в воздухе можно заплатить головой… Он кропотливо, по крупице прививал нам основы авиационной культуры, без которой немыслим современный лётчик, требовал, чтобы каждое задание выполнялось с предельной точностью. Скорость мы должны были выдерживать до километра, заданную высоту полёта — до метра, намеченный курс — до полградуса. Некоторым казалась излишней такая придирчивость инструктора.
А он, конечно, был глубоко прав: авиационное дело зиждется на математических расчётах, не терпит пренебрежения «мелочами», рассеянности в воздухе. Мартьянов был хорошим лётчиком-воспитателем. Но он не был на войне. А нас интересовало поведение лётчика в бою. Мы уже прочитали книги Александра Покрышкина и Ивана Кожедуба, и нам хотелось стать не просто лётчиками, а военными лётчиками, и обязательно истребителями. Мы знали, что человек познаётся в борьбе с препятствиями, и свою любовь и уважение к нашим первым наставникам в лётном деле делили между Мартьяновым и командиром звена Героем Советского Союза Сергеем Ивановичем Сафроновым. В дни войны он сражался под Сталинградом, участвовал в знаменитой воздушной битве на Кубани, сбил несколько «юнкерсов» и «мессершмиттов» на Курской дуге.
Будучи капитаном, в 1943 году он был награждён Золотой Звездой. На примерах своей биографии он стремился показать нам, будущим пилотам, как формируется советский человек и настоящий лётчик. Слушали мы его внимательно: ведь перед нами советский ас, носитель славных традиций нашей боевой авиации. Он называл нас молодогвардейцами, много работал с нами и так же, как Мартьянов, учил чистоте лётного почерка. Как-то мы собрались в тени раскидистого дерева, и под шёлковый шелест листвы Сергей Иванович сказал: — Крепкие нервы важнее крепких мускулов… Сильная воля — не врождённое качество человека, её можно и надо воспитывать! Из всего сказанного нам Героем Советского Союза в тот день и из предыдущих бесед мы сделали для себя вывод: воля — это усилие, напряжение всех нравственных и физических сил человека, мобилизация энергии и упорства для достижения поставленной цели. И это тоже сказывалось на нашем воспитании.
Выступая как-то на комсомольском собрании, он в свою очередь объяснил нам, что такое воля, — это прежде всего умение управлять своим поведением, контролировать свои поступки, способность преодолевать любые трудности, с наименьшей затратой сил выполнять поставленные задания. Помню, в день собрания была отвратительная погода, дождь бил по стёклам, в комнате наступила сумеречная темнота, а мы слушали как зачарованные. Провиниться и получить замечание от таких заслуженных людей, как Сергей Иванович Сафронов или Григорий Кириллович Денисенко! Случись такое со мной, и я бы сгорел от стыда. Ведь, кроме всего, я ещё был и комсоргом отряда аэроклуба и старшиной группы. Мы во всём старались подражать им, даже походкой, манерой держаться. Золотые Звёзды на их кителях были мечтой каждого.
Но об этом не говорилось вслух, они были так же недосягаемы, как настоящие звёзды. Многие курсанты воспитывали в себе волю, отказывались от курения, вели дневники, ибо ежедневное писание дневников требует волевого усилия. Наступал июль. Дни стояли знойные, вечера душные. В один из таких дней Дмитрий Павлович не сел, как обычно, со мной в машину — это была «шестёрка жёлтая», — а, стоя на земле, сказал: — Пойдёшь один. По кругу… И хотя я уже с неделю ждал этих слов, сердце моё ёкнуло. Много раз за последнее время я самостоятельно взлетал и садился.
Но ведь за спиной у меня находился человек, который своим вмешательством мог исправить допущенную ошибку. Теперь я должен был целиком положиться на себя. Я вырулил самолёт на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу сам! Только авиаторам понятны мгновения первого самостоятельного полёта. Ведь я управлял самолётом и прежде, но никогда не был уверен, что веду его сам, что мне не помогает инструктор.
Я слился с самолётом, как, наверное, сливается всадник с конём во время бешеной скачки. Все его части стали передатчиками моей воли, машина повиновалась моим желаниям и делала то, что я хотел. Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолёт возле посадочного знака. Сел точно, в ограничители. Настроение бодрое. Вся душа поёт. Но не показываю виду, как будто ничего особенного не случилось.
Зарулил, вылез из кабины, доложил Дмитрию Павловичу: задание, мол, выполнено. Я всегда любил музыку. Она знакомила меня не только с жизнью других народов, но и с отжившими своё эпохами. А на следующий день товарищи говорят: — Знаешь, о тебе написали в газете… Газеты на аэродроме не оказалось, достал я её только через неделю в городе. Там было всего несколько строк о моём полёте, были названы мои имя и фамилия, помещена фотография: я в кабине самолёта, подняв руку, прошу разрешение на взлёт. Когда был сделан этот снимок, кем написана заметка, я не знал. Видимо, все это организовал Дмитрий Павлович.
Значит, он был уверен во мне, знал, что не подведу его. Первая похвала в печати многое значит в жизни человека. Мне было и очень приятно видеть своё имя напечатанным в газете, и в то же время как-то неловко, что из всех товарищей почему-то написали именно обо мне. Но всё-таки я послал этот экземпляр «Зари молодёжи» домой, в Гжатск. Мама в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок… Но ты, смотри, не зазнавайся…» Полёты становились всё более и более интересными. Мартьянов теперь посылал меня и других курсантов, тоже летающих самостоятельно, в пилотажные зоны и на маршруты. Ощущая холодок волнения, мы учились выполнять виражи, перевороты через крыло, полупетли и петли Нестерова, «бочки».
Всё шло нормально. С каждым днём наши действия в воздухе становились всё более уверенными, вызывавшими одобрение и лётчика-инструктора и командира звена. Было приятно сознавать, что мы постепенно становимся крылатыми людьми. Я научился летать на «Як-18», но знал, что мне ой как далеко ещё до Сафронова, до Денисенко, до тех лётчиков, которыми гордится страна. Да и военные самолёты привлекали моё внимание. Нам доводилось читать о звуковом барьере, об истребителях со сверхзвуковой скоростью, оборудованных усовершенствованными радиолокационными приборами. Не говоря об этом никому, даже ближайшим приятелям, я мечтал стать военным лётчиком.
До сих пор все желания мои исполнялись. Исполнится ли и эта заветная мечта? Как-то раз в перерыве между полётами среди курсантов нашей группы зашёл разговор о записках американского пилота-испытателя Джимми Коллинза. Книга ходила тогда по рукам, вызывала противоречивые суждения: одни восхищались невероятными положениями, в которые доводилось попадать автору; другие утверждали, что он преувеличивает, нагнетает страсти. Мы тесно сгрудились вокруг Мартьянова. Аэродромный ветерок, теребя выбившиеся из-под шлемов волосы, свежо опахивал наши загорелые лица. Я тоже читал эти записки и не мог не увлечься некоторыми главами.
Но вместе с тем у меня, знавшего о лётно-испытательной службе пока что понаслышке, книга возбудила странные чувства. И когда Дмитрий Павлович попросил высказать своё мнение, я поделился им с товарищами. Любой ценой, но только заработать… — Юрий прав, — поддержал меня Дмитрий Павлович. Может ли быть такое в нашей стране, где главное — забота о человеке? Мы хорошо понимали, что, как и во всяком новом деле, да ещё связанном с испытаниями техники, любой — ракетной, авиационной, морской, подземной, — всегда имеется риск. Но о каком одиночестве советского лётчика-испытателя могла идти речь, когда за ним стоят такие силы, как партия, как творческий труд всего нашего народа? Незаметно подкралась тихая осень.
Через аэродром потянулась паутина бабьего лета, в палатках по ночам становилось холоднее. Подошла пора выпускных экзаменов. Опять — в который раз — экзамены! Но и теперь я их выдержал: самолёт «Як-18» — «отлично», мотор — «отлично», самолётовождение — «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — тоже «отлично». После экзаменов все мы, летавшие на «шестёрке жёлтой», подошли к машине. Хотелось ещё раз, на прощание, дотронуться до её крыльев, посидеть в кабине, взглянуть на приборы. Кто знает, на каких самолётах доведётся ещё летать!
А этот старенький, повидавший виды «Як-18» стал для нас родной машиной.
В Среднем Поволжье днем возможно усиление морозов до восемнадцати — двадцати двух градусов, ночью — до двадцати пяти — двадцати семи. Бои продолжались до двенадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Взято в плен двести пятьдесят две тысячи шестьсот шестьдесят один солдат противника, захвачено около шестисот пятидесяти танков, три тысячи шестьдесят девять орудий, семьсот девяносто самолетов, сорок одна тысяча сто тридцать один автомобиль. Не тот ответ на вопрос, который вам нужен?
Перегрузки росли и дальше, но организм к ним привыкал. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше. Словом, не так страшен чёрт, как его малюют». Потом появилась невесомость, о которой Гагарин читал ещё в детстве и которую мог непродолжительное время испытывать во время тренировочных полётов на самолёте. Во время полёта он вёл наблюдение, принимал пищу, общался по радиосвязи — всё проходило хорошо. Но определённые трудности возникли, когда начался процесс возвращения. Вход в плотные слои атмосферы Гагарин в книге описывает довольно красочно, но спокойно: «Сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я и находился в клубке огня, устремлённом вниз. Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они всё увеличивались и были значительнее, чем при взлёте. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Земле». Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально», — кажется, что всё шло строго по плану. Однако эта версия слишком красива, чтобы быть исчерпывающей правдой. Всё было намного драматичнее. Хладнокровный Гагарин был уверен, что его капсула просто загорелась, а сам он скоро погибнет. Сказанную им фразу «Я горю, прощайте, товарищи» в красивой советской хронике, конечно, не найти. О ней стало известно от очевидцев годы спустя. Однако капсула оказалась достаточно крепкой.
Содержание
- Голубая Земля
- Небольшое сочинение на тему первые шаги в космос - Помощь в подготовке к экзаменам и поступлению
- «Пообедал по-земному, с земным аппетитом»: что рассказал Юрий Гагарин о своём отдыхе в Куйбышеве
- 12.04.1961 по падежам
- 12.04.1961 по падежам
- Как пишется 12 апреля 1961 года - Правописание и грамматика