В начале 1945 года из концентрационного лагеря Маутхаузен на территории Австрии был совершен самый массовый побег за годы Великой Отечественной войны. Когда в феврале 1945-го стал близиться очевидный конец Третьего рейха, в концлагерях участились убийства. Однажды охрана Маутхаузена вывела сотни обнаженных заключенных на мороз и принялась обливать их из брандспойтов ледяной водой.
Подвиг "20-го блока"
Это единственный случай столь массового побега советских заключенных из гитлеровского концлагеря за всю историю Другой Мировой войны. Свыше 400 смертников из австрийского филиала Маутхаузена сумели вырваться из заточения в феврале 1945 года. В январе 1945 года узники 20-го блока, зная, что Красная Армия уже вступила на территорию Польши и Венгрии, а англичане и американцы перешли немецкую границу, стали готовить побег. Надо торопиться Иван Битюков прибыл в Маутхаузен в первых числах января. В 1945 году австрийская семья три месяца укрывала у себя дома военнопленных из СССР.
Последний бой «20-го блока». Как советские пленные восстали в Маутхаузене
В январе 1945 года узники 20-го блока, зная, что Красная Армия уже вступила на территорию Польши и Венгрии, а англичане и американцы перешли немецкую границу, стали готовить побег. Надо торопиться Иван Битюков прибыл в Маутхаузен в первых числах января. Для укрепления дочерних организаций центр послал несколько наиболее надежных подпольщиков. В феврале 1943 года* с очередной партией узников из Маутхаузена в концлагерь Линц-3 (филиал Маутхаузена) прибыл Михаил Чернышев. Мы попрощались с ними и с заранее заготовленным оружием — камнями и кусками угля — рванули к колючей проволоке», — так вспоминал об этом побеге Михаил Рябчинский — один из бывших узников «лагеря смерти» Маутхаузен. 1 февраля накануне годовщины героического восстания и побега советских военнопленных из концлагеря «Маутхаузен» в февраля 1945 года представители организаций российских соотечественников в Австрии и сотрудники Русского дома в Вене, при участии австрийских.
Маутхаузен
На следующий день бегущих охранников лагеря заменил безоружный отряд фольксштурма, а также несколько полицейских и пожарных, в основном преклонного возраста, эвакуированных из Вены. Полицейский Мартин Геркен принял командование концлагеря на себя. Он пытался создать «Международный комитет заключенных», который должен был стать руководящим органом лагеря, пока последний не был бы освобожден приближающимися американскими войсками, но был открыто обвинен в сотрудничестве с эсэсовцами, и план провалился. На территорию лагеря Маутхаузен-Гузен 5 мая 1945 года вошли американские разведчики. Они обезоружили полицейских и покинули лагерь. К моменту освобождения лагеря большинство эсэсовцев сбежало, однако около 30 остались и были убиты заключенными.
К 6 мая все филиалы лагерного комплекса Маутхаузен-Гузен, за исключением двух лагерей в Лойбль Пасс, также были освобождены союзными войсками. До прибытия в центральный лагерь войск 7 мая происходили вооруженные столкновения узников и отдельных подразделений эсэсовцев вблизи лагеря. Узниками Маутхаузена было около 335 тысяч человек, казнено свыше 122 тысяч человек, а больше всех - свыше 32 тысяч - советских граждан, среди них генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Карбышев, один из погибших от обливания ледяной водой на морозе, и сталинградец Дмитрий Основин, ставший национальным героем Чехословакии. Как свидетельствуют документы из архива Маутхаузена: «Трупы остались лежать там, где людей убили. Кишки и половые органы были выставлены на всеобщее обозрение.
В Лем-вилла жил некий фермер, жена которого услышала вечером шорох в хлеву для коз.
Кругом зеленые луга и перелески с живописно разбросанными игрушечно-милыми домиками. На вершине огромного холма - тяжелая каменная стена, похожая на ограду средневекового замка. Но за оградой - не замок. С 1938 по 1945 год здесь, в концлагере Маутхаузен, только по официальным данным, были уничтожены 122 766 человек, из них 32 180 советских граждан. О, это был хорошо организованный, логистически безупречный ад! Но даже внутри него была особая, с невероятным усердием охраняемая преисподняя. Блок смерти. Он же блок "К", от слова "кугель" - пуля.
Хотя как раз пуль на этих узников жалели. Сюда привозили советских пленных, в основном - офицеров, политруков, которые были признаны неисправимыми. За каждым - по несколько побегов, саботаж, диверсии. Дотошные эсэсовцы даже не регистрировали их при поступлении. Расходной материал, ходячие мертвецы. В 20-м бараке люди выдерживали не более двух-трех недель. Рейх считал их особо опасными. И не ошибся. Время не стерло следы Испанский фотограф Франсуа Буа, заключенный, помогавший в лагере проявлять фотопленки, рассказывал на Нюрнбергском процессе: "Это был как бы внутренний лагерь.
В нем находились 1800 человек, которые получали менее одной четвертой того рациона пищи, который получали мы. У них не было ни ложек, ни тарелок. Из котлов им выбрасывали испорченную пищу прямо на снег и выжидали, когда она начинала леденеть. Тогда русским приказывали бросаться на пищу... Время стерло его следы. Но я знаю, что внешне он был таким же, как сохранившиеся соседние. В центре - две чаши, похожие на мини-фонтаны, для умывания. Заключенные должны были добежать до них и плеснуть себе воды на лицо. Кто не успевал - жестоко избивали.
Кто чуть задерживался - могли убить. На крючьях, вбитых в стену, узников подвешивали на ремнях, чтобы подсчитать, сколько продержатся без воздуха. Ремни потом оставляли: хотите - вешайтесь. Некоторые не выдерживали. Две комнаты: они кажутся большими. Для средней семьи. Но чтобы разместить 1800 человек?! Здесь не было нар, люди спали на полу друг на друге в четыре слоя. Летом в жару форточки заколачивались - и пленные умирали от удушья.
Зимой их выгоняли на целый день на мороз, заставляли ползать гуськом на коленях в снегу, а вечером поливали пол ледяной водой, в которую заключенные ложились спать - отопления не было. От холода умирали быстрее, чем от пыток. Хотя именно для пыток летом 1944 года был затеян этот эсэсовский "проект". Особые узники выполняли роль живых манекенов в школе зверств. Здесь отрабатывались все виды пыток и убийств голыми руками. С утра до ночи обитатели соседних бараков слышали душераздирающие крики. По утрам телеги увозили в крематорий такие растерзанные тела, что на них даже "печники" боялись смотреть... Узники 20-го барака не боялись смерти. Страшнее всего для них было забвение.
И слышу будничный голос Михаила Рыбчинского - одного из новичков. И немногих выживших: - Нас определили в 20-й барак... Мы посмотрели - страшное дело. Там уже был комитет из политруков. Мы рассказали обстановку: среди нас были те, кто недавно с фронтов. Решили делать побег... Лётчик, красавец-богатырь Николай Власов был легендой.
В 1941-м он протаранил вражеский самолет - и выжил. В 1942 году ночью под шквальным огнем сел в тылу врага и забрал раненого товарища-лётчика. Его ценили даже немцы, и когда в 1943 его всё же сбили и раненым взяли в плен, разрешили носить Звезду Героя. Надеялись склонить аса на переход к однофамильцу - генералу Власову. Когда убедились, что не получится, отправили в один лагерь, другой. В каждом из них Власов готовил побег. Наконец, как неисправимый, попал в Маутхаузен.
И взялся за своё: организацию сопротивления. Ему помогали знаменитый командир 306-й Краснознаменной штурмовой авиационной дивизии Александр Исупов, за голову которого была когда-то назначена награда, полковник Кирилл Чубченков, о чьих лётных подвигах ходили легенды... Ждать было нельзя - это они понимали. Красная Армия уже вступила в Польшу и Венгрию, американцы скоро могли подойти к Линцу. Обитателей блока смерти эсэсовцы должны были ликвидировать первыми. Совещались о побеге во время игры в "печку": после издевательств на морозе охранники разрешали узникам погреться. Кто-то один кричал: "Ко мне!
И его плотно обступали, согревая друг друга. Через несколько минут другой кричал: "Ко мне! Я оглядываю крошечный двор перед бараком: все как на ладони. Как удалось Власову, Исупову и товарищам "заседать" здесь незамеченными? Безоружные, изможденные - на что они надеялись в схватке с элитной эсэсовской охраной? На мужество и смекалку. Нет оружия?
Разобьем умывальники, выломаем из мостовой булыжники, сорвем с себя деревянные колодки, а еще вооружимся... По проволоке идет ток? Накинем на неё одеяла, грудой хранившиеся в той же комнате. Будут стрелять пулеметы с вышек? А мы ударим по ним струей из огнетушителей - их в бараке целых два! Штаб поделил барак на шесть групп, в каждую назначил старшего. Осталось договориться со всеми.
Ведь ясно: если убежит часть узников, остальных тут же расстреляют. Несколько югославов и поляков, попавших в "русский" барак, согласились сразу. Человек 70, которые уже не могли ходить, со слезами поддержали товарищей. В день побега они отдадут свою одежду, оставшись голыми: только выберитесь отсюда, только расскажите о нас!
Экзекуции были осуществлены несмотря на присутствие в лагере делегации Красного Креста, требующей эвакуации нескольких сотен французов и граждан Бенилюкса. Газовые камеры в Маутхаузене работали по другому принципу, но тоже использовали Циклон Б. Смертоносные кристаллы засыпали в металлическое хранилище с выведенной трубой, куда помещали предварительно нагретый кирпич. Циклон Б реагировал на тепло, и испускаемый газ прогонялся через трубу в помещение газовой камеры электрическим вентилятором. Рахель не знала этого.
Она также не знала, где находятся ее сестры и пережили ли они путешествие на поезде. Девушка почти смирилась с тем фактом, что ее муж, Моник, вероятно, уже мертв. Она не ожидала увидеть своего старшего брата, но хранила остатки надежды, что родители и младшие отпрыски семьи еще живы где-то далеко, в руках Менгеле и его подельников. Когда ее с сыном отправили в кафельную комнату со зловещего вида трубами, она решила, что настал их последний час. Наступал жалкий конец безрадостной жизни, до которой девушку и ее семью довели нацисты за последние шесть лет. Никто никогда не узнает, действительно ли узников из Фрайберга повели в газовые камеры или то были душевые рядом с плацем. Показания разнятся, во всеобщей суете последних дней стало сложно понять, какие из записей соответствуют действительности. По словам некоторых заключенных, секретарей лагеря и офицеров СС, последний раз газовые камеры использовались 28 апреля, потому что последующие убийства было бы сложно скрыть. Многие заключенные с уверенностью утверждали, что их собирались отравить сразу по прибытии, но, возможно, это был лишь способ устрашения, используемый нацистами для сохранения порядка.
Герти Тауссиг была в той же группе, что и Рахель, и считает, что их вели именно в газовую камеру, а никак не мыться. Но газ не пошел и нас выпустили. Наверное, у них просто закончился яд. Все разваливалось — и камеры тоже сломались». Рахель вспоминает: когда они вышли наружу, сухие, одетые и все еще живые, в лагере началась еще большая суматоха. Женщин вывели из камер на плац; солнце почти село, начался дождь, узникам раздали суп и немного питьевой воды, переданных Красным Крестом. Их заставили сидеть на холоде и ждать остальных оборванных тощих скелетов, которые поднимаются в лагерь от поезда. Когда они добрались, всех заключенных собрали в один строй и повели к подножью холма, в Русский блок. Ряды узников провели сквозь ворота из проволоки с напряжением в 2 000 вольт и заперли в бараках, а недалеко от них, в лазарете, находилась Анка со своим новорожденным.
Герти Тауссиг говорит, что «в Русском блоке не было ничего, кроме соломенных матрасов и постельных клопов. Я тогда болела тифом. Не знаю уж, как я выжила. Наверное, просто повезло». Другие заключенные описывали условия существования: «Все были больны… Женщины умирали друг у друга на руках… Живые лежали в собственных экскрементах и взывали к смерти». Другие, включая Приску с малышкой Ханой, завернутой в пеленки матерей Горни-Бржизы, все еще медленно поднимались вверх по склону. Приска жадно глотала воздух, на подъем ушло два часа. Ее дочь жалобно постанывала от боли саднящих ранок на теле под грязным комбинезоном и чепчиком, безвольно лежа у сухой, опустошенной груди своей матери. Вдобавок ко всем болезням и кровоточащим ногам, Приску и всю ее группу заключенных подталкивали и подгоняли дубинками надсмотрщики, с которыми приехал фрайбергский поезд — их, в свою очередь, озлобили местные офицеры СС.
Оборванные и грязные заключенные проходили по красивому городу с деревянно-кирпичными домиками. Большинство горожан игнорировало их присутствие, а некоторые плевались в них и шептали, что все заключенные умрут, как только достигнут вершины холма. Узники то и дело останавливались, чтобы перевести дух. Каждый был ошеломлен окружающим видом «свободного мира». Особенно трогал Приску вид Дуная, который протекал и по ее родной Братиславе. Впечатления заключенных от приезда в Маутхаузен разнились в зависимости от того, поднимались ли они на телегах или шли пешком по одной из двух дорог, ведущих в лагерь. Те, кто шел через город, чувствовали себя невидимыми из-за отношения горожан, которые, в свою очередь, приветствовали офицеров, громко звали последних на мероприятия и спрашивали, что сейчас показывают в кино. Заключенные, измученные жаждой, нарушили строй, заметив фонтан в центре города. Жажда была невыносимой.
В центре города оказался прекрасный фонтан, к которому мы ринулись, но местные жители не позволили нам приблизиться к воде, забросав камнями… Подоспели эсэсовцы и дубинками вернули всех в строй», — вспоминает Лиза Микова. Те, кого вели окольным путем, чтобы заключенных заметили как можно меньше горожан, припадали к растущей у дороги траве своими разбитыми губами. Кто-то срывал с деревьев цветки вишни и жевал их. Другие падали на колени, чтобы прильнуть к ручейку, протекавшему по долине у подножия холма. Прижимая к груди крохотную Хану, Приска забиралась по склону, изнемогая от голода, и спрашивала себя, узнает ли когда-нибудь Тибор о том, что стал отцом, и встретит ли Хана первый свой, месячный, день рождения 12 мая. Это стало единственной целью жизни». Не выходя из состояния оцепенения, она достигла крепости уже к сумеркам и обессиленно упала вместе с остальными женщинами. Там были кофе и сладости! Перед заключенными возвышалась кирпичная труба крематория, стирая следы надежды.
После приема пищи их заставили тихо ждать, за это время они испытали весь страх перед неизбежностью казни. Сил не оставалось не только на то, чтобы бежать или сопротивляться, но даже на то, чтобы поднять голову и посмотреть в лицо тем, кто их истребляет. Появились заключенные-рабочие, спросили, откуда мы, завязался разговор, в ходе которого они сообщили — газовые камеры больше не работают. Вас больше не обидят. Мы не были уверены, стоит ли всему этому верить. Даже если освободительный отряд был в одном дне пути, за это время нас могли убить», — говорит Лиза Микова. По мере того, как Приска пробиралась к лагерю, налетел горный ветер и сбил ее с ног. Девушка упала на мостовую и успела расслышать «холодный» голос одного из офицеров СС, который на понятном ей языке рассказывал, что в лагере больше не осталось газа, а новые заключенные отправятся в Zigeunerbaracke — «цыганские бараки», куда недавно заселили узников Равенсбрюка. Под знакомые крики «Schnell!
Все готовились снова отправиться в неизвестном направлении, а малышка Хана зашевелилась и чуть слышно застонала. Одна из надзирательниц заметила узелок, который Приска прижимала к груди, и закричала: «Ребенок! У нее ребенок! Приска кричала и отбивалась, как дикий зверь. Сверток с детской одеждой выпал и был втоптан в грязь. Схватка за жизнь Ханы длилась несколько минут. Но в конечном итоге в драку вмешалась более взрослая надзирательница — одну руку она положила Приске на плечо, другой дала знак нападавшим, которые сразу же отстранились. Она потянулась, чтобы погладить Хану по голове, и тихо сказала: «Я не видела детей уже шесть лет. Я хочу посидеть с ней немного».
Приска проглотила возглас протеста и ошеломленно уставилась на лагерного ветерана. Без сопротивления другие надзирательницы ушли, Приска поняла, что это, возможно, ее единственный шанс спасти дочь. Неизвестная спасительница протянула руки, чтобы взять Хану, Приска на секунду замешкалась, но отняла от себя дитя. У бараков охраны Приске приказали ждать снаружи, а Хану унесли внутрь. Молодая мать бросилась к окошку, где сквозь милые хлопчатобумажные шторы увидела, как охранница распеленала ее дочь и положила на столик. Она стояла над ней, улыбаясь и воркуя, и, казалось, совершенно не замечала удручающего состояния ребенка. Надзирательница подошла к комоду, достала нитку и плитку шоколада — яство, о существовании которого Приска забыла за эти годы. Женщина надломила шоколад, привязала нить и начала играючи дразнить ребенка. Хана наслаждалась первой в своей жизни игрой, дергала ножками и высовывала язычок.
От горячего дыхания Приски запотело стекло. Спустя час охранница запеленала Хану, надела чепчик и вынесла наружу. Молодую мать с ребенком было велено отвести в цыганский барак к остальным. Надзирательница развернулась на каблуке, будто дальнейшая их судьба ее не интересовала. Чтобы достичь своего нового места жительства, помещения бывшего «лагеря Мессершмитта», Приска должна была спуститься по «лестнице смерти» в каменоломню, где, к счастью, по ночам было тихо. Когда девушка наконец достигла конца лестницы, у подножья которой погибли тысячи людей, их повели в самый дальний из 30 бараков всего блока, который выглядел чуть лучше остальных. Внутри находилась группа женщин, похожих на проституток; они ссорились в углу и даже не взглянули на вошедших. На грязном полу было несколько охапок сена и сломанные паллеты. Повсюду лежали изможденные женщины, с которыми девушка вместе ехала в поезде.
И глаз не находил ничего хорошего. Сюда людей бросали медленно гнить. Остальные узницы из Фрайберга прошли по тому же маршруту, что и Приска, в тот момент, когда надзирательница играла с Ханой.
Последний бой «20-го блока». Как советские пленные восстали в Маутхаузене
В ночь со 2 на 3 февраля 1945 года заключенных концлагеря Маутхаузен подняла с нар пулеметная стрельба. В феврале 1943 года* с очередной партией узников из Маутхаузена в концлагерь Линц-3 (филиал Маутхаузена) прибыл Михаил Чернышев. Сразу после побега взбешенный комендант Маутхаузена штандартенфюрер СС Цирайс отправил бригады эсэсовцев прочесывать леса, а местным жандармам отдал приказ: бросить на поиски беглецов народное ополчение, гитлерюгенд и все местное население. В 1945 году австрийская семья три месяца укрывала у себя дома военнопленных из СССР. Статья автора «Русская Семёрка» в Дзене: В феврале 1945 года из концлагеря Маутхаузен совершила побег большая группа советских военнопленных.
Подвиг "20-го блока"
Все, и мал и стар, отправились охотиться на измученных голодных людей. Так появилось название, вошедшее в историю, — Мюльфиртельская охота на зайцев. Пойманных «зайцев» доставляли обратно в лагерь и сразу расстреливали, но чаще убивали на месте. Охотничий азарт охватил всю округу, беглецов убивали там, где находили. При этом, жалея патроны, делали это с особой жестокостью, подручными средствами: топорами, вилами, камнями. Очевидцы вспоминали, что на улицах снег был красным от крови. Подростки соревновались по количеству убитых и по величине связки отрезанных ушей. Сохранились некоторые документы из архива лагеря, в которых есть описания зверств, учиненных местными жителями над пойманными узниками концлагеря. Жена одного из фермеров как-то вечером услышала странный шум в хлеву, она позвала своего мужа, и они вместе пошли посмотреть, в чем дело. Мужчина, обнаружив спрятавшегося беглеца, сразу нанес ему удар ножом в шею — потекла кровь.
А фермерша подскочила к бьющемуся в конвульсиях человеку и ударила его по лицу. Более 20 дней продолжалась «охота». Трупы узников свозили на школьный двор в деревне Ридиндер-Ридмарк, неподалеку от Маутхаузена. Эсэсовцы нарисовали мелом на школьной доске 419 палочек и зачеркивали их по мере поступления мертвых тел. Неудивительно, что школьники реагировали на расправу вполне спокойно, ведь им объяснили, что «это нелюди». Из всех палочек лишь девять не стали крестами. По некоторым сведениям, повезло 11 военнопленным: они сумели не только уйти от погони, но и пересечь чешскую границу. Их спрятала у себя на чердаке австрийская крестьянка Мария Лангталер. И это притом, что четверо ее сыновей воевали на стороне Гитлера.
Как потом рассказывал Рыбчинский, беглецы заглядывали в окна домов и, если на видном месте там висел портрет Гитлера, шли мимо. В доме Марии портрета фюрера не было. Поэтому офицеры постучались в ее дверь и попросили накормить их. Хозяин дома испугался, что соседи сообщат эсэсовцам, когда его жена предложила помочь пленным. На что она ответила; «Если мы спрячем русских, может быть, Бог сохранит наших сыновей».
Но в ее доме, в отличие от большинства австрийских домов в зоне «охоты на зайцев», не было портрета фюрера. А в этом доме портрета не было, вот мы и забрались на сеновал», — рассказывал Михаил Рябчинский. Сначала пленных спрятали среди сена, однако утром на сеновал нагрянул отряд СС и переворошил сухую траву штыками. Рябчинскому и Цемкало повезло — лезвия чудом их не задели. Через сутки эсэсовцы вернулись с овчарками, но Мария увела узников Маутхаузена в каморку на чердаке. Попросив у мужа табак, она рассыпала его по полу… Собаки не смогли взять след. После этого долгих 3 месяца офицеры скрывались у неё дома на хуторе Винден, и с каждым днём было всё страшнее: сотрудники гестапо постоянно казнили предателей из местного населения. Советские войска уже взяли Берлин, а Мария Лангталер, ложась спать, не знала, что случится завтра. Иногда к Лангталерам приезжали родственники, особенно часто сын с женой, которая симпатизировала национал-социалистической партии. Тогда дочка Лангталеров Анна даже дежурила возле сеновала для предотвращения нежелательных встреч. Через несколько десятилетий после окончания войны Анна рассказала о разговоре отца с матерью в ночь со 2-го на 3-е февраля 1945 года: «Мать сказала отцу: "Давай поможем этим людям". Папа испугался: "Ты что, Мария!
Единственной отличительной меткой их была прическа «гитлерштрассе» как называли ее сами смертники — выбритая полоса ото лба до затылка. Обитатели «Блока смерти» не делали никакой лагерной работы, однако их заставляли выполнять бессмысленные физические упражнения до полного изнеможения. Питались они соленой баландой один раз в три дня, не имея возможности запивать ее водой. Каждый день в бараке умирало до тридцати человек. Срок жизни здесь исчислялся неделями. Последняя возможность К январю 1945 года в «Блоке смерти» находились в основном советские офицеры, по большей части летчики. Организаторами побега стали Герой Советского Союза подполковник Николай Власов, командир штурмовой авиационной дивизии полковник Александр Исупов и командир авиационной дивизии Кирилл Чубченков, а также командир эскадрильи капитан Геннадий Мордовцев. Никто из них, к сожалению, не выжил. Сначала предполагалось сделать под бараком и северной сторожевой вышкой подкоп. Но вскоре эта затея была отброшена из-за недостатка сил, времени и средств. Было решено идти на фронтальное наступление, используя как оружие выдранные из пола барака доски, камни, уголь и два огнетушителя. Восстание узники запланировали на ночь с 28 на 29 января. Однако за день до этого их кто-то предал. В барак ворвались эсэсовцы и увели 25 наиболее здоровых человек. Власов, Урусов и Чубченков оказались среди них. После жесточайших пыток нацистам так ничего и не удалось из них вытянуть. Офицеры были расстреляны, а по другой информации — заживо сожжены в крематории. Эсэсовцы истребили часть организаторов, но не смогли уничтожить их идею. Восстание было перенесено на 2 февраля, 0. Побег Ночь с 1 на 2 февраля была холодной. Мороз достигал восьми градусов. За пределами лагеря лег довольно глубокий снег.
Узников избивали и издевались над ними. Еще позднее такая практика была введена на всей территории лагеря. В любое время в любой барак мог ворваться отряд «учеников» и забить насмерть сколько угодно заключенных. В ночь на 3 февраля 1945 года советскими офицерами из «блока смерти» был совершен массовый побег примерно 400-500 узников. Побег был блестяще организован. Используя огнетушители, камни и деревянные колодки обуви, первая группа беглецов расправилась с часовыми на вышках, преодолела 3,5-метровую стену, ров с водой, колючую проволоку и разбежалась по окрестностям вокруг лагеря. Вторая группа с помощью намоченных одеял и частей одежды закоротила электрическую проволоку, что было решающим фактором для успешного побега. Всего из лагеря вырвалось 419 человек, но свыше 100 человек погибло уже перед концлагерем - некоторые упали от истощения, некоторые были убиты пулеметным огнем с остальных вышек. Примерно 300 заключенным удалось добежать до окрестных лесов. В самом блоке осталось 75 совсем изможденных узников, которые не смогли больше передвигаться - их расстреляли сразу же. Большинство из 300 узников, которым удалось уйти, были обнаружены командами СС в первый же день и убиты на месте. На оставшихся объявили «охоту» в которой участвовали части СС, вермахт, фольксштурм, гитлерюгенд и местные жители.
Маутхаузен: лестница смерти
Ремни потом оставляли: хотите - вешайтесь. Некоторые не выдерживали. Две комнаты: они кажутся большими. Для средней семьи. Но чтобы разместить 1800 человек?! Здесь не было нар, люди спали на полу друг на друге в четыре слоя. Летом в жару форточки заколачивались - и пленные умирали от удушья. Зимой их выгоняли на целый день на мороз, заставляли ползать гуськом на коленях в снегу, а вечером поливали пол ледяной водой, в которую заключенные ложились спать - отопления не было.
От холода умирали быстрее, чем от пыток. Хотя именно для пыток летом 1944 года был затеян этот эсэсовский "проект". Особые узники выполняли роль живых манекенов в школе зверств. Здесь отрабатывались все виды пыток и убийств голыми руками. С утра до ночи обитатели соседних бараков слышали душераздирающие крики. По утрам телеги увозили в крематорий такие растерзанные тела, что на них даже "печники" боялись смотреть... Узники 20-го барака не боялись смерти.
Страшнее всего для них было забвение. Они не желали оставаться перечеркнутыми палочками! Всматриваюсь в фотографии особо отличившихся садистов. Ищу печать дьявола. Никакой печати, обычные лица - такие увидишь в любом местном пабе. Усатый сливоносый дядька, похожий на неудачливого крестьянина. Гладколицый ясноглазый юный херувим - мамочкин любимчик - он отличался особой жестокостью и забивал заключенных дубинкой с мальчишеским азартом.
За год в 20-м бараке были зверски убиты около 6 000 советских офицеров. По всем законам у тех, кто еще был жив, не должно остаться ни разума, ни воли. Но именно эти "живые мертвецы" совершили то, что больше не удалось никому в кровавой истории Маутхаузена. Подготовка к побегу В январе 1945 года в лагерь привезли новеньких - в основном летчиков. Летчиков вообще было много в 20-м бараке - может, потому, что сама профессия отбирала особо смелых. В местном музее бывшем лазарете , сделанном на европейский манер с интерактивными стендами, нахожу скромную тумбу с надписью "20-й блок". Включаю наушники.
И слышу будничный голос Михаила Рыбчинского - одного из новичков. И немногих выживших: - Нас определили в 20-й барак... Мы посмотрели - страшное дело. Там уже был комитет из политруков. Мы рассказали обстановку: среди нас были те, кто недавно с фронтов. Решили делать побег... Летчик, красавец-богатырь Николай Власов был легендой.
В 1941-м он протаранил вражеский самолет - и выжил. В 1942 году ночью под шквальным огнем сел в тылу врага и забрал раненого товарища-летчика. Его ценили даже немцы, и когда в 1943-м его все же сбили и раненым взяли в плен, разрешили носить Звезду Героя. Надеялись склонить аса на переход к однофамильцу - генералу Власову. Когда убедились, что не получится, отправили в один лагерь, другой. В каждом из них Власов готовил побег. Наконец, как неисправимый попал в Маутхаузен.
И взялся за свое: организацию сопротивления.
Родился в Вологодской области, г. Великий Устюг, вырос в г. До войны проживал в г. Москве, Чистые пруды, дом 21, кв. В Красну. Армию был призван в 1938 г. Севастополь попал в немецкий плен. После совершения побега был пойман и передан в гестапо. После чего был переведен в Шталаг II B.
Совершил следующий побег, был пойман, после чего в октябре 1944 г. В поисках родных помогают ветеранские организации.
К утру в промерзшем бараке оставались закоченевшие трупы. Узников ставили под ледяной душ, вешали на крюках, топили в бочках с водой. Поднимали их в 5 часов утра и голодными выгоняли во двор, где они в любую погоду должны были стоять по 2—3 часа в ожидании двух эсэсовских палачей, которые избивали заключенных резиновыми палками, гоняли их по двору «гусиным шагом», а затем заставляли заниматься уборкой помещения. В этом бараке погибло 4973 советских офицера. Местом массового истребления людей являлся также карьер Маутхаузёна. До насильственного присоединения Австрии к гитлеровскому рейху он был собственностью Вены. А когда был построен концлагерь, палачи гоняли в него заключенных, которые спускались вниз по «лестнице смерти» в 186 ступеней и при помощи самых примитивных орудий добывали серый гранит, тесали его, грузили на тележки и по узкоколейке везли к лестнице, откуда команды штрафников с «козлами» на спине поднимали эти камни вверх.
Под непосильной ношей люди падали вместе с камнями вниз, сбивая идущих позади людей. И тех и других тут же пристреливали. Отвесная стена каменоломни называлась «стеной парашютистов». С этой стены палачи ежедневно сбрасывали вниз людей, которые разбивались насмерть. В августе 1942 г. До этого нацистские палачи гоняли их по «лестнице смерти» до тех пор, пока люди не переставали двигаться. В марте — апреле 1945 г. Основная часть заключенных этого лагеря была уничтожена. На юг от каменного карьера находился так называемый Русский лагерь.
Он был построен эсэсовцами специально для советских военнопленных. Вместо 2,5 тыс. Осенью 1941 г. В бараке была создана крепкая подпольная организация, члены которой в ночь со 2 на 3 февраля 1945 г. Под видом очередной уборки они вытащили во двор мебель, огнетушители и багры. Вооружившись булыжниками и деревянными колодками, узники барака по сигналу «За победу! Около 500 заключенных совершили побег. На территории лагеря и по всей Верхней Австрии была объявлена тревога, на поимку бежавших были брошены большие полицейские силы и даже воинские части. Потом эсэсовцы сообщили, что они с 4 по 18 февраля поймали и казнили всех сбежавших из 20-го барака.
В действительности 19 человек не были пойманы, а 9 человек из них после окончания войны вернулись в СССР. Вот их имена: И. Бакланов, М. Рыбчинский, И. Битюков, А. Михеенков, В. Соседко, И. Сердюк, В. Украинцев, Н.
Цемкало и В. Дмитрия Михайловича Карбышева привезли в Маутхаузен 17 февраля 1945 г. Раздетого донага, эсэсовские палачи обливали его водой до тех пор, пока он заживо не превратился в ледяную глыбу.
Услышал какой-то невнятный лепет. Она сообщала, что уходит в отпуск и не знает, как поступить с моей рукописью.
А потом вот что еще. Трудно, очень трудно пробивать дорогу в литературе. Ведь я же не требую напечатания, но помощи, рецензии, которая позволила бы мне увидеть слабые места, вместо этого приходится получать удар равнодушия, а этот удар хлеще, чем удар дубинкой. Выше голову, Мишка! Надо быть сильным… 25 мая 1962.
Они уже улежались, и я могу смотреть на них глазами читателя. Есть в них места слабые, написанные газетным языком. Литература — не газета, следовательно, не терпит сухости и бедности языка. Она требует упорного труда над каждым словом, требует мастерства. Надо много работать, выжимать из них воду.
В нем — записи о встречах с журналистами и писателями; о повестях других записей Лидия Игнатьевна не нашла. В эти дни она списалась с Вадимом Бойко. Он жив, едва ли не последний из выживших узников, бывших вместе с Михаилом, бежавшим с ним. Он с радостью сел писать предисловие к долгожданной Мишиной публикации. Оставим суду истории связь образа Андрея Соколова с реальным героем — Михаилом Чернышевым.
Или он в самом деле не читал его повесть? Тогда просто жаль. Лидия Яковлева Слово о боевом побратиме Верно говорят, что каждый человек по-своему неповторим. И все же судьба Михаила Ивановича Чернышева является одной из самых необычных среди известных мне человеческих судеб. Для молодого пограничника Михаила Чернышева 22 июня 1941 года началось с громкого залпа вражеской артиллерии по погранзаставе, где он служил и как раз готовился заступить на пост.
Разрывы снарядов разметали пограничников вместе с обломками строений. Раненый и контуженный Михаил очнулся в небольшой колонне… военнопленных. Еще полчаса назад они были советскими пограничниками, а теперь, окруженные вражескими автоматчиками, куда-то брели, спотыкаясь, с глухими стонами и проклятиями. Многие из них были ранены, окровавлены, они шли с разорванными гимнастерками, без головных уборов, без ремней и сапог, а некоторые — в одном нательном белье. Брезжил рассвет — кровавый, кошмарный и настолько неправдоподобный, что в реальность происходящего трудно было поверить.
И только жуткая боль во всем теле да выстрелы конвоиров заставляли поверить в случившееся. Конвоировала их какая-то особая эсэсовская команда. Архангелы смерти расстреливали каждого, кто не мог больше двигаться. Очевидно, для таких целей гитлеровским командованием были созданы специальные подразделения эсэсовских головорезов, ибо трудно даже представить такую звериную жестокость по отношению к искалеченным и обезоруженным людям, которые уже никак не могли сопротивляться. Это был фашизм в действии.
Чернышева подхватили под мышки двое товарищей, которых он даже узнать не смог — так мутилось в голове. Перед глазами возникали и плыли оранжевые круги, и он вроде плыл вместе с ними. Ему трудно было понять, что происходит и почему его ноги словно налились свинцом и стали непослушными. И вообще, что за дурацкий сон ему приснился. Так началось знакомство с матерыми убийцами в эсэсовских мундирах.
Жиденький лесочек вскоре закончился, и поредевшая колонна приковыляла к тянувшемуся с запада на восток шоссе, по которому сплошным потоком двигались закованные в броню гитлеровские моторизованные войска. По другую сторону шоссе раскинулась небольшая лужайка, которую, как потом выяснилось, немецкое командование решило использовать для концентрации военнопленных, захваченных в этом районе боевых действий. Отсюда их направляли в Германию для использования на принудительных работах. Но чтобы попасть на эту лужайку, нужно было дождаться, когда в сплошном потоке появится хотя бы минутный разрыв, когда будет можно проскочить на другую сторону шоссе. Этого момента эсэсовцам пришлось ждать часа два.
Это их нисколько не огорчило, поскольку для них это была своеобразная передышка. Оказавшись рядом с такой внушительной военной мощью, грохочущей стальными гусеницами, они заметно повеселели — заиграли на губных гармошках, задымили сигаретками и стали что-то попивать из своих фляг. Но главное — они отошли от пленников на такое расстояние, что у пленных появилась возможность общаться друг с другом. Но какое общение между теми, кто удрученно глядел на проходящие победным маршем вражеские войска, ощущая, как горячая волна отчаяния и безнадежности заливает сознание? И все же… К этому часу Чернышев окончательно пришел в себя, осознал трагизм положения.
В его душе клокотали гнев и ненависть к врагу. Вдруг какой-то совсем молоденький паренек с измученным, окровавленным лицом, удрученно глядевшим на шоссе, с горечью сказал: — Какая силища! Считай — война окончена… Его резко оборвал Чернышев: — Ошибаешься, война только начинается, и победы им не видать! На этом разговор окончился. Когда появился небольшой промежуток между колоннами движущихся войск, эсэсовцы погнали пленных в сторону лужайки, где уже находилось более сотни красноармейцев.
И как раз посреди шоссе споткнулся и упал тот молоденький паренек. Его тут же пристрелили, а спустя полчаса его тело перемолола следующая танковая колонна. Для него действительно война закончилась трагически. Но миллионы других продолжали борьбу. Для Чернышева нечеловеческие испытания продолжались В кратком очерке невозможно рассказать обо всем.
Скажу только, что во всех лагерях для военнопленных гестаповские ищейки не дремали, отлавливая и отсеивая тех, кто проводил среди соотечественников патриотические беседы, занимался организацией скрытого саботажа, совершал диверсии на производстве или организовывал побеги из лагерей. Таких отправляли в гестапо, а оттуда, если выдержал пытки и избежал казни, — в концлагеря. Его не казнили и в 1943 году, изувеченного на допросах, отправили в концлагерь Маутхаузен, находившийся в Верхней Австрии. В этом лагере уже существовала довольно крепкая подпольная организация, имевшая тайные подразделения различного назначения, в том числе и медицинские. Чернышева поставили на ноги, и, естественно, он включился в работу этой организации, проявив при этом незаурядные способности многоопытного подпольщика, прошедшего через лагеря военнопленных и гестаповские тюрьмы.
Тем временем руководство маутхаузенского подполья держало постоянную связь с подпольными организациями нескольких филиалов Маутхаузена, подготавливая общее восстание узников. Для укрепления дочерних организаций центр послал несколько наиболее надежных подпольщиков. Он прибыл с конкретным заданием, зная тайные пароли и клички руководителей линцского подполья, где и включился в работу. Нечто подобное суждено было пройти и мне. Я был членом подпольной организации в лагере смерти Аушвиц Освенцим.
Двадцатого января 1945 года, когда уже были слышны залпы катюш, из Освенцима ушел последний этап с узниками. Через пять суток он прибыл в Маутхаузен. Большинство умерло в пути, остальные стали дистрофиками, ведь за пять суток нам ни разу не дали поесть. Узники Маутхаузена встретили нас, ветеранов печально знаменитого Освенцима, как легендарных героев, и сделали все, чтобы облегчить наши страдания. Подпольная организация обеспечила помощь.
А сколько было волнующих встреч в девятнадцатом блоке, где блоковым был, кстати, Франц Далем — друг и соратник Эрнста Тельмана! Меня и легендарного Георгия Тшембицкого, — полиглота и певца, нашли побратимы по подпольной работе в Освенциме Юзеф Циранкевич будущий премьер-министр Польши и Хейнц Дюрмайер будущий академик Австрийской академии наук. Они были вывезены из Освенцима раньше нас и уже месяца два работали в подпольной организации Маутхаузена. Благодаря их опеке и братской помощи мы с Жорой быстро пошли на поправку, и нас решили отправить в Линц-3, на помощь линцскому подполью. И вот последний инструктаж: инструкции, пароли, клички, напутствия и последние объятия.
В девять часов утра колонна грузовиков с узниками под сильным эсэсовским конвоем двинулась в путь. Это произошло 27 февраля 1945 года. В этот день мне исполнилось 19 лет… В Линце-3 судьба и свела нас с Михаилом Чернышевым, и я благодарен ей за то, что на заключительном этапе нашей кошмарной лагерной эпопеи она позволила встретить этого замечательного человека — мужественного, благородного, доброго, справедливого и необычайно скромного, как все истинные герои. Мы вместе прошли немыслимые испытания, пережили и боль тяжких потерь, и несказанную радость побед. Мы дорожили нашей дружбой и никогда ничем ее не осквернили.
Мы любили друг друга большой любовью, как любили и всех тех, кто вместе с нами дошел до великой Победы, но отдал за нее свою жизнь. Годы бегут. Время не щадит героев. Михаила Ивановича Чернышева уже нет, но его образ оживает в памяти так ярко, будто он живой и стоит рядом. Воспоминания о далеком прошлом терзают душу и в то же время наполняют сердце гордостью: мы боролись с ненавистным фашизмом и мы победили!
Назло всем смертям! Великой Победе уже шестьдесят лет. В ее фундамент узники фашизма положили и свой пусть небольшой, но весомый камушек. Анализируя его деятельность в условиях концлагерного подполья, подготовку к восстанию узников, героический марш-бросок к советским войскам, бои с эсэсовскими подразделениями фельдмаршала Шернера в конце войны, я неизменно прихожу к выводу, что во всем этом прослеживаются истоки той несокрушимой жизненной силы, которая привела этого совсем еще молодого тогда русского человека к победе над самой смертью. Теперь его уже нет с нами.
Но для меня он не умер, он просто шагнул в бессмертие. Вадим Бойко Он в плен попал не на коленях, Он сдался не по доброй воле, А потому, что отступленье Таких, как он, бросало в поле. Константин Симонов У меня под окном растут три дерева. Я принес их из питомника совсем маленькими, ровно через год после окончания Великой Отечественной войны. Они теперь выросли и похорошели.
Яблоня разбросала свои цветущие ветви и почти сплелась с кленом, а между ними, словно в укрытии, стоит кудрявый дубок. Иногда они стучатся своими ветвями ко мне в окно, словно вызывают меня на свидание, и когда я раскрываю створки, то в комнату вместе со свежестью набегающего ветерка врывается шелест листьев. Я часами просиживаю у окна, смотрю на них, мечтаю и думаю. О чем? Мало ли о чем может думать и мечтать человек, у которого за плечами сорок лет прожитой жизни.
Я не оправдываюсь и не перечу, но до бесконечности убежден: деревья будут расти, они переживут мой век, а дубок когда-нибудь превратится в могучий дуб и будет шуметь своей листвою под мирным голубым небом моей Родины, купаясь в золоте лучей никогда не потухающего солнца. А на товарищей своих я не сержусь, нет! Ведь для них это просто деревья. Они не знают, что испытываю я, когда в разгар весны яблоня от порыва ветра вдруг белой веткой постучит в окно и потянет за собой ветки клена. Они не знают, что думаю я, когда смотрю на молодой дубок, купающийся в росе раннего утра.
Откуда им знать, что эти деревья — живой памятник моим друзьям, погибшим от бешеного урагана войны. Служба пограничника сама по себе связана с опасностью, но тогда, в июне 1941-го было особенно тревожно: по ту сторону реки происходила заметная концентрация фашистских войск. Ранним утром 22 июня с того берега на нас двинулась фашистская лавина. Мы бились насмерть, и очень скоро пограничная река окрасилась кровью эсэсовцев, но они все шли и шли. В небе с ревом проносились вражеские самолеты, рассеивая пулевой дождь… Плечо обожгло огнем, и сразу наступила ночь, удивительно спокойная, тихая.
В ночном небе дрожали редкие звезды, они будто испугались войны и никак не могли победить в себе дрожь. У меня болело плечо, гимнастерка прилипла к телу, в ноздрях запах крови, и чем-то тяжелым налилась голова. Рядом со мной лежал мой товарищ. Где наши? Превозмогая боль, я встал и, пошатываясь, пошел на восток.
Где-то, совсем близко, слышался гул моторов. Я шел лесом, подальше от большака, по которому двигались полчища гитлеровцев. В конце концов силы мои иссякли. Свершилось то, чего я так боялся: меня взяли в плен. Лагерная охрана была полчищем садистов.
Нацисты превратили убийство в развлекательную игру. Для них мы не люди, а скот, с которым можно было делать что угодно. Впрочем, скот хотя бы кормят, нам же бросали от случая к случаю бумажные кули с сухарями. Голодные люди бросались на сухари, а господа эсэсовцы хохотали до упаду. Иногда устраивали что-нибудь поинтереснее.
Игра начиналась обычно так. Эсэсовец вынимал из сумки бутерброд и начинал им дразнить голодных. Кучка голодных бросалась на добычу, в это время раздавался выстрел, и один из пленных обязательно оставался убитым, а другие бежали в глубь лагеря. Эсэсовец хохотал. И все-таки двинский лагерь — только первый этап плена, одна тысячная часть того, что предстоит вынести и испытать нам.
Здесь вся методика издевательства сводилась к истощению голодом. Мы с тоской и отчаянием смотрели по ту сторону проволоки, где простирался потерянный нами мир, с завистью провожали караваны туч, свободно уплывающих туда, на восток, к нашим станицам, городам и селам, где остались матери, жены, отцы и дети. Проходили дни, недели. Мы, опутанные колючей проволокой, теряли внешний вид. Жадные до сенсации кинооператоры и фоторепортеры назойливым роем кружились в лагере.
Не знаю, засняли они или нет расстрел наших пограничников. Их расстреливали внизу, недалеко от конюшни, возле перелеска. Они вырыли для себя большую глубокую яму. Из ближайшего околышка леса, вытягивая носки, победным маршем вышел взвод солдат. Не доходя метров двадцать пять до пограничников, взвод остановился, солдаты хорошо отработанным приемом сняли с плеча винтовки.
Пограничникам надели на глаза белые повязки. Тучный офицер, командующий взводом, поднял кверху пистолет. Клацнули затворы винтовок. У пограничников подкосились ноги. Они не упали, а скорее рухнули, а уж потом неуклюже сползли в яму.
На поверхности оставался один. Взвод убийц артистически вскинул винтовки на плечо и удалился в то направление, откуда он пришел. Офицер-толстяк, командовавший расстрелом, не торопясь, вразвалку, направился к яме. Лежавший на поверхности пограничник зашевелился, потом поднял голову и с большим трудом поднялся на ноги. Он повернулся окровавленным лицом к офицеру, со сжатыми кулаками, нетвердо переставляя ноги, направился на врага.
Офицер попятился и три раза выстрелил. Пограничник пошатнулся назад, потом сделал два шага к офицеру и упал на землю. Послышались частые пистолетные выстрелы. Убийца стрелял до тех пор, пока обойма пистолета не освободилась от патронов. Затем он не спеша перезарядил пистолет, подошел к яме и разрядил новую обойму в тех, кто лежал на ее дне.
На месте расстрела вырос большой песчаный холм с деревянным крестом. А через три дня нас стали этапировать в глубь Германии. Мы проходили около холма, мысленно прощались с земляками, нашедшими вечное пристанище на латвийской земле. Второй лагерь под Кенигсбергом ничем не отличался от Двинска разве только тем, что в Двинске были конюшни, а здесь просто голое поле без единого помещения. Надвигалась осень, беспрерывно моросил дождь, а нас раздели и разули.
Мы в одних рубашках и босиком целыми днями мокли под дождем, лишенные возможности даже прилечь на землю. Лечь голому на сырую землю — равносильно покончить жизнь самоубийством. Но человек не может обойтись без сна, и мы спали… Несколько тысяч человек, стоя, сжимались в одно целое и грели друг друга своими телами. Сжатый со всех сторон, человек мог спать на весу, не касаясь холодной земли ногами. В таком методе согревания существовал один недостаток.
Человек легко мог быть раздавлен, особенно в тот момент, когда толпа почему-либо разжималась, а потом снова сжималась. Упавший под ноги больше не мог подняться. Вопль о спасении уже не мог спасти от смерти. Попробуй-ка разожми тысячную толпу прилипших друг к другу людей, да еще к тому же до костей промокших, жмущихся друг к другу. Не разожмешь!
Ну, вот и этот лагерь остался позади. Германия всасывала нас, как огромная трясина. От Кенигсберга до самого Берлина нам не дали ни крошки хлеба и ни одного глотка воды. Перед вами Берлин, где живет великий фюрер. Вас ждет свобода.
На следующий день мы добрались до места назначения и вышли из вагонов недалеко от Брауншвейга. Окруженные конвоем, босые и раздетые, под дождем, шли мы по мокрому асфальту. По обочинам дороги возвышались яблони. Слабовольные не выдерживали соблазна, бросались к яблоням. Гремели выстрелы.
Так не поступают даже с бродячими собаками, атакующими помойки. И еще раз пришлось убедиться: наше положение хуже собачьего. Вот и лагерь. Он называется Берген-Бельзен. Здесь было много бараков.
Мы надеялись, что мученье под открытым небом окончится. Напрасная иллюзия! Нас загнали вот именно загнали! Над проволокой караульные вышки. Их много.
Они стояли почти через каждые пятнадцать метров. Мысль о побеге пришлось выбросить. Мы снова под открытым небом. Надо сказать, в северной части Германии сентябрьские ночи не балуют теплом. Они холодные и дождливые.
Только лишь гораздо позже разрешили построить шалаши из сосновых веток. В лагерь часто заходил худощавый, с лисьими повадками немец. Его звали господин Крамм. В прошлом учитель, теперь он возглавлял берген- бельзенское отделение разведки Абвер. У него был большой опыт работы.
Ровно через пятнадцать дней появилось краммовское творение: новая зона, куда стали выдергивать евреев, политруков и комиссаров. Она быстро начала заполняться. Откуда-то появились молодчики в матросских тельняшках. Роль их сводилась к грязным обязанностям палачей. По жаргону совсем нетрудно понять: это люди из преступного мира, нашедшие в фашисткой душегубке место для раскрытия собственных преступных наклонностей.
Я целыми часами наблюдал, как они, вооружась длинными кнутами, издевались над своими жертвами, нередко забивая их насмерть. Эсэсовцы стояли в стороне и контролировали силу ударов. Иногда палач почему-то работал без остервенения; тогда к нему подбегал эсэсовец, выхватывал из его рук кнут и начинал хлестать заключенных. В этот момент влетало и молодчику в тельняшке, здорово влетало. Зато когда эсэсовец отдавал кнут ему обратно в руки, тот превращался в разъяренного хищника.
В это время мы могли подходить к проволоке особой зоны, разговаривать с ее узниками. Однажды я увидел знакомое лицо, хотя оно, обезображенное побоями, мало походило на того, с кем мне приходилось встречаться. Стоило заговорить с ним, и сомнения растаяли. Это был наш комиссар, обаятельной души человек, любимец всего гарнизона. Что ж, мы выполнили свой долг до конца.
Жалко товарищей, очень жалко.
Подвиг "20-го блока"
Он был полностью изолирован от остальной территории лагеря каменной стеной высотой 2,5 метра с проволокой под напряжением и двумя пулеметными вышками. Узники «Блока смерти» не регистрировались поименно, им не выдавались номера. Единственной отличительной меткой их была прическа «гитлерштрассе» как называли ее сами смертники — выбритая полоса ото лба до затылка. Обитатели «Блока смерти» не делали никакой лагерной работы, однако их заставляли выполнять бессмысленные физические упражнения до полного изнеможения. Питались они соленой баландой один раз в три дня, не имея возможности запивать ее водой. Каждый день в бараке умирало до тридцати человек. Срок жизни здесь исчислялся неделями. Последняя возможность К январю 1945 года в «Блоке смерти» находились в основном советские офицеры, по большей части летчики.
Организаторами побега стали Герой Советского Союза подполковник Николай Власов, командир штурмовой авиационной дивизии полковник Александр Исупов и командир авиационной дивизии Кирилл Чубченков, а также командир эскадрильи капитан Геннадий Мордовцев. Никто из них, к сожалению, не выжил. Сначала предполагалось сделать под бараком и северной сторожевой вышкой подкоп. Но вскоре эта затея была отброшена из-за недостатка сил, времени и средств. Было решено идти на фронтальное наступление, используя как оружие выдранные из пола барака доски, камни, уголь и два огнетушителя. Восстание узники запланировали на ночь с 28 на 29 января. Однако за день до этого их кто-то предал.
В барак ворвались эсэсовцы и увели 25 наиболее здоровых человек. Власов, Урусов и Чубченков оказались среди них. После жесточайших пыток нацистам так ничего и не удалось из них вытянуть. Офицеры были расстреляны, а по другой информации — заживо сожжены в крематории. Эсэсовцы истребили часть организаторов, но не смогли уничтожить их идею. Восстание было перенесено на 2 февраля, 0. Побег Ночь с 1 на 2 февраля была холодной.
Жиденький лесочек вскоре закончился, и поредевшая колонна приковыляла к тянувшемуся с запада на восток шоссе, по которому сплошным потоком двигались закованные в броню гитлеровские моторизованные войска. По другую сторону шоссе раскинулась небольшая лужайка, которую, как потом выяснилось, немецкое командование решило использовать для концентрации военнопленных, захваченных в этом районе боевых действий. Отсюда их направляли в Германию для использования на принудительных работах. Но чтобы попасть на эту лужайку, нужно было дождаться, когда в сплошном потоке появится хотя бы минутный разрыв, когда будет можно проскочить на другую сторону шоссе. Этого момента эсэсовцам пришлось ждать часа два.
Это их нисколько не огорчило, поскольку для них это была своеобразная передышка. Оказавшись рядом с такой внушительной военной мощью, грохочущей стальными гусеницами, они заметно повеселели — заиграли на губных гармошках, задымили сигаретками и стали что-то попивать из своих фляг. Но главное — они отошли от пленников на такое расстояние, что у пленных появилась возможность общаться друг с другом. Но какое общение между теми, кто удрученно глядел на проходящие победным маршем вражеские войска, ощущая, как горячая волна отчаяния и безнадежности заливает сознание? И все же… К этому часу Чернышев окончательно пришел в себя, осознал трагизм положения.
В его душе клокотали гнев и ненависть к врагу. Вдруг какой-то совсем молоденький паренек с измученным, окровавленным лицом, удрученно глядевшим на шоссе, с горечью сказал: — Какая силища! Считай — война окончена… Его резко оборвал Чернышев: — Ошибаешься, война только начинается, и победы им не видать! На этом разговор окончился. Когда появился небольшой промежуток между колоннами движущихся войск, эсэсовцы погнали пленных в сторону лужайки, где уже находилось более сотни красноармейцев.
И как раз посреди шоссе споткнулся и упал тот молоденький паренек. Его тут же пристрелили, а спустя полчаса его тело перемолола следующая танковая колонна. Для него действительно война закончилась трагически. Но миллионы других продолжали борьбу. Для Чернышева нечеловеческие испытания продолжались В кратком очерке невозможно рассказать обо всем.
Скажу только, что во всех лагерях для военнопленных гестаповские ищейки не дремали, отлавливая и отсеивая тех, кто проводил среди соотечественников патриотические беседы, занимался организацией скрытого саботажа, совершал диверсии на производстве или организовывал побеги из лагерей. Таких отправляли в гестапо, а оттуда, если выдержал пытки и избежал казни, — в концлагеря. Его не казнили и в 1943 году, изувеченного на допросах, отправили в концлагерь Маутхаузен, находившийся в Верхней Австрии. В этом лагере уже существовала довольно крепкая подпольная организация, имевшая тайные подразделения различного назначения, в том числе и медицинские. Чернышева поставили на ноги, и, естественно, он включился в работу этой организации, проявив при этом незаурядные способности многоопытного подпольщика, прошедшего через лагеря военнопленных и гестаповские тюрьмы.
Тем временем руководство маутхаузенского подполья держало постоянную связь с подпольными организациями нескольких филиалов Маутхаузена, подготавливая общее восстание узников. Для укрепления дочерних организаций центр послал несколько наиболее надежных подпольщиков. Он прибыл с конкретным заданием, зная тайные пароли и клички руководителей линцского подполья, где и включился в работу. Нечто подобное суждено было пройти и мне. Я был членом подпольной организации в лагере смерти Аушвиц Освенцим.
Двадцатого января 1945 года, когда уже были слышны залпы катюш, из Освенцима ушел последний этап с узниками. Через пять суток он прибыл в Маутхаузен. Большинство умерло в пути, остальные стали дистрофиками, ведь за пять суток нам ни разу не дали поесть. Узники Маутхаузена встретили нас, ветеранов печально знаменитого Освенцима, как легендарных героев, и сделали все, чтобы облегчить наши страдания. Подпольная организация обеспечила помощь.
А сколько было волнующих встреч в девятнадцатом блоке, где блоковым был, кстати, Франц Далем — друг и соратник Эрнста Тельмана! Меня и легендарного Георгия Тшембицкого, — полиглота и певца, нашли побратимы по подпольной работе в Освенциме Юзеф Циранкевич будущий премьер-министр Польши и Хейнц Дюрмайер будущий академик Австрийской академии наук. Они были вывезены из Освенцима раньше нас и уже месяца два работали в подпольной организации Маутхаузена. Благодаря их опеке и братской помощи мы с Жорой быстро пошли на поправку, и нас решили отправить в Линц-3, на помощь линцскому подполью. И вот последний инструктаж: инструкции, пароли, клички, напутствия и последние объятия.
В девять часов утра колонна грузовиков с узниками под сильным эсэсовским конвоем двинулась в путь. Это произошло 27 февраля 1945 года. В этот день мне исполнилось 19 лет… В Линце-3 судьба и свела нас с Михаилом Чернышевым, и я благодарен ей за то, что на заключительном этапе нашей кошмарной лагерной эпопеи она позволила встретить этого замечательного человека — мужественного, благородного, доброго, справедливого и необычайно скромного, как все истинные герои. Мы вместе прошли немыслимые испытания, пережили и боль тяжких потерь, и несказанную радость побед. Мы дорожили нашей дружбой и никогда ничем ее не осквернили.
Мы любили друг друга большой любовью, как любили и всех тех, кто вместе с нами дошел до великой Победы, но отдал за нее свою жизнь. Годы бегут. Время не щадит героев. Михаила Ивановича Чернышева уже нет, но его образ оживает в памяти так ярко, будто он живой и стоит рядом. Воспоминания о далеком прошлом терзают душу и в то же время наполняют сердце гордостью: мы боролись с ненавистным фашизмом и мы победили!
Назло всем смертям! Великой Победе уже шестьдесят лет. В ее фундамент узники фашизма положили и свой пусть небольшой, но весомый камушек. Анализируя его деятельность в условиях концлагерного подполья, подготовку к восстанию узников, героический марш-бросок к советским войскам, бои с эсэсовскими подразделениями фельдмаршала Шернера в конце войны, я неизменно прихожу к выводу, что во всем этом прослеживаются истоки той несокрушимой жизненной силы, которая привела этого совсем еще молодого тогда русского человека к победе над самой смертью. Теперь его уже нет с нами.
Но для меня он не умер, он просто шагнул в бессмертие. Вадим Бойко Он в плен попал не на коленях, Он сдался не по доброй воле, А потому, что отступленье Таких, как он, бросало в поле. Константин Симонов У меня под окном растут три дерева. Я принес их из питомника совсем маленькими, ровно через год после окончания Великой Отечественной войны. Они теперь выросли и похорошели.
Яблоня разбросала свои цветущие ветви и почти сплелась с кленом, а между ними, словно в укрытии, стоит кудрявый дубок. Иногда они стучатся своими ветвями ко мне в окно, словно вызывают меня на свидание, и когда я раскрываю створки, то в комнату вместе со свежестью набегающего ветерка врывается шелест листьев. Я часами просиживаю у окна, смотрю на них, мечтаю и думаю. О чем? Мало ли о чем может думать и мечтать человек, у которого за плечами сорок лет прожитой жизни.
Я не оправдываюсь и не перечу, но до бесконечности убежден: деревья будут расти, они переживут мой век, а дубок когда-нибудь превратится в могучий дуб и будет шуметь своей листвою под мирным голубым небом моей Родины, купаясь в золоте лучей никогда не потухающего солнца. А на товарищей своих я не сержусь, нет! Ведь для них это просто деревья. Они не знают, что испытываю я, когда в разгар весны яблоня от порыва ветра вдруг белой веткой постучит в окно и потянет за собой ветки клена. Они не знают, что думаю я, когда смотрю на молодой дубок, купающийся в росе раннего утра.
Откуда им знать, что эти деревья — живой памятник моим друзьям, погибшим от бешеного урагана войны. Служба пограничника сама по себе связана с опасностью, но тогда, в июне 1941-го было особенно тревожно: по ту сторону реки происходила заметная концентрация фашистских войск. Ранним утром 22 июня с того берега на нас двинулась фашистская лавина. Мы бились насмерть, и очень скоро пограничная река окрасилась кровью эсэсовцев, но они все шли и шли. В небе с ревом проносились вражеские самолеты, рассеивая пулевой дождь… Плечо обожгло огнем, и сразу наступила ночь, удивительно спокойная, тихая.
В ночном небе дрожали редкие звезды, они будто испугались войны и никак не могли победить в себе дрожь. У меня болело плечо, гимнастерка прилипла к телу, в ноздрях запах крови, и чем-то тяжелым налилась голова. Рядом со мной лежал мой товарищ. Где наши? Превозмогая боль, я встал и, пошатываясь, пошел на восток.
Где-то, совсем близко, слышался гул моторов. Я шел лесом, подальше от большака, по которому двигались полчища гитлеровцев. В конце концов силы мои иссякли. Свершилось то, чего я так боялся: меня взяли в плен. Лагерная охрана была полчищем садистов.
Нацисты превратили убийство в развлекательную игру. Для них мы не люди, а скот, с которым можно было делать что угодно. Впрочем, скот хотя бы кормят, нам же бросали от случая к случаю бумажные кули с сухарями. Голодные люди бросались на сухари, а господа эсэсовцы хохотали до упаду. Иногда устраивали что-нибудь поинтереснее.
Игра начиналась обычно так. Эсэсовец вынимал из сумки бутерброд и начинал им дразнить голодных. Кучка голодных бросалась на добычу, в это время раздавался выстрел, и один из пленных обязательно оставался убитым, а другие бежали в глубь лагеря. Эсэсовец хохотал. И все-таки двинский лагерь — только первый этап плена, одна тысячная часть того, что предстоит вынести и испытать нам.
Здесь вся методика издевательства сводилась к истощению голодом. Мы с тоской и отчаянием смотрели по ту сторону проволоки, где простирался потерянный нами мир, с завистью провожали караваны туч, свободно уплывающих туда, на восток, к нашим станицам, городам и селам, где остались матери, жены, отцы и дети. Проходили дни, недели. Мы, опутанные колючей проволокой, теряли внешний вид. Жадные до сенсации кинооператоры и фоторепортеры назойливым роем кружились в лагере.
Не знаю, засняли они или нет расстрел наших пограничников. Их расстреливали внизу, недалеко от конюшни, возле перелеска. Они вырыли для себя большую глубокую яму. Из ближайшего околышка леса, вытягивая носки, победным маршем вышел взвод солдат. Не доходя метров двадцать пять до пограничников, взвод остановился, солдаты хорошо отработанным приемом сняли с плеча винтовки.
Пограничникам надели на глаза белые повязки. Тучный офицер, командующий взводом, поднял кверху пистолет. Клацнули затворы винтовок. У пограничников подкосились ноги. Они не упали, а скорее рухнули, а уж потом неуклюже сползли в яму.
На поверхности оставался один. Взвод убийц артистически вскинул винтовки на плечо и удалился в то направление, откуда он пришел. Офицер-толстяк, командовавший расстрелом, не торопясь, вразвалку, направился к яме. Лежавший на поверхности пограничник зашевелился, потом поднял голову и с большим трудом поднялся на ноги. Он повернулся окровавленным лицом к офицеру, со сжатыми кулаками, нетвердо переставляя ноги, направился на врага.
Офицер попятился и три раза выстрелил. Пограничник пошатнулся назад, потом сделал два шага к офицеру и упал на землю. Послышались частые пистолетные выстрелы. Убийца стрелял до тех пор, пока обойма пистолета не освободилась от патронов. Затем он не спеша перезарядил пистолет, подошел к яме и разрядил новую обойму в тех, кто лежал на ее дне.
На месте расстрела вырос большой песчаный холм с деревянным крестом. А через три дня нас стали этапировать в глубь Германии. Мы проходили около холма, мысленно прощались с земляками, нашедшими вечное пристанище на латвийской земле. Второй лагерь под Кенигсбергом ничем не отличался от Двинска разве только тем, что в Двинске были конюшни, а здесь просто голое поле без единого помещения. Надвигалась осень, беспрерывно моросил дождь, а нас раздели и разули.
Мы в одних рубашках и босиком целыми днями мокли под дождем, лишенные возможности даже прилечь на землю. Лечь голому на сырую землю — равносильно покончить жизнь самоубийством. Но человек не может обойтись без сна, и мы спали… Несколько тысяч человек, стоя, сжимались в одно целое и грели друг друга своими телами. Сжатый со всех сторон, человек мог спать на весу, не касаясь холодной земли ногами. В таком методе согревания существовал один недостаток.
Человек легко мог быть раздавлен, особенно в тот момент, когда толпа почему-либо разжималась, а потом снова сжималась. Упавший под ноги больше не мог подняться. Вопль о спасении уже не мог спасти от смерти. Попробуй-ка разожми тысячную толпу прилипших друг к другу людей, да еще к тому же до костей промокших, жмущихся друг к другу. Не разожмешь!
Ну, вот и этот лагерь остался позади. Германия всасывала нас, как огромная трясина. От Кенигсберга до самого Берлина нам не дали ни крошки хлеба и ни одного глотка воды. Перед вами Берлин, где живет великий фюрер. Вас ждет свобода.
На следующий день мы добрались до места назначения и вышли из вагонов недалеко от Брауншвейга. Окруженные конвоем, босые и раздетые, под дождем, шли мы по мокрому асфальту. По обочинам дороги возвышались яблони. Слабовольные не выдерживали соблазна, бросались к яблоням. Гремели выстрелы.
Так не поступают даже с бродячими собаками, атакующими помойки. И еще раз пришлось убедиться: наше положение хуже собачьего. Вот и лагерь. Он называется Берген-Бельзен. Здесь было много бараков.
Мы надеялись, что мученье под открытым небом окончится. Напрасная иллюзия! Нас загнали вот именно загнали! Над проволокой караульные вышки. Их много.
Они стояли почти через каждые пятнадцать метров. Мысль о побеге пришлось выбросить. Мы снова под открытым небом. Надо сказать, в северной части Германии сентябрьские ночи не балуют теплом. Они холодные и дождливые.
Только лишь гораздо позже разрешили построить шалаши из сосновых веток. В лагерь часто заходил худощавый, с лисьими повадками немец. Его звали господин Крамм. В прошлом учитель, теперь он возглавлял берген- бельзенское отделение разведки Абвер. У него был большой опыт работы.
Ровно через пятнадцать дней появилось краммовское творение: новая зона, куда стали выдергивать евреев, политруков и комиссаров. Она быстро начала заполняться. Откуда-то появились молодчики в матросских тельняшках. Роль их сводилась к грязным обязанностям палачей. По жаргону совсем нетрудно понять: это люди из преступного мира, нашедшие в фашисткой душегубке место для раскрытия собственных преступных наклонностей.
Я целыми часами наблюдал, как они, вооружась длинными кнутами, издевались над своими жертвами, нередко забивая их насмерть. Эсэсовцы стояли в стороне и контролировали силу ударов. Иногда палач почему-то работал без остервенения; тогда к нему подбегал эсэсовец, выхватывал из его рук кнут и начинал хлестать заключенных. В этот момент влетало и молодчику в тельняшке, здорово влетало. Зато когда эсэсовец отдавал кнут ему обратно в руки, тот превращался в разъяренного хищника.
В это время мы могли подходить к проволоке особой зоны, разговаривать с ее узниками. Однажды я увидел знакомое лицо, хотя оно, обезображенное побоями, мало походило на того, с кем мне приходилось встречаться. Стоило заговорить с ним, и сомнения растаяли. Это был наш комиссар, обаятельной души человек, любимец всего гарнизона. Что ж, мы выполнили свой долг до конца.
Жалко товарищей, очень жалко. Теперь важно не растеряться и не умереть живым. Ты понимаешь, что я говорю, Андрей? Самая страшная трагедия с человеком происходит тогда, когда он остается живым, но умирает для борьбы. Нет, мы не умрем!
Мы будем драться и здесь, в их утробе! С этого часа моя жизнь заполнилась поисками Заикина. Я еще не знал, что сделать с предателем, но твердо решил отомстить за комиссара. Одиннадцатый шалаш имел для меня притягательную силу, теперь я неустанно крутился возле него, но спросить кого-либо про Заикина не решался, такая неосторожность могла испортить все дело. Я не мог без содрогания смотреть на длинную фигуру, обтянутую мундиром эсэсовца.
Мне хотелось скрыться от него и как можно дальше, в то же время следить за ним, запоминать льнущих к нему людей. И что удивляло меня: у Крамма всегда имелась русская махорка. Он, конечно, не слишком заботился о конспирации продажных душ, не стесняясь давать им в присутствии сотен глаз табаку ровно столько, чтобы скрутить цигарку. В плену и такая порция копеечной махорки считалась роскошью, однако у меня она никогда не вызывала зависти. Мне всегда казалось, посасывающий цигарку человек совсем не сосет ее, а происходит нечто обратное: это Крамм обсасывает человека.
Словно лимонную корку, которую потом бросит под ноги, чтобы растоптать своим начищенным до блеска сапогом. Мне очень хотелось увидеть его возле одиннадцатого шалаша, где он непременно даст русского табачку Илье Заикину. Я был на верном пути. Крамм стоял возле одиннадцатого шалаша, кого-то выискивая. Наконец он поманил пальцем бородатого человека.
Это было похоже на то, как хозяин подзывает собаку для того, чтобы бросить ей кусок хлеба за верную службу. Но чем больше рассматривал бородача, тем меньше нравилось мне это сравнение: у собаки умные, преданные глаза и смотрят они прямо, а у этого — бегали из стороны в сторону, не задерживаясь на одной точке. Крамм медлил. И чем больше медлил, тем эффект соблазна становился ощутимее. А как же иначе?
Табак-то наш, русский, и родная земля отдала ему свои соки; до тошноты хотелось заткнуться дымом, да так, чтобы закружилась голова, и на какое-то мгновение забыть горечь чужой земли. На худом лице Крамма собрались морщинки, выражающие улыбку. Как и следовало, табачок на закурку достался бородатому. Но надо заплатить за это, ну, хотя бы жизнью одного коммуниста. Уж не такая большая цена, правда?
И не нужен он мне, табак-то. На хлебушек, пожалуй, и обменять можно. Затянешься, будто домой на побывку съездишь, ей-богу, не вру! Махорочная самокрутка стала переходить от одного пленного к другому, она так и не попала обратно к тому, кто купил ее. Наконец самокрутка была докурена, она больно обожгла пальцы и губы последнему курильщику, люди как бы вспомнили, что она куплена ценой хлеба, сутками голода.
Земляки мы, сочтемся! Заключенных построили в небольшие колонны и опутали колючей проволокой, словно это были не люди, а большие тюки. В одну из таких колонн попал наш комиссар.
Cветлана Ткачева А четверо её сыновей в этот момент воевали на Восточном фронте… В ночь с 2 на 3 февраля 1945 г. Комендант лагеря, штандартенфюрер CC Франц Цирайс призвал население окрестных деревень принять участие в поисках беглецов: «Вы же страстные охотники, а это куда веселее, чем гонять зайцев! За неделю погибли почти все беглецы. Спаслись лишь 11 человек, двоих из них - офицеров Михаила Рыбчинского и Николая Цемкало - приютила крестьянка Мария Лангталер. Я спрашивала после: почему пленные осмелились зайти в наш дом, когда все люди вокруг просто обезумели?
Они ответили: «Мы заглянули в окно, у вас на стене нет портрета Гитлера». Мать сказала отцу: «Давай поможем этим людям». Папа испугался: «Ты что, Мария! Соседи и друзья донесут на нас! Сначала пленных спрятали среди сена, однако утром на сеновал нагрянул отряд СС и переворошил сухую траву штыками.
Всего из лагеря вырвалось 419 человек, но свыше 100 человек погибло уже перед концлагерем — некоторые упали от истощения, некоторые были убиты пулемётным огнём с остальных вышек. Около 300 заключённым удалось добежать до окрестных лесов. В самом блоке осталось 75 совсем изнеможённых узников, которые не смогли больше передвигаться — их расстреляли сразу же. Но обо всем по порядку… Концлагерь третьей категории В августе 1938 года в один из живописнейших районов Австрии, в окрестности городка Маутхаузена, прибыла партия заключенных из Дахау. На австрийской земле началось строительство концентрационного лагеря, первого из будущих 49, расположенных в Ostmark Австрия.
С цинизмом нацисты называли их «трудовыми лагерями». Маутхаузен станет самым страшным из них. Распоряжением Гейдриха все концлагеря делились на три категории по характеру содержащегося в них «контингента». В лагеря первой категории направляли арестованных, «исправление которых возможно», лагеря второй категории — «исправление которых маловероятно», ну, а «неисправимые» подлежали заключению в лагеря третьей категории. Лагерь третьей категории был только один — Маутхаузен. Система концлагерей Маутхаузена состояла из центрального лагеря и 49 филиалов, разбросанных по всей Верхней Австрии. Самым большим филиалом был Гузен. Маутхаузен по праву считается одним из самых страшных концлагерей. Режим содержания заключённых был ужасен. Даже его персонал, а это полторы сотни охранников, зондеркомманда шутили, что из Маутхаузена можно сбежать не иначе, как через трубу крематория.
Система лагерей постоянно расширялась. Это был лагерь в лагере, отделенный от общей территории забором высотой 2,5 метра, по верху которого шла проволока, находящаяся под током. По периметру стояли три вышки с пулеметами. Очень скоро 20-й блок получил мрачную славу «блока смерти». Регулярно туда отправлялись новые партии узников, а оттуда вывозили только трупы в крематорий. Ложек, тарелок им не полагалось. Блок никогда не отапливался. В оконных проемах не было ни рам, ни стекол. В блоке не было даже нар. Зимой, прежде чем загнать узников в блок, эсэсовцы заливали из шланга пол блока водой.
Люди ложились в воду и просто не просыпались. Вместо этого они целый день занимались «физическими упражнениями»- безостановочно бегали вокруг блока или ползали. Туда отправляли преимущественно советских офицеров за совершенные побеги из лагерей военнопленных. Узники выполняли роль «мяса» для избиений и издевательств. Ещё позднее такая практика была введена на всей территории лагеря. В любое время в любой барак мог ворваться отряд «учеников» и забить сколько угодно заключённых. На узниках 20-го блока эсэсовцы отрабатывали навыки убийства человека голыми руками и подручными средствами. Существовала даже своеобразная «норма на смерть» — не менее 10 человек в день. Если «норма» не выполнялась, это значило, что на следующий день узников ожидают ещё большие зверства. За время существования блока в нем было уничтожено до 6 тыс.
О концлагере Маутхаузен в Австрии известно во всем мире. Через его мясорубку по разным данным прошло от 200 до 330 тысяч человек. Это был лагерь 3-й категории, то фактически сюда привозили людей умирать. О том, в каких условиях содержались здесь заключенные, мы уже писали.
За три месяца до победы 419 узников Маутхаузена обрели свободу в своем последнем смертельном бою
Побег из барака № 20 (Блок смерти). Летом 1944 года в Маутхаузене появился блок №20 для содержания 1800 узников. Это был лагерь в лагере, отделенный от общей территории забором высотой 2,5 метра, по верху которого шла проволока, находящаяся под током. С 1933 по 1945 гг. в немецких концлагерях оказалось около 2 млн человек, более 50% погибли. Выживший узник Маутхаузена описывал свой первый рабочий день в лагере: «Нашу сотню под охраной эсэсовцев с собаками привели в огромный каменный карьер. 16 февраля 1945 года на вокзал Маутхаузена прибыл поезд. Заключенных заставили выйти и построиться. На улице была температура около нуля градусов. Многочисленные заключенные умерли в пути. Их выгрузили из вагонов и отвезли в лагерь Маутхаузен на грузовике. В ночь со второго на третье февраля 1945 года весь лагерь был разбужен внезапно вспыхнувшей пулеметной стрельбой. Стрельба доносилась из того угла территории Маутхаузена, где находился блок смерти.