Дома творчества дикую кличку Он отринул и вытер с доски Так вот в таком же "Доме творчества", только в Дубултах, и не в снегопад, Василий Аксенов наблюдал за любительской шахматной партией своих друзей, известных писателей Бориса Балтера и Анатолия Гладилина. Рассказ Аксенова "Победа" написан в начале шестидесятых годов, в разгар хрущевской оттепели. В Это время общество потихоньку расцветало, приходя в себя после тридцати лет жестокого тоталитаризма. Рассказ с преувеличениями. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером.
Василий Аксенов. Победа»
| Победа | Василий Аксёнов | Электронная книга «Победа» от автора Василий Аксёнов Издательство Эксмо. Характеристики. Серия: Остров Аксенов. |
| Аксенов победа краткое содержание. Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему) | Победа. рассказ с преувеличениями В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. |
| Книга Победа Василий Павлович Аксенов - | Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему). В рассказе "Победа" Аксенов, несомненно, говорит не только о том, как сталкиваются два характера, два темперамента, а о борьбе интеллекта и силы, о борьбе обреченной. |
| Электронная книга: Василий Аксенов. Победа | Победа. Аксенов й Аксенов Победа рассказ с преувеличениямиВ купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой. |
Писатель Василий Аксёнов. Победа
Ерофеевым , Ф. Искандером , Е. Поповым , Б. Ахмадулиной стал одним из организаторов и авторов бесцензурного альманаха « Метрополь ». Так и не изданный в советской подцензурной печати, альманах был издан в США. До 2004 года жил в США, преподавая русскую литературу в университете Дж. Мейсона Вашингтон. С 1981 года В. Вашингтона 1982—1983 , Гаучерском университете 1983—1988 , Университете Джорджа Мэйсона с 1988 года и по настоящее время. В США вышли написанные Аксёновым в России, но впервые публикуемые лишь после приезда писателя в Америку романы «Золотая наша Железка» 1973, 1980 , «Ожог» 1976, 1980 , « Остров Крым » 1979, 1981 , сборник рассказов «Право на остров» 1981.
Также в США В. Аксеновым были написаны и изданы новые романы: «Бумажный пейзаж» 1982 , «Скажи изюм» 1985 , «В поисках грустного бэби» 1986 , трилогия «Московская сага» 1989, 1991, 1993 , сборник рассказов «Негатив положительного героя» 1995 , «Новый сладостный стиль» 1996 посвященный жизни советской эмиграции в Соединенных Штатах , «Кесарево свечение» 2000. Роман «Желток яйца» 1989 написан В. Аксёновым по-английски, затем переведён автором на русский. В 1990 году В. Аксёнову возвращается советское гражданство. В 1980—1991 годы В. Аксёнов в качестве журналиста активно сотрудничал с радиостанцией « Свобода ». Аксёновские радиоочерки были опубликованы в авторском сборнике «Десятилетие клеветы» 2004.
Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков». Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв. Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что гроссмейстер пожал плечами.
Гроссмейстер спрятал ферзя в укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями. Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо; во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г.
Внедрение черного коня в бессмысленную толпу на левом фланге, занятие им поля b4, во всяком случае, уже наводило на размышления. Гроссмейстер понял, что в этом варианте, в этот весенний зеленый вечер одних только юношеских... Это не конец книги. Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента.
Тема жертвоприношения была вербализована задолго до его осуществления в сюжете: Жертвуете ладью ради атаки? Становится понятным, почему в сюжете две победы : победа плоти над духом, убивающая его, и победа духа, завершенная, как яйцо , т. Парадоксальный смысл этих слов возвращает нас к проблеме конца и бесконечности, уже заявленной в заглавии и зачине. В сюжете эта корреляция выразилась в том, что Г. Ни разу за время игры не упомянуто окно, пейзаж за окном, какое-нибудь освещение и т. Между тем гроссмейстер все время оказывался вне этого хронотопа: то за террасой старого дома, то в казарме , то на подмосковном пруду. Время же в ходе этих перемещений выглядит как некий коридор, в котором смешиваются запахи, пришедшие из разных эпох …а также из раннего детства тянуло касторкой и поносом. Время же как бы накапливает признаки и в эпизоде казни, вмещая почти вечность от геенны до Голгофы и эсэсовца впридачу, сводится к секундам, которые считает гроссмейстер.
Так сведены воедино ассоциативно-словесная и фабульная разработка сложного концептуального построения, которое невозможно сформулировать однозначно да и не для того создается художественный текст. Невозможно не вернуться еще раз к смысловому соотношению имен персонажей. Их инициальное родство очевидно; тем значимее смысловая корреляция: гроссмейстером становится только тот, кто играет в эту игру , а спутником — только на время игры. Можно было бы продолжать изложение, но вне переливающейся смыслами фактуры текста эти истины оказываются бесконечным упрощением. Вручая партнеру золотой жетон, гроссмейстер Творец? Золото, чистое золото символизирует в христианской литературе и искупление, и силу духовных даров 7. Этот дар закрепляет бесконечную повторяемость коллизии: — Без обмана? Аксенов Вас.
Рандеву: Повести и рассказы. Далее цитирую по этому изданию с указанием страниц в тексте статьи. Пуант — неожиданный поворот сюжета, неожиданная развязка новеллы. Изд-во Свято-Троице-Сергиевой Лавры, 1990. Там же. Лисовицкая Л. Скобелеву с подачи М. Везеровой, сочувствовавшей моим попыткам вписаться в местный научный ландшафт.
Лингвисты считали мои опыты слишком текстоцентрическими и говорили, что я домысливаю свои интерпретации за авторов, а литературоведы были против и справедливо! Пушкина без учета мнений всех предшествующих пушкинистов. Конференция предоставляла возможность проанализировать текст признанного автора, который к тому же может опровергнуть мои домыслы или подтвердить результативность предлагаемого способа анализа. Заседание было настолько увлекательным, что первую встречу с В. Аксеновым, когда я вручила ему свой опус, помню смутно; он энтузиазма не проявил никакого, а я была скована смущением перед знаменитостью. Договорились обсудить статью через два дня в Филармонии, где была назначена встреча писателей с городской общественностью. Опоздала, в суете перерыва улучила момент и короткий разговор оставил долгий след непонимания и простора для интерпретации. Он сразу спросил, почему я не ссылаюсь на Жолковского.
Для меня это означало в лучшем случае обвинение в некомпетентности, в худшем — в плагиате, тем более что мой лепет об ограниченности библиотечного фонда звучал странно и неубедительно, масштаб А. Жолковского я понимала, но за годы эмиграции его имя забылось. Потом В. Моих объяснений я действительно не знала, что с этим делать, так как в контексте моей интерпретации эпизод вписывался в мотив Голгофы, но, как мне казалось, излишне конкретизировал, сужал тему мирового зла: в Узбекистане, где я выросла, антисемитизм был не самым острым проявлением ксенофобии. Слава Богу, не успела это сказать, наш разговор был прерван. Я не знала, что в этот день у филармонии Аксенова и Войновича встретили люди с антисемитскими плакатами. На следующей конференции постеснялась вернуться к разговору, тем более что нашла в литературе только упоминания о статье Жолковского, а саму статью сумела прочесть много позже. Но и чтение не развеяло чувства, что меня подозревают в использовании чужого труда без ссылки; возвращаться к вопросу антисемитизма тоже было как-то неловко.
Со временем я поняла: спокойное согласие В. Жолковского только подтверждает эффективность моего способа анализа, скорее лестно для меня. Что касается несовпадений, то: — я читала более позднее издание, где сам автор убрал кавычки в заглавии, а навязанный, по словам Жолковского, эпизод с черным мундиром сохранил, демонстрируя, как мне кажется, большую толерантность, более серьезное и осторожное отношение к «предматовым рейдам и жертвам », чем у многих старых «шестидесятников» и новых либералов; — разница в интерпретациях вполне укладывается в допустимый интервал читательского восприятия, с учетом различий индивидуального опыта, мировоззрения, а также и способа анализа. Совпадение же в выборе текста больше говорит о самом рассказе, скоорее похожем на западноевропейскую новеллу: в его языковой ткани легко обнаруживается кристаллизованная смысловая структура, а сюрреалистические элементы сюжета сами побуждают читателя к анализу, тогда как рассказы часто маскируют свой глубинный смысл лирической бытописательностью. Ради приемлемого объема и читабельности в статье были показаны только результаты моих лингвистических действий. ДВЕ ПОБЕДЫ Слава Богу, учитель свободен в выборе произведений для изучения в одиннадцатом классе - советская новеллистика шестидесятых-семидесятых представлена «одним-двумя текстами по рекомендации педагога», как это официально называется. Думаю, имеет смысл предложить детям для сравнительного анализа - на уроке или в домашнем сочинении - два рассказа, написанных и напечатанных почти одновременно. Дети реагируют на оба текста весьма заинтересованно - ясно, что гротескная и сюрреалистическая «Победа» при чтении вслух воспринимается гораздо живей, с неизменным хохотом, но тут всё зависит от темперамента: есть люди, которым меланхоличный «Победитель» ближе, поскольку тема смерти, всегда жгуче интересная в отрочестве, тут выведена на первый план.
Симптоматична сама ситуация, когда два гранда городской прозы одновременно пишут рассказы о поражении, замаскированном под победу, и о том, как теперь с этим поражением жить. Можно в нескольких словах пояснить на уроке литературную ситуацию второй половины шестидесятых - гибнущую оттепель, судьба которой стала очевидна задолго до августа 1968 года, депрессию и раскол в интеллигентских кругах и кружках, ощущение исторического тупика. Немудрено, что в обоих рассказах речь идет о сомнительных, закавыченных победителях: герой Трифонова, который и на парижской олимпиаде прибежал последним, в буквальном смысле бежит дольше всех и выигрывает в качестве приза такую жизнь, что другой герой рассказа - Базиль - в ужасе отшатывается от этого зловонного будущего. Молодой гроссмейстер у Аксёнова победил Г. В результате ему торжественно вручается жетон - «Такой-то выиграл у меня партию». За каждым из этих двух текстов стоит серьёзная литературная традиция: Аксёнов - хотя к этому времени, по собственному свидетельству в разговоре с автором этих строк, он и не читал ещё «Защиту Лужина», - продолжает набоковскую литературную игру, стирая границы между реальными и шахматными коллизиями. В «Победе» вообще много набоковского - его упоение пейзажем, вечное сочувствие к мягкости, деликатности, артистизму, ненависть к тупому хамству. Трифонов продолжает совсем другую линию, и тут от источника не открестишься - Хемингуэя в России читали все, а не только писатели, и хемингуэевский метод в «Победителе» налицо: Гладков прав, сказано мало, высказано много, подтекст глубок и ветвист.
Есть в этом рассказе и вполне хемингуэевский герой, журналист-международник Базиль, чья бурная жизнь уместилась в пять строк: «Поразительный персонаж наш Базиль! В свои тридцать семь лет он уже пережил два инфаркта, одно кораблекрушение, блокаду Ленинграда, смерть родителей, его чуть не убили где-то в Индонезии, он прыгал с парашютом в Африке, он голодал, бедствовал, французский язык выучил самоучкой, он виртуозно ругается матом, дружит с авангардистами и больше всего на свете любит рыбалку летом на Волге». Правда, в этом бурно и бравурно живущем журналисте угадывается скорей Юлиан Семёнов, нежели Хемингуэй, - но виден и прототип: вся советская молодая проза, не исключая Семёнова, делала себя с Папы. Трифонов и Аксёнов продолжают в шестидесятых вечный спор Наба и Хэма - двух почти близнецов, снобов, спортсменов, почти всю жизнь проживших вне Родины, хоть и по совершенно разным причинам. Оба родились в 1899 году. Оба прошли школу европейского модернизма. Оба синхронно опубликовали главные свои романы - соответственно «Дар» 1938 и «По ком звонит колокол» 1940. Оба недолюбливали правду сказать, ненавидели Германию и обожали Францию.
При этом трудно себе представить более противоположные темпераменты; любопытно, конечно, пофантазировать, сколько раундов выдержал бы Н. Хэм любил поболтать в кругу друзей, сколько раундов выдержал бы он - в гипотетическом литературном соревновании, просто терминология у него была боксерская, - против Флобера, Мопассана... Черт возьми, я просто не вышел бы на ринг» Конечно, он не читал «Гамбургского счёта» Шкловского. Преклонялись они перед Толстым одинаково, почитали и Чехова, и Джойса, - но в остальном... Отзывов Хэма о Набе мы практически не знаем, литературной сенсации под названием «Лолита» он вовсе не заметил, да и не до того ему было; Набоков про Хемингуэя сказал убийственно смешно, обидно и неточно. Это что-то about bulls, bells and balls? Каламбур, как часто у Набокова, отличный,- но Хемингуэй, как бы сильно ни волновали его колокола и быки, не говоря уж о яйцах, все-таки о другом, и масштаб его проблематики не уступает вопросам, волновавшим Набокова; конечно, глупо рисовать Набокова запершимся в костяную башню эстетом,- в мире мало столь мощных антифашистских романов, как «Bend Sinister», - и всё-таки герои и фабулы Хемингуэя разнообразнее, география шире, самолюбование наивнее и как-то трогательней, что ли. Короче, обзывая его в послесловии к русской «Лолите» современным заместителем Майн-Рида, Набоков выражал чувства не столько к его прозе, сколько к его Нобелевской премии 1954 года.
Интересно, что Хемингуэй был довольно славным стариком, хотя до настоящей старости не дожил, - но можно его представить примерно таким, каков Старик в последнем его шедевре: в меру самоироничным, в меру беспомощным, в меру непобедимым. Набоков, вот парадокс, был стариком довольно противным - высокомерным, придирчивым, капризным. Хемингуэй относится к старости с ужасом и достоинством - возможно и такое сочетание; он вообще очень серьёзен, когда речь идёт о жизни и смерти. Для Набокова главная трагедия - непостижимость и невыразимость мира; трагедиями реальными он не то чтобы пренебрегает, но высокомерно, мужественно, упорно отказывает им в подлинности. Он прожил исключительно трудную жизнь, ему было на что пожаловаться, - но ни следа жалобы мы в его сочинениях не найдём; он бедствовал - но запомнился барином, трудился с бешеной интенсивностью - но запомнился не работающим, а играющим. Есть особая элегантность в том, чтобы не обнажать головы на похоронах - «Пусть смерть первой снимет шляпу», как говорил у Набокова выдуманный им философ Пьер Делаланд; но есть и горькая, простая, американская серьёзность жизни и смерти как они есть, и Хемингуэй здесь по-своему трогательней, а то и глубже. Набоков обладает безупречным вкусом, а Хэм - вкусом весьма сомнительным, хотя европейская выучка и посбила с него апломб и крутизну американского репортёра; но мы-то знаем, что для гения художественный вкус необязателен, гений творит новые законы, а по старым меркам он почти всегда графоман. И Набоков, и Хемингуэй любят общий сквозной сюжет, для их поколения вообще типичный: «Победитель не получает ничего».
Федор Годунов-Чердынцев накануне первой ночи с Зиной оказывается у запертой двери без ключа; переживший гениальное озарение Фальтер никому не может рассказать о нем; Гумберт добивается Лолиты - только для того, чтобы потом каждый день и час терять её. Победителю достается только моральная победа - как изгнанному, уволенному, всеми осмеянному Пнину: утешение его - в собственной интеллектуальной и творческой мощи, в том, что он Пнин и никем другим не станет. Сам автор, триумфатор, красавец, всеобщий любимец,- формально одолевая его и занимая его место, завидует ему. Пожалуй, «Победа» копирует бессознательно, конечно не столько сюжет «Защиты Лужина», с которой её роднит только шахматная тема,- сколько фабулу «Пнина», где в функции деликатного гроссмейстера оказывается кроткий, любящий, мечтательный русский профессор. А торжествующая витальность, вытесняющая его из университета и из жизни,- персонифицирована, как ни печально, в рассказчике, хоть он и ничуть не похож на Г. Рассматривая классический сюжет «Winner gets nothing», как и назывался один из лучших сборников Хемингуэя, - Хэм и Наб подходили к нему по-разному. Утешение проигравшего, по Набокову, в том, что в настоящей игре он победит всегда, а грубые земные шахматы - всего лишь приблизительная и скучная буквализация. Проигравший утешен - как гроссмейстер у Аксёнова - тем, что «никаких особенно крупных подлостей он не совершал», тем, что честен и чист перед собой, тем, что у него есть музыка Баха, дружеская среда и галстук от Диора.
По Хемингуэю, победителей нет вообще. Побеждает тот, кто независимо от конечного результата держится до конца; тот, кто привозит с рыбалки только огромный скелет марлиня, и этот скелет олицетворяет собою всё, что получает победитель. И по нему видно, какую великую прозу мы писали бы, если бы на пути к бумаге великая мысль не превращалась в собственный скелет. По Хемингуэю, главная победа неудачника - сам масштаб неудачи.
Думаю, имеет смысл предложить детям для сравнительного анализа - на уроке или в домашнем сочинении - два рассказа, написанных и напечатанных почти одновременно. Дети реагируют на оба текста весьма заинтересованно - ясно, что гротескная и сюрреалистическая «Победа» при чтении вслух воспринимается гораздо живей, с неизменным хохотом, но тут всё зависит от темперамента: есть люди, которым меланхоличный «Победитель» ближе, поскольку тема смерти, всегда жгуче интересная в отрочестве, тут выведена на первый план.
Симптоматична сама ситуация, когда два гранда городской прозы одновременно пишут рассказы о поражении, замаскированном под победу, и о том, как теперь с этим поражением жить. Можно в нескольких словах пояснить на уроке литературную ситуацию второй половины шестидесятых - гибнущую оттепель, судьба которой стала очевидна задолго до августа 1968 года, депрессию и раскол в интеллигентских кругах и кружках, ощущение исторического тупика. Немудрено, что в обоих рассказах речь идет о сомнительных, закавыченных победителях: герой Трифонова, который и на парижской олимпиаде прибежал последним, в буквальном смысле бежит дольше всех и выигрывает в качестве приза такую жизнь, что другой герой рассказа - Базиль - в ужасе отшатывается от этого зловонного будущего. Молодой гроссмейстер у Аксёнова победил Г. В результате ему торжественно вручается жетон - «Такой-то выиграл у меня партию». За каждым из этих двух текстов стоит серьёзная литературная традиция: Аксёнов - хотя к этому времени, по собственному свидетельству в разговоре с автором этих строк, он и не читал ещё «Защиту Лужина», - продолжает набоковскую литературную игру, стирая границы между реальными и шахматными коллизиями.
В «Победе» вообще много набоковского - его упоение пейзажем, вечное сочувствие к мягкости, деликатности, артистизму, ненависть к тупому хамству. Трифонов продолжает совсем другую линию, и тут от источника не открестишься - Хемингуэя в России читали все, а не только писатели, и хемингуэевский метод в «Победителе» налицо: Гладков прав, сказано мало, высказано много, подтекст глубок и ветвист. Есть в этом рассказе и вполне хемингуэевский герой, журналист-международник Базиль, чья бурная жизнь уместилась в пять строк: «Поразительный персонаж наш Базиль! В свои тридцать семь лет он уже пережил два инфаркта, одно кораблекрушение, блокаду Ленинграда, смерть родителей, его чуть не убили где-то в Индонезии, он прыгал с парашютом в Африке, он голодал, бедствовал, французский язык выучил самоучкой, он виртуозно ругается матом, дружит с авангардистами и больше всего на свете любит рыбалку летом на Волге». Правда, в этом бурно и бравурно живущем журналисте угадывается скорей Юлиан Семёнов, нежели Хемингуэй, - но виден и прототип: вся советская молодая проза, не исключая Семёнова, делала себя с Папы. Трифонов и Аксёнов продолжают в шестидесятых вечный спор Наба и Хэма - двух почти близнецов, снобов, спортсменов, почти всю жизнь проживших вне Родины, хоть и по совершенно разным причинам.
Оба родились в 1899 году. Оба прошли школу европейского модернизма. Оба синхронно опубликовали главные свои романы - соответственно «Дар» 1938 и «По ком звонит колокол» 1940. Оба недолюбливали правду сказать, ненавидели Германию и обожали Францию. При этом трудно себе представить более противоположные темпераменты; любопытно, конечно, пофантазировать, сколько раундов выдержал бы Н. Хэм любил поболтать в кругу друзей, сколько раундов выдержал бы он - в гипотетическом литературном соревновании, просто терминология у него была боксерская, - против Флобера, Мопассана...
Черт возьми, я просто не вышел бы на ринг» Конечно, он не читал «Гамбургского счёта» Шкловского. Преклонялись они перед Толстым одинаково, почитали и Чехова, и Джойса, - но в остальном... Отзывов Хэма о Набе мы практически не знаем, литературной сенсации под названием «Лолита» он вовсе не заметил, да и не до того ему было; Набоков про Хемингуэя сказал убийственно смешно, обидно и неточно. Это что-то about bulls, bells and balls? Каламбур, как часто у Набокова, отличный,- но Хемингуэй, как бы сильно ни волновали его колокола и быки, не говоря уж о яйцах, все-таки о другом, и масштаб его проблематики не уступает вопросам, волновавшим Набокова; конечно, глупо рисовать Набокова запершимся в костяную башню эстетом,- в мире мало столь мощных антифашистских романов, как «Bend Sinister», - и всё-таки герои и фабулы Хемингуэя разнообразнее, география шире, самолюбование наивнее и как-то трогательней, что ли. Короче, обзывая его в послесловии к русской «Лолите» современным заместителем Майн-Рида, Набоков выражал чувства не столько к его прозе, сколько к его Нобелевской премии 1954 года.
Интересно, что Хемингуэй был довольно славным стариком, хотя до настоящей старости не дожил, - но можно его представить примерно таким, каков Старик в последнем его шедевре: в меру самоироничным, в меру беспомощным, в меру непобедимым. Набоков, вот парадокс, был стариком довольно противным - высокомерным, придирчивым, капризным. Хемингуэй относится к старости с ужасом и достоинством - возможно и такое сочетание; он вообще очень серьёзен, когда речь идёт о жизни и смерти. Для Набокова главная трагедия - непостижимость и невыразимость мира; трагедиями реальными он не то чтобы пренебрегает, но высокомерно, мужественно, упорно отказывает им в подлинности. Он прожил исключительно трудную жизнь, ему было на что пожаловаться, - но ни следа жалобы мы в его сочинениях не найдём; он бедствовал - но запомнился барином, трудился с бешеной интенсивностью - но запомнился не работающим, а играющим. Есть особая элегантность в том, чтобы не обнажать головы на похоронах - «Пусть смерть первой снимет шляпу», как говорил у Набокова выдуманный им философ Пьер Делаланд; но есть и горькая, простая, американская серьёзность жизни и смерти как они есть, и Хемингуэй здесь по-своему трогательней, а то и глубже.
Набоков обладает безупречным вкусом, а Хэм - вкусом весьма сомнительным, хотя европейская выучка и посбила с него апломб и крутизну американского репортёра; но мы-то знаем, что для гения художественный вкус необязателен, гений творит новые законы, а по старым меркам он почти всегда графоман. И Набоков, и Хемингуэй любят общий сквозной сюжет, для их поколения вообще типичный: «Победитель не получает ничего». Федор Годунов-Чердынцев накануне первой ночи с Зиной оказывается у запертой двери без ключа; переживший гениальное озарение Фальтер никому не может рассказать о нем; Гумберт добивается Лолиты - только для того, чтобы потом каждый день и час терять её. Победителю достается только моральная победа - как изгнанному, уволенному, всеми осмеянному Пнину: утешение его - в собственной интеллектуальной и творческой мощи, в том, что он Пнин и никем другим не станет. Сам автор, триумфатор, красавец, всеобщий любимец,- формально одолевая его и занимая его место, завидует ему. Пожалуй, «Победа» копирует бессознательно, конечно не столько сюжет «Защиты Лужина», с которой её роднит только шахматная тема,- сколько фабулу «Пнина», где в функции деликатного гроссмейстера оказывается кроткий, любящий, мечтательный русский профессор.
А торжествующая витальность, вытесняющая его из университета и из жизни,- персонифицирована, как ни печально, в рассказчике, хоть он и ничуть не похож на Г. Рассматривая классический сюжет «Winner gets nothing», как и назывался один из лучших сборников Хемингуэя, - Хэм и Наб подходили к нему по-разному. Утешение проигравшего, по Набокову, в том, что в настоящей игре он победит всегда, а грубые земные шахматы - всего лишь приблизительная и скучная буквализация. Проигравший утешен - как гроссмейстер у Аксёнова - тем, что «никаких особенно крупных подлостей он не совершал», тем, что честен и чист перед собой, тем, что у него есть музыка Баха, дружеская среда и галстук от Диора. По Хемингуэю, победителей нет вообще. Побеждает тот, кто независимо от конечного результата держится до конца; тот, кто привозит с рыбалки только огромный скелет марлиня, и этот скелет олицетворяет собою всё, что получает победитель.
И по нему видно, какую великую прозу мы писали бы, если бы на пути к бумаге великая мысль не превращалась в собственный скелет. По Хемингуэю, главная победа неудачника - сам масштаб неудачи. Тот же, кому досталась удача, по определению мелок. Если герой не погибает - это не герой. Коллизия у Аксёнова - именно набоковская: тайная радость победителя - в том, что побеждённый так и не сознает собственного поражения; в том, что «Победитель не понимает ничего». Играя в купе скорого поезда с самодовольным идиотом, не способным оценить легкую, летучую прелесть мира,- с идиотом, чья шахматная мысль не идёт дальше формулы «Если я так, то он меня так», - гроссмейстер может утешаться тем, что сам он выстраивает великолепную партию, хрустальную, прозрачную, бесконечно тонкую, как бисерные хитрые комбинации в романе Гессе.
Поражение, которое нанесено в России свободе, мысли, прогрессу, вообще всему хорошему, всему, что только и делает жизнь жизнью,- не окончательно уже потому, что Г. Есть ковбои Билли и красотки Мэри, есть Рижское взморье, дачная веранда, есть среда, в которой гроссмейстер уже не одинок. Есть и хорошо простроенная ироническая самозащита - золотой жетон, знаменующий собою не столько капитуляцию, сколько новый уровень издевательства над противником. Трифонов ставит вопрос тяжелей и серьёзней - и рассказ его появляется не в легкомысленной «Юности» к тому же в юмористическом отделе , а в традиционалистском «Знамени», бывшем тогда оплотом военной прозы. Поражение тут не столько историческое, общественное,- сколько онтологическое дети, как мы знаем, любят умные слова и охотно запоминают их. Советские журналисты направляются к единственному выжившему участнику второй - парижской - Олимпиады.
Он прибежал тогда последним, но называет себя победителем. Потому что все остальные, попав в чудовищный ХХ век, сошли с дистанции, а он всё бежит свой сверхмарафон. Он одинок, выжил из ума, у него лысая голова и лысые десны, его называют грязнулей, вонючкой,- у старика никого нет, и за ним ходит сиделка; он ничего не помнит и почти ничего не понимает, но в глазах его тлеет огонек мафусаиловой гордости - он жив! Он видит эту остренькую звезду в окне, он чувствует запах горящих сучьев из сада... И Трифонов выясняет отношения не столько с Хемингуэем, сколько с героическим поколением родителей судьба репрессированных родителей была для него - как и для Аксёнова - вечной травмой. Эти герои полагали, что имеет смысл только жизнь, наполненная подвигами, в крайнем случае интенсивнейшим трудом.
А вот поколение сыновей уже не знает, в чем больше смысла - в самосжигании, саморастрате или в выживании любой ценой; ведь, кроме жизни, ничего нет, и никакого смысла, кроме как видеть, слышать, вбирать, чувствовать,- нету тоже. Вот есть Базиль, который не хочет такого черепашьего бессмертия, который жжёт свечу с двух концов,- и Семёнов в самом деле прожил всего 61 год, буквально сгорел, оставив гигантское наследие, девять десятых которого сегодня уже забыто. И есть старик, не совершивший в жизни решительно ничего,- но он жив, и никакой другой победы не будет. Можно спорить о величии подвига, о коллективной воле, о фантастических свершениях,- но умирает-то каждый в одиночку, как писал еще один великий прозаик XX столетия. И не смешны ли перед лицом старости и смерти все эти мысли о величии собственного дела, если само это дело к 1968 году выглядит уже обречённым? А в это время, надо признаться, в мире не осталось ни одной идеологии, с которой можно было солидаризироваться без чувства стыда: все рецепты всеобщего счастья в очередной раз треснули.
Дети обычно с удовольствием обсуждают «Победу» и почти всегда утверждают, что гроссмейстер победил независимо от авторской оценки: мат поставил? Заметил Г. Важен результат! Отрезвляющая реплика учителя о том, что результатом-то является золотой жетон, пролетает мимо ушей. Выиграл - и достаточно, а поняли ли дураки свое поражение - нас волновать не должно. Дети ещё малы и не понимают, что сегодняшний Г.
Вероятно, происходит это потому, что главной ценностью и главной победой все ещё остается жизнь - а не, допустим, правда или творчество. Побеждает тот, кто дольше всех бежит - неважно, с каким результатом. И ужасаясь этому, как Аксёнов, - в душе мы готовы скорей смириться с этим, как Трифонов. Очень уж хорошо пахнут горелые сучья. Рассказ Аксенова "Победа" написан в начале шестидесятых годов, в разгар хрущевской оттепели. В Это время общество потихоньку расцветало, приходя в себя после тридцати лет жестокого тоталитаризма.
В литературе этот расцвет ознаменовался приходом новой волны писателей и поэтов, ставших "властителями дум" молодого поколения.
Василий Аксенов. Победа»
О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ», — панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся. Он поднял руку.
Конь-провокатор повис над доской. У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Личная вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Вилка на дедушку и бабушку.
Жалко терять стариков». Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв. Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что гроссмейстер пожал плечами. Гроссмейстер спрятал ферзя в укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями.
Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо; во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г. Внедрение черного коня в бессмысленную толпу на левом фланге, занятие им поля b4, во всяком случае, уже наводило на размышления.
Гроссмейстер понял, что в этом варианте, в этот весенний зеленый вечер одних только юношеских мифов ему не хватит. Все это верно, в мире бродят славные дурачки — юнги Билли, ковбои Гарри, красавицы Мэри и Нелли, и бригантина поднимает паруса, но наступает момент, когда вы чувствуете опасную и реальную близость черного коня на поле b4. Предстояла борьба, сложная, тонкая, увлекательная, расчетливая. Впереди была жизнь.
Гроссмейстер выиграл пешку, достал платок и высморкался. Несколько мгновений в полном одиночестве, когда губы и нос скрыты платком, настроили его на банально-философский лад. Всю жизнь добиваешься чего-нибудь; приходит к тебе победа, а радости от нее нет. Вот, например, город Гонконг, далекий и весьма загадочный, а я в нем уже был.
Я везде уже был».
Так и есть, но автор повторяет этот прием неоднократно, причем тема воспоминаний как-то постепенно гаснет, заменяется ощущением синхронности двух планов происходящего — игры и жизни. Синхронность эта переходит местами в полное слияние: «Вот вы гроссмейстер, а я вам ставлю вилку на ферзя и ладью, — сказал Г. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской » С. Гроссмейстер при этом думает: …Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков.
Гроссмейстер… спрятал ферзя в укромный угол за полуразвалившейся каменной террасой… напомним, игра происходит в купе скорого поезда …где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями. Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо, во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г. Совмещение одновременно нескольких до трех личностных, пространственных и временных планов в этом абзаце позволяет догадываться о бесконечности, вездесущности того, кто назван в рассказе гроссмейстером ; с личностью эту сущность отождествить невозможно, поскольку подчеркивается именно ее недискретность. Дважды он меняет сферу ожидаемого успеха, причем оба раза это оформлено как отступление, хотя успех, кажется, достигнут. Сначала он избирает в качестве утешения после потери ладьи простые радости жизни: Гроссмейстер сообразил, что кое-какие радости еще остались у него в запасе.
Например, радость длинных, по всей диагонали, ходов слона. Если чуть-чуть волочить слона по доске, то это в какой-то мере заменит стремительное скольжение на ялике по солнечной, чуть-чуть зацветшей воде подмосковного пруда, из света в тень, из тени в свет С. Ялик — очевидная ассоциация с утраченной ладьей. Тут сама собой возникает жажда любви: Гроссмейстер почувствовал страстное, непреодолимое желание захватить поле h8, ибо оно было полем любви , бугорком любви , над которым висели прозрачные стрекозы С. В конце этого эпизода сведены воедино темы «жизнь » и «игра », только не вполне ясно, какое из этих понятий является определяемым, а какое — предицирующим. Думается, автор преднамеренно сделал уравнение обратимым, чтобы каждый вариант соответствовал одной из переливающихся, совмещенных в одном изображении реальностей: Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре. Пора кончать игру С.
Но нашлась еще одна сфера, в которой можно победить. Назовем ее условно «гармония». Возможно, в жизни это соответствует творчеству: Нет, — подумал гроссмейстер, — ведь есть еще кое-что, кроме этого. Он поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце чистыми и однообразными, как плеск воды, звуками, потом вышел из дачи и пошел к морю. Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее. На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как баховская CODA, наступил мат черным.
Последняя фраза по своей парадоксальной семантике и избыточной эстетике достойна отдельного исследования. В смысловом развертывании текста это, безусловно, кульминация — но не единственная. Она же развязка — победа! Успех гроссмейстера в сфере гармонии полон и совершенен. Но именно эта сфера для его спутника просто не существует; тот продолжает борьбу, оставаясь на своем уровне, в своей сфере , и там побеждает. Так тема несовпадения , которая уже косвенно возникала в ассоциативно-словесных рядах, выходит на уровень поверхностного смысла. Но заявлена она была гораздо раньше и даже вербализована в начале игры: « — Ведь вы гроссмейстер такой-то?
О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ, — панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело и улыбнулся. Эпизод многозначен; сейчас для нас важно, что совпадение , о котором идет речь, не объяснено, а весь эпизод демонстрирует несовпадение во всем: гроссмейстер панически пугается какого-то другого совпадения 2 , не того 1 , о котором сказал Г. Потом гроссмейстер будто бы понял, о каком совпадении 3 речь, но, во-первых, нам его не объяснил, во-вторых, кажется, опять ошибся, о чем говорит неожиданность последующего хода Г. Совпадения 1, 2, 3 не совпадают.
Тем самым автор выдвигает тему несовпадений в ряд ключевых. Не совпадают те сферы, в которых живут и действуют персонажи. Автор строит ее описание в форме несобственно-прямой несобственно-авторской речи, где грань между мыслями героя и автора стирается: Игра Г. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков. Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы… С. Зло, заключенное в игре Г. Это зло вполне узнаваемо и соотносимо с жизнью целого ряда поколений советских людей: в раннем детстве — казарма или, может быть, тюрьма, с запахами касторки и поноса , в отрочестве — утрата близких и боязнь провокаторов , затем любовь , омраченная страхом, что опять запахнет хлоркой, как в тех далеких проклятой памяти коридорах.
С изображением этого зла связаны выходы ассоциативно-семантических связей за рамки данного текста. Это, во-первых, переклички с другими текстами В. Так, предполагаемые инициалы одного из персонажей — Г. Во-вторых, это обращения к опыту советского читателя 60-х годов: татуировка между большим и указательным пальцами левой руки, розовые лбы… под окнами Шахматного клуба на Гоголевском бульваре , цитаты бригантина поднимает паруса , а также, по-видимому, ряд имен эпизодических персонажей: хозяин дачи , кучер Еврипид , Нина Кузьминична. Все эти детали, особенно имена, выглядят в тексте случайными, не мотивированными развитием сюжета. Известно, что именно такие компоненты обычно бывают в тексте наиболее значимыми. Между тем, этот смысловой пласт почти полностью закрыт для читателя, не знакомого с социокультурным контекстом эпохи.
В то же время было бы слишком большим упрощением сводить глубинный смысл текста к намекам на реалии одной эпохи. Лагеря, провокаторы и казармы представлены в тексте как одна из ипостасей Зла, образ которого переливается, перетекает из одной формы в другую, создавая картину многоликого отрицания жизни вообще. Как происходит формирование общей картины , хорошо видно на примере одного небольшого фрагмента: Он Г. Это была не-любовь, не-встреча, не привет, не надежда, не жизнь. Гриппозный озноб и опять желтый снег, послевоенный неуют, все тело чешется. Черный ферзь в центре каркал , как влюбленная ворона , воронья любовь , кроме того, у соседей скребли ножом оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре; пора кончать игру С.
В этом переплетении ассоциативно-изобразительных и ассоциативно-семантических рядов есть несколько звеньев словесных цепочек, пронизывающих текст и поэтому важных, но не рассмотренных нами. Среди них ряд бессмысленный , связанный везде с действиями Г. Он объединяет Г. Стоит отметить также парадигмы «поле», «призрачность» и др. Но чтобы понять степень неоднозначности всей картины, необходимо прокомментировать довольно сложный конгломерат ассоциативных связей, апеллирующий к общечеловеческому социокультурному контексту. Формально он скрепляется повтором черный : черный конь — черный ферзь — человек в черной шинели Однако традиционная цветовая символика здесь — только вершина айсберга, только сигнал, привлекающий внимание к сложному ассоциативно-символическому построению, возводящему концепт текста на более высокий уровень обобщения. Повторы черный объединяют ряд уже сформировавшихся концептуальных построений и выстраивают новые связи, причем разными способами.
Во-первых, на фоне уже сложившейся парадигмы черный конь — провокатор — казарма — лагерь » черный ферзь , который каркает, как влюбленная ворона , ассоциируется, конечно, с «воронком ». Но затем появляется черный пес … настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка и облик зла становится более всеобъемлющим, фольклорным ср. Хоть молнии и эсэсовские , с ними вливаются в образ вселенского зла и те вспышки, которые молниями возникали перед глазами гроссмейстера и которые он гасил , несмотря на усилия коня-провокатора. Конкретизация обернулась новым расширением, включив в сферу зла и «справедливое» насилие «добра над злом». I Дальнейшее описание казни непонятно, если не поднять сложившийся концепт еще на один уровень, сигналом которого является включение в ассоциативный ряд нового символа — медной трубы Мат! В библейской традиции конь символизирует плоть в ее противопоставлении духу, псы — гонители, а овраг, в котором в дохристианские времена приносили в жертву детей, заглушая их крики музыкой, назывался геенной, впоследствии геенной огненной 4. В этой системе ассоциаций становится понятнее картина казни гроссмейстера : …Ступеньки вверх.
Почему вверх? Такие вещи следует делать в яме. Если такие вещи , которые следует делать в яме — жертвоприношение, то на сей раз оно совершено на горе, т. Тема жертвоприношения была вербализована задолго до его осуществления в сюжете: Жертвуете ладью ради атаки? Становится понятным, почему в сюжете две победы : победа плоти над духом, убивающая его, и победа духа, завершенная, как яйцо , т.
На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено: «Г. Ему достались белые. В дороге шахматы — милое дело, — добродушно приговаривал Г. Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри, занудливой, жалостливой ноте, похожей на жужжание комара. Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легкоранимым. Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук.
Одни из них возвращались из лагерей, другие получали возможность печатать запрещенные ранее произведения, а третьи в том числе и Аксенов были совсем новыми людьми в литературе. Аксенов стал в 60-е годы лидером среди молодых прозаиков. Победа один из первых его рассказов. Он совсем маленький, но очень интересный. На шахматной доске сошлись не просто белые и черные фигуры, а две жизни, два взгляда на жизнь. Он аккуратен, воспитан, корректен и, хотя и робок, готов сражаться за свои идеалы до последнего. А ведь это тоже собирательный персонаж. Без тени сомнения спрашивает он у гроссмейстера: Вот интересно, почему все шахматисты евреи?..
Аксенов Василий - Победа
Победа - бесплатно полную версию (целиком). В юмористическом отделе «Юности» появляется «Победа» Василия Аксенова, а в прозаическом отделе «Знамени» два года спустя — «Победитель» Юрия Трифонова. «‹ ›» Василий Аксенов. Победа. рассказ с преувеличениями. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой.
Рассказ победа василий аксенов
Победа (В.А. Аксёнов). Очень краткое содержание. Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц). Василий Аксенов Победа рассказ с преувеличениями. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Электронная книга «Победа» от автора Василий Аксёнов Издательство Эксмо. Характеристики. Серия: Остров Аксенов. Электронная книга «Победа» от автора Василий Аксёнов Издательство Эксмо. Характеристики. Серия: Остров Аксенов.
Писатель Василий Аксёнов. Победа
В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. Победа читать бесплатно онлайн без регистрации полную версию на ПК, планшете и телефоне. Здесь есть возможность читать онлайн «Василий Аксенов: Победа» — ознакомительный отрывок электронной книги совершенно бесплатно, а после прочтения отрывка купить полную версию. Электронная книга «Победа» от автора Василий Аксёнов Издательство Эксмо. Характеристики. Серия: Остров Аксенов. "ПОБЕДА". Рассказ с преувеличениями. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером.
Характеристики
- Василий Аксенов - Победа читать онлайн бесплатно
- Василий Павлович Аксенов
- Другие статьи в литературном дневнике:
- Василий Аксёнов "Победа" - рассказ о смерти на доске и о жизни в шахматных фигурах.
Аксенов победа краткое содержание. Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему)
| Писатель Василий Аксёнов. Победа | Аксенов стал в 60-е годы лидером среди молодых прозаиков. «Победа» — один из первых его рассказов. Он совсем маленький, но очень интересный. Итак, в купе скорого поезда молодой гроссмейстер встречает случайного попутчика. |
| Аксенов Василий - Победа | Бесплатно читать онлайн Победа от автора Василий Павлович Аксенов. Без регистрации и без сокращений, полностью и целиком. |
| Василий Аксёнов "Победа" - рассказ о смерти на доске и о жизни в шахматных фигурах. | Аксенов стал в 60-е годы лидером среди молодых прозаиков. Победа один из первых его рассказов. Он совсем маленький, но очень интересный. |
Аксенов победа анализ произведения. Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему)
Оба недолюбливали правду сказать, ненавидели Германию и обожали Францию. При этом трудно себе представить более противоположные темпераменты; любопытно, конечно, пофантазировать, сколько раундов выдержал бы Н. Хэм любил поболтать в кругу друзей, сколько раундов выдержал бы он - в гипотетическом литературном соревновании, просто терминология у него была боксерская, - против Флобера, Мопассана... Черт возьми, я просто не вышел бы на ринг» Конечно, он не читал «Гамбургского счёта» Шкловского. Преклонялись они перед Толстым одинаково, почитали и Чехова, и Джойса, - но в остальном... Отзывов Хэма о Набе мы практически не знаем, литературной сенсации под названием «Лолита» он вовсе не заметил, да и не до того ему было; Набоков про Хемингуэя сказал убийственно смешно, обидно и неточно. Это что-то about bulls, bells and balls? Каламбур, как часто у Набокова, отличный,- но Хемингуэй, как бы сильно ни волновали его колокола и быки, не говоря уж о яйцах, все-таки о другом, и масштаб его проблематики не уступает вопросам, волновавшим Набокова; конечно, глупо рисовать Набокова запершимся в костяную башню эстетом,- в мире мало столь мощных антифашистских романов, как «Bend Sinister», - и всё-таки герои и фабулы Хемингуэя разнообразнее, география шире, самолюбование наивнее и как-то трогательней, что ли.
Короче, обзывая его в послесловии к русской «Лолите» современным заместителем Майн-Рида, Набоков выражал чувства не столько к его прозе, сколько к его Нобелевской премии 1954 года. Интересно, что Хемингуэй был довольно славным стариком, хотя до настоящей старости не дожил, - но можно его представить примерно таким, каков Старик в последнем его шедевре: в меру самоироничным, в меру беспомощным, в меру непобедимым. Набоков, вот парадокс, был стариком довольно противным - высокомерным, придирчивым, капризным. Хемингуэй относится к старости с ужасом и достоинством - возможно и такое сочетание; он вообще очень серьёзен, когда речь идёт о жизни и смерти. Для Набокова главная трагедия - непостижимость и невыразимость мира; трагедиями реальными он не то чтобы пренебрегает, но высокомерно, мужественно, упорно отказывает им в подлинности. Он прожил исключительно трудную жизнь, ему было на что пожаловаться, - но ни следа жалобы мы в его сочинениях не найдём; он бедствовал - но запомнился барином, трудился с бешеной интенсивностью - но запомнился не работающим, а играющим. Есть особая элегантность в том, чтобы не обнажать головы на похоронах - «Пусть смерть первой снимет шляпу», как говорил у Набокова выдуманный им философ Пьер Делаланд; но есть и горькая, простая, американская серьёзность жизни и смерти как они есть, и Хемингуэй здесь по-своему трогательней, а то и глубже.
Набоков обладает безупречным вкусом, а Хэм - вкусом весьма сомнительным, хотя европейская выучка и посбила с него апломб и крутизну американского репортёра; но мы-то знаем, что для гения художественный вкус необязателен, гений творит новые законы, а по старым меркам он почти всегда графоман. И Набоков, и Хемингуэй любят общий сквозной сюжет, для их поколения вообще типичный: «Победитель не получает ничего». Федор Годунов-Чердынцев накануне первой ночи с Зиной оказывается у запертой двери без ключа; переживший гениальное озарение Фальтер никому не может рассказать о нем; Гумберт добивается Лолиты - только для того, чтобы потом каждый день и час терять её. Победителю достается только моральная победа - как изгнанному, уволенному, всеми осмеянному Пнину: утешение его - в собственной интеллектуальной и творческой мощи, в том, что он Пнин и никем другим не станет. Сам автор, триумфатор, красавец, всеобщий любимец,- формально одолевая его и занимая его место, завидует ему. Пожалуй, «Победа» копирует бессознательно, конечно не столько сюжет «Защиты Лужина», с которой её роднит только шахматная тема,- сколько фабулу «Пнина», где в функции деликатного гроссмейстера оказывается кроткий, любящий, мечтательный русский профессор. А торжествующая витальность, вытесняющая его из университета и из жизни,- персонифицирована, как ни печально, в рассказчике, хоть он и ничуть не похож на Г.
Рассматривая классический сюжет «Winner gets nothing», как и назывался один из лучших сборников Хемингуэя, - Хэм и Наб подходили к нему по-разному. Утешение проигравшего, по Набокову, в том, что в настоящей игре он победит всегда, а грубые земные шахматы - всего лишь приблизительная и скучная буквализация. Проигравший утешен - как гроссмейстер у Аксёнова - тем, что «никаких особенно крупных подлостей он не совершал», тем, что честен и чист перед собой, тем, что у него есть музыка Баха, дружеская среда и галстук от Диора. По Хемингуэю, победителей нет вообще. Побеждает тот, кто независимо от конечного результата держится до конца; тот, кто привозит с рыбалки только огромный скелет марлиня, и этот скелет олицетворяет собою всё, что получает победитель. И по нему видно, какую великую прозу мы писали бы, если бы на пути к бумаге великая мысль не превращалась в собственный скелет. По Хемингуэю, главная победа неудачника - сам масштаб неудачи.
Тот же, кому досталась удача, по определению мелок. Если герой не погибает - это не герой. Коллизия у Аксёнова - именно набоковская: тайная радость победителя - в том, что побеждённый так и не сознает собственного поражения; в том, что «Победитель не понимает ничего». Играя в купе скорого поезда с самодовольным идиотом, не способным оценить легкую, летучую прелесть мира,- с идиотом, чья шахматная мысль не идёт дальше формулы «Если я так, то он меня так», - гроссмейстер может утешаться тем, что сам он выстраивает великолепную партию, хрустальную, прозрачную, бесконечно тонкую, как бисерные хитрые комбинации в романе Гессе. Поражение, которое нанесено в России свободе, мысли, прогрессу, вообще всему хорошему, всему, что только и делает жизнь жизнью,- не окончательно уже потому, что Г. Есть ковбои Билли и красотки Мэри, есть Рижское взморье, дачная веранда, есть среда, в которой гроссмейстер уже не одинок. Есть и хорошо простроенная ироническая самозащита - золотой жетон, знаменующий собою не столько капитуляцию, сколько новый уровень издевательства над противником.
Трифонов ставит вопрос тяжелей и серьёзней - и рассказ его появляется не в легкомысленной «Юности» к тому же в юмористическом отделе , а в традиционалистском «Знамени», бывшем тогда оплотом военной прозы. Поражение тут не столько историческое, общественное,- сколько онтологическое дети, как мы знаем, любят умные слова и охотно запоминают их. Советские журналисты направляются к единственному выжившему участнику второй - парижской - Олимпиады. Он прибежал тогда последним, но называет себя победителем. Потому что все остальные, попав в чудовищный ХХ век, сошли с дистанции, а он всё бежит свой сверхмарафон. Он одинок, выжил из ума, у него лысая голова и лысые десны, его называют грязнулей, вонючкой,- у старика никого нет, и за ним ходит сиделка; он ничего не помнит и почти ничего не понимает, но в глазах его тлеет огонек мафусаиловой гордости - он жив! Он видит эту остренькую звезду в окне, он чувствует запах горящих сучьев из сада...
И Трифонов выясняет отношения не столько с Хемингуэем, сколько с героическим поколением родителей судьба репрессированных родителей была для него - как и для Аксёнова - вечной травмой. Эти герои полагали, что имеет смысл только жизнь, наполненная подвигами, в крайнем случае интенсивнейшим трудом. А вот поколение сыновей уже не знает, в чем больше смысла - в самосжигании, саморастрате или в выживании любой ценой; ведь, кроме жизни, ничего нет, и никакого смысла, кроме как видеть, слышать, вбирать, чувствовать,- нету тоже. Вот есть Базиль, который не хочет такого черепашьего бессмертия, который жжёт свечу с двух концов,- и Семёнов в самом деле прожил всего 61 год, буквально сгорел, оставив гигантское наследие, девять десятых которого сегодня уже забыто. И есть старик, не совершивший в жизни решительно ничего,- но он жив, и никакой другой победы не будет. Можно спорить о величии подвига, о коллективной воле, о фантастических свершениях,- но умирает-то каждый в одиночку, как писал еще один великий прозаик XX столетия. И не смешны ли перед лицом старости и смерти все эти мысли о величии собственного дела, если само это дело к 1968 году выглядит уже обречённым?
А в это время, надо признаться, в мире не осталось ни одной идеологии, с которой можно было солидаризироваться без чувства стыда: все рецепты всеобщего счастья в очередной раз треснули. Дети обычно с удовольствием обсуждают «Победу» и почти всегда утверждают, что гроссмейстер победил независимо от авторской оценки: мат поставил?
Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе.
Игра Г. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков. Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом. О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое!
Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ», — панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской. У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться.
Личная вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается «лирная» шуба, тяжелая шуба на «лирном» меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу. Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков». Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв.
Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что гроссмейстер пожал плечами. Гроссмейстер спрятал ферзя в укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями. Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо; во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г.
Внедрение черного коня в бессмысленную толпу на левом фланге, занятие им поля b4, во всяком случае, уже наводило на размышления. Гроссмейстер понял, что в этом варианте, в этот весенний зеленый вечер одних только юношеских мифов ему не хватит. Все это верно, в мире бродят славные дурачки — юнги Билли, ковбои Гарри, красавицы Мэри и Нелли, и бригантина поднимает паруса, но наступает момент, когда вы чувствуете опасную и реальную близость черного коня на поле b4. Предстояла борьба, сложная, тонкая, увлекательная, расчетливая. Впереди была жизнь.
Гроссмейстер выиграл пешку, достал платок и высморкался. Несколько мгновений в полном одиночестве, когда губы и нос скрыты платком, настроили его на банально-философский лад. Всю жизнь добиваешься чего-нибудь; приходит к тебе победа, а радости от нее нет. Вот, например, город Гонконг, далекий и весьма загадочный, а я в нем уже был. Я везде уже был».
Потеря пешки мало огорчила Г. Он ответил гроссмейстеру ходом ферзя, вызвавшим изжогу и минутный приступ головной боли. Гроссмейстер сообразил, что кое-какие радости еще остались у него в запасе. Например, радость длинных, по всей диагонали, ходов слона. Если чуть волочить слона по доске, то это в какой-то мере заменит стремительное скольжение на ялике по солнечной, чуть-чуть зацветшей воде подмосковного пруда, из света в тень, из тени в свет.
Гроссмейстер почувствовал непреодолимое, страстное желание захватить поле h8, ибо оно было полем любви, бугорком любви, над которым висели прозрачные стрекозы. Бурный летний праздник любви на поле h8 не радовал и вместе с тем тревожил гроссмейстера. Он чувствовал, что вскоре в центре произойдет накопление внешне логичных, но внутренне абсурдных сил. Опять послышится какофония и запахнет хлоркой, как в тех далеких проклятой памяти коридорах на левом фланге. Подумаешь, гроссмейстер-блатмейстер, жила еще у тебя тонкая против меня.
Знаю я ваши чемпионаты: договариваетесь заранее. Все равно я тебя задавлю, хоть кровь из носа! Он начал атаку в центре, и, конечно, как и предполагалось, центр сразу превратился в поле бессмысленных и ужасных действий. Это была не-любовь, не-встреча, не-надежда, не-привет, не-жизнь. Гриппозный озноб и опять желтый снег, послевоенный неуют, все тело чешется.
Черный ферзь в центре каркал, как влюбленная ворона, воронья любовь, кроме того, у соседей скребли ножом оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре. Пора кончать игру. Он поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце чистыми и однообразными, как плеск волн, звуками, потом вышел из дачи и пошел к морю. Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользящий и пружинящий хвойный наст.
Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее. На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво засветилась, завершенная, как яйцо. Гроссмейстер посмотрел на Г.
Тот молчал, набычившись, глядя в самые глубокие тылы гроссмейстера. Мата своему королю он не заметил. Гроссмейстер молчал, боясь нарушить очарование этой минуты. Он еле сдерживал внутренний рев.
Гроссмейстер сразу понял, что его узнали, и с тоской смирился: двух партий по крайней мере не избежать. Он тоже сразу узнал тип этого человека. Порой из окон Шахматного клуба на Гоголевском бульваре он видел розовые крутые лбы таких людей. Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил: — В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ?
Спутник высунулся из купе, кликнул проводницу, появились шахматы, он схватил их слишком поспешно для своего равнодушия, высыпал, взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено: «Г. Ему достались белые. В дороге шахматы — милое дело, — добродушно приговаривал Г. Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри, занудливой, жалостливой ноте, похожей на жужжание комара. Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легкоранимым.
Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком «Дом Диора». Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе. Игра Г. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков.
Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом. О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ», — панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской.
Шаг - полсекунды, ещё шаг - секунда, ещё шаг - полторы, ещё шаг - две… Ступеньки вверх. Почему вверх? Такие вещи следует делать в яме. Нужно быть мужественным. Это обязательно? Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из рогожи? Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень далеко оркестр бравурно играл «Хас-Булат удалой». Ну, вот видите, - пробормотал гроссмейстер, - поздравляю! Уф, - сказал Г. Невероятно, залепил мат гроссмейстеру! Невероятно, но факт! Да-да, я сорвался, - торопливо подтвердил гроссмейстер. Доска была старая, щербленая, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая. Гроссмейстер смотрел на пустую доску, на шестьдесят четыре абсолютно бесстрастных поля, способных вместить не только его собственную жизнь, но бесконечное число жизней, и это бесконечное чередование светлых и темных полей наполнило его благоговением и тихой радостью. А ведь так вот расскажешь, и никто не поверит, - огорчённо вздохнул Г. Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы сильный, волевой игрок, - сказал гроссмейстер. Никто не поверит, - повторил Г. Какие у меня доказательства? Позвольте, - чуть обиделся гроссмейстер, глядя на розовый крутой лоб Г. Я знал, что я вас встречу. Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной, золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: «Податель сего выиграл у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то». Остается только поставить число, - сказал он, извлёк из портфеля гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу жетона. Без обмана? Абсолютно чистое золото, - сказал гроссмейстер. Рассказ Аксенова "Победа" написан в начале шестидесятых годов, в разгар хрущевской оттепели. В Это время общество потихоньку расцветало, приходя в себя после тридцати лет жестокого тоталитаризма. В литературе этот расцвет ознаменовался приходом новой волны писателей и поэтов, ставших "властителями дум" молодого поколения. Одни из них возвращались из лагерей, другие получали возможность печатать запрещенные ранее произведения, а третьи в том числе и Аксенов были совсем новыми людьми в литературе. Вдохновленные оттепелью, они создавали произведения, абсолютно независимые от линии партии и номенклатурных указаний и выралсавшие все помыслы и наделсды молодежи. Аксенов стал в шестидесятые годы лидером среди молодых прозаиков. Он совсем маленький, но очень интересный. Итак, в купе скорого поезда молодой гроссмейстер встречает случайного попутчика. Попутчик, сразу узнав гроссмейстера, моментально заряжается "немыслимым желанием" победить его. Просто потому, что вид неловкого интеллигентного гроссмейстера вызывает в нем насмешку и презрение: "... Гроссмейстер легко соглашается на игру, и партия начинается... И тут происходит очень странная вещь: начавшись, партия приобретает неожиданный характер. Из простого спортивного состязания она перерастает в беспощадную борьбу двух поколений, совершенно чуждых по духу и убеждениям. На шахматной доске сошлись не просто белые и черные фигуры, а две жизни, два взгляда на жизнь. Конфликтующие и в реальной жизни , соперники сходятся открыто на шахматном поле , и начинается битва не на лгазнь, а на смерть. Гроссмейстер в этой битве представляет все молодое поколение шестидесятых. Он аккуратен, воспитан, корректен и, хотя робок, готов сражаться за свои идеалы до последнего. Таинственный же его попутчик приобретает черты устрашающие и почти мистические. Внешнее его описание почти отсутствует; физический его облик неясен и туманен, четко выделяются только крутой розовый лоб и огромные кулаки, на одном из которых левом видна татуировка "Г. В нем сосредоточены все худшие черты, встречающиеся в некультурной части современного общества: ханжество, невежество, грубость, ненависть к "умным", презрение к молодым. Без тени сомнения спрашивает он у гроссмейстера: "Вот интересно, почему все шахматисты - евреи?.. Четким и ясным мыслям гроссмейстера противопоставляется неразбериха в голове и на поле Г. То место доски, куда прорываются фигуры Г. Увлекшись глубоким наступлением, Г. Что лее случилось? Неужели пошлость и невежество вышли победителями и неужели им предначертано задушить все светлые идеалы? Ни в коем случае. Потерпевший поралсение гроссмейстер все равно чувствует, что он выше своего победителя, что он никогда не совершал подлостей, и вручает ликующему Г. Гроссмейстер такой-то". Главное, что выражает этот рассказ, это готовность молодого поколения отстаивать свои взгляды и убелсдения, бороться за само право на независимое существование, какая бы сила ни старалась это поколение раздавить и поглотить. Хотя гроссмейстер и проиграл партию, но он не побежден морально и готов к будущим битвам. Завершают рассказ его слова о том, что он заказал уже много золотых жетонов своим будущим победителям и постоянно будет пополнять запасы. Впереди у гроссмейстера, как и у всего его поколения, целая жизнь. Как большая, увлекательная партия. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил:- В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ? На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено "Г. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри занудливой жалостливой ноте, похожей на жужжание комара. Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легко ранимым. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком "Дом Диора". На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских кабалистических знаков, было похоже на настройку халтурного духового оркестра, желто-серый слежавшийся снег, глухие заборы, цементный завод. Я отказываюсь, примите мой отказ," - панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся. Личные вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается "лирная" шуба, тяжелая шуба на "лирном" меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу.
Победа Аксенов Василий
Гриппозный озноб и опять желтый снег, послевоенный неуют, все тело чешется. Черный ферзь в центре каркал, как влюбленная ворона, воронья любовь, кроме того, у соседей скребли ножом оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре. Пора кончать игру.
Он поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце чистыми и однообразными, как плеск волн, звуками, потом вышел из дачи и пошел к морю. Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользкий и пружинящий хвойный наст. Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее.
На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво засветилась, завершенная, как яйцо.
Гроссмейстер посмотрел на Г. Тот молчал, набычившись, глядя в самые глубокие тылы гроссмейстера. Мата своему королю он не заметил.
Гроссмейстер молчал, боясь нарушить очарование этой минуты. Шах, - тихо и осторожно сказал Г. Он еле сдерживал внутренний рев.
Гроссмейстер вскрикнул и бросился бежать. За ним, топоча и свистя, побежали хозяин дачи, кучер Еврипид и Нина Кузьминична. Обгоняя их, настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка.
Шах, - еще раз сказал Г. Гроссмейстера вели по проходу среди затихшей толпы. Идущий сзади чуть касался его спины каким-то твердым предметом.
Человек в черной шинели с эсэсовскими молниями на петлицах ждал его впереди. Шаг - полсекунды, еще шаг - секунда, еще шаг - полторы, еще шаг - две... Ступеньки вверх.
Почему вверх? Такие вещи следует делать в яме. Нужно быть мужественным.
Это обязательно? Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из рогожи? Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень далеко оркестр бравурно играл «Хас-Булат удалой».
Ну вот видите, - пробормотал гроссмейстер, - поздравляю! Уф, - сказал Г. Невероятно, залепил мат гроссмейстеру!
Невероятно, но факт! Ай да я! Нервишки не выдержали, да?
Да-да, я сорвался, - торопливо подтвердил гроссмейстер. Доска была старая, щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался, обнажена была желтая, измученная древесина, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая. Гроссмейстер смотрел на пустую доску, на шестьдесят четыре абсолютно бесстрастных поля, способных вместить не только его собственную жизнь , но бесконечное число жизней, и это бесконечное чередование светлых и темных полей наполнило его благоговением и тихой радостью.
А ведь так вот расскажешь, и никто не поверит, - огорченно вздохнул Г. Почему же не поверят? Что же в этом невероятного?
Вы сильный, волевой игрок, - сказал гроссмейстер. Никто не поверит, - повторил Г. Какие у меня доказательства?
Позвольте, - чуть обиделся гроссмейстер, глядя на розовый крутой лоб Г. Я знал, что я вас встречу. Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: «Податель сего выиграл у меня партию в шахматы.
Гроссмейстер такой-то». Остается только проставить число, - сказал он, извлек из портфеля гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу жетона. Это чистое золото, - сказал он, вручая жетон.
Без обмана? Абсолютно чистое золото, - сказал гроссмейстер. Василий Аксенов рассказ с преувеличениями В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником.
Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено: «Г.
Черный ферзь в центре каркал, как влюбленная ворона, воронья любовь, кроме того, у соседей скребли ножом оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре.
Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользкий и пружинящий хвойный наст. Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее. Логично, как баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво засветилась, завершенная, как яйцо.
Он еле сдерживал внутренний рев.... Гроссмейстер вскрикнул и бросился бежать. Гроссмейстера вели по проходу среди затихшей толпы. Идущий сзади чуть касался его спины каким-то твердым предметом.
Шаг - полсекунды, еще шаг - секунда, еще шаг - полторы, еще шаг - две... Ступеньки вверх. Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень далеко оркестр бравурно играл "Хас-Булат удалой". Нервишки не выдержали, да?
Доска была старая, щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался, обнажена была желтая, измученная древесина, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая. Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: "Податель сего выиграл у меня партию в шахматы. Февраль 1965 г. А написан был в Дубултах, на Рижском взморье, где в советское время находился так называемый Дом творчества писателей.
Так вот, Василий Аксенов наблюдал за любительской шахматной партией своих друзей, известных писателей Бориса Балтера и Анатолия Гладилина. У одного из них вдруг куда-то подевалась ладья - ее не оказалось на шахматной доске. Между уважаемыми писателями возник по этому поводу нешуточный спор - по выражению Василия Павловича, они собачились. Это и послужило для нашего автора творческим импульсом.
Вечером в своем номере он решил описать виденную днем ситуацию в юмористическом ключе, но, как часто случается, сюжет развернулся совершенно иначе, и получился рассказ "Победа". Гроссмейстер Марк Тайманов высоко оценил рассказ, в котором Василий Аксенов очень верно ухватил суть шахматного поединка как такового. Сам же автор никогда не испытывал особого влечения к шахматам, отдавая предпочтение баскетболу, но в школьные годы имел третий разряд по этой древней и прекрасной игре. В рассказе "Победа" Аксенов, несомненно, говорит не только о том, как сталкиваются два характера, два темперамента, а о борьбе интеллекта и силы, о борьбе обреченной.
Эта совершенно обыденная игра становится обличением законов действительности, довольно символично отображая закономерности реальной жизни. Игра становится жизнью, а жизнь - игрой. Проблематика касается вопросов о столкновении характеров, о жизненных принципах, о достоинстве и чести, но самое главное - о борьбе разума и силы. Многое в рассказе Аксенова не случайно, и законы действительности получают подробнейшую оценку в образах двух столкнувшихся в шахматном поединке героев: гроссмейстера и Г.
Их характер сторонний наблюдатель, рассказчик, вырисовывает довольно подробно, акцентируя внимание на конкретных деталях и закономерностях, как, например, фирменный знак на галстуке шахматиста, или же постоянно мелькающие кулаки "случайного спутника". Именно тогда читатель понимает, насколько различны герои, как гуманистические жизненные принципы "разума" противоречат скудным "силы". Здесь же поднимается проблема чести и достоинства. В данной игре с достоинством мог победить лишь один - и он побеждает -, тогда как второй, следуя изначально неверной цели, был обречен если и на выигрыш, то исключительно грязный и бесчестный.
Однако вопрос заключается в следующем: почему же победа тихая и скрытая - показатель достоинства? Вероятно, потому что не возвышается и не туманит рассудок, а принимается как "очарование минуты". Данный круг проблем приводит к одной важно и общей: столкновении силы умственной и силы физической. Гроссмейстер, как олицетворение разума, вступает в скрытый конфликт с Г.
Когда побеждает первый, казалось бы, рассказ должен прийти к логическому завершению, но законы жизни диктуют свои правила, губящие разум, который так свободно и легко скрывает свою победу. И она уходит к необузданной силе, к тому, что ведет к хаосу и разрушению. Так происходит и в действительности, когда сила отчего-то губит разум чаще, чем разум силу. Если касаться исключительно сюжета как смены действий, можно сказать, что Аксенов изображает шахматный турнир между людьми антагонистами: гроссмейстером и Г.
Игра динамична, с одной стороны оправданно сдержанна, с другой - импульсивна. Побеждают оба: противоречивости ситуации заключается лишь в том, что один одерживает победу поистине, а другой, будучи уже проигравшим. Гроссмейстер, несомненно, стоит прежде Г. Читателю предлагается подробнейшая характеристика героя, но уже и в сравнении возможно выявить, что звучное "гроссмейстер" таит в себе многое, в отличие от краткого Г.
В этом и кроется причина окончательного поражения "разума", который мирно передает победу в грубые кулаки "силы". Он ведет честную борьбу, и его игра - это отражение жизни светлой и насыщенной. Он то погружается в воспоминания о семье, то философские мысли овладевают его сознанием, то светлые чувства пробуждают прекрасное в душе. Он живет игрой честной и разумной, но в ключевой момент отступает, когда Г.
Бросается в бегство от необузданной силы. Внутренняя слабость, некая неуверенность и скрытность, безусловно, становятся основным толчком к отступлению. Его характер, как олицетворение свойств "разума", который, будучи символом добра и чистоты, не имеет прочного внутреннего стрежня и твердой уверенности. Зато эта уверенность и прочность есть у "силы", которую олицетворяет Г.
Аксенов также знакомит читателя с ним довольно подробно, насколько это возможно с бедным внутренним миром героя. Ничего кроме "розового крутого лба" и массивных кулаков во внешности героя не примечательно. Повтор, используемый автором, позволяет акцентировать внимание читателя на особенности образа Г. Его действия - "накопление внешне логичных, но внутренне абсурдных сил.
Оно ослепляет его, что доказывает кульминационный момент рассказа, когда тот даже не замечает тихую победу своего оппонента. За всем этим скрывается довольно скверный характер. Чего стоит брошенное им пренебрежительное "шахматишки"в начале игры в жизнь. Примечательно и то, что внутренний мир Г.
Да и "сила" считаться возвышенной не может, если она выражена в двух крепких кулаках с нелепой татуировкой неопределенного имени "Г. Особенность композиции заключается в изображении двух совершенно отличных миров : разума и силы, меж которыми как бы происходит постоянное метание. То выступают думы гроссмейстера, то Г. Да и сама победа скользит от одного к другому, находя приют там, где она была до изнеможения, но бессмысленно желанна.
Также в рассказе "Победа" соблюдено единство времени, места, действия. Это позволяет ему считаться логически завершенным, полным и целостным. И действительно, Аксенов проводит мысль о борьбе разума и силы от самого ее зарождения и до разрешения скрытого конфликта, когда на шахматной доске сходятся два противоположных явления. И место действия довольно знаково.
Его движение соизмеримо с движением жизни, и он как нельзя кстати "скорый", что говорит о стремительности проходящего жизненного времени. Аксенов довольно часто использует повторы, которые зачастую становятся подтверждением пометки автора "Рассказ с преувеличениями" и несколько предопределяют завершение рассказа.
Гроссмейстер Марк Тайманов высоко оценил рассказ, в котором Василий Аксенов очень верно ухватил суть шахматного поединка как такового. Сам же автор, добавим в заключение, никогда не испытывал особого влечения к шахматам, отдавая предпочтение баскетболу, но в школьные годы имел третий разряд по этой древней и прекрасной игре. Хочется надеяться, что рассказ именитого писателя будет прочитан любителями шахмат с тем же интересом, что и 40 лет назад. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. Гроссмейстер сразу понял, что его узнали, и с тоской смирился: двух партий по крайней мере не избежать. Он тоже сразу узнал тип этого человека. Порой из окон Шахматного клуба на Гоголевском бульваре он видел розовые крутые лбы таких людей. Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил: - В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ?
Спутник высунулся из купе, кликнул проводницу, появились шахматы, он схватил их слишком поспешно для своего равнодушия, высыпал, взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено "Г. Ему достались белые. В дороге шахматы - милое дело, - добродушно приговаривал Г. Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри занудливой жалостливой ноте, похожей на жужжание комара. Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легко ранимым. Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком "Дом Диора".
Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе. Игра Г. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских кабалистических знаков, было похоже на настройку халтурного духового оркестра, желто-серый слежавшийся снег, глухие заборы, цементный завод. Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом. О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться?
Я отказываюсь, примите мой отказ," - панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской. У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Личные вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается "лирная" шуба, тяжелая шуба на "лирном" меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу.
И случилось какое-то чудо: мы их обыграли. У меня в жизни не было такой кладки - все шары сами шли в лузу. Дальше все, как полагается, - побежденные ползали под столом, кукарекали и так далее... Шахматы - А в шахматы вы кого-нибудь заставляли кукарекать?
Но успехами Леонида Зорина или Аркадия Арканова похвастаться не могу. Еще несколько евреев смотрели на их игру. Тут же сидел и я. Вдруг в вестибюль вваливается пьяный-препьяный Аксенов: - Вот скажи, Солоухин, почему все евреи хорошо играют в шахматы? Я не нашелся тогда, что ответить на этот провокационный выпад, а нашелся позднее, когда все разошлись, и сам я тоже пошел спать. Ну почему же все? И риска не было бы никакого. Уж с пьяненьким Аксеновым я бы как-нибудь управился. Да он и не сел бы со мной играть, а сел бы в галошу». Никаких вопросов я ему, естественно, не задавал, да и о чем его было спрашивать.
А если бы мы сели за шахматную доску, как он рисует в своем воображении, то, надеюсь, ему бы я поставил мат даже выпив литр водки… Василий Аксенов: «Победа! Этот человек сразу узнал гроссмейстера и загорелся немыслимым желанием немыслимой победы. Весь фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом... Я как-то встретил Марка Тайманова, и он оказался большим поклонником «Победы», высказал мне много комплиментов. А вот Михаил Таль упрекал меня, что это апология поражения: настоящий игрок никогда так просто победу не отдаст. Некоторые читатели тоже сожалели, что гроссмейстер проиграл Г. Видно, они не обратили внимание или подзабыли, и Таль в том числе, что гроссмейстер «проиграл», но уже после того, как поставил мат своему попутчику... Михаил Таль - Вам попадался в жизни такой типаж? Подобные диалоги через столик в железнодорожном купе у меня уже были. Взять, например, рассказ «Завтраки 43-го года».
Там герой смотрит на человека, который сидит напротив, и понимает, что это один из хулиганов в их школе, который когда-то отнимал у детей их жалкие завтраки. А теперь этот подлый тип - процветающий советский деятель. Это примерно то же самое. Да, «Победа» - какое-то особое сочинение. Мне говорили, что я находился под впечатлением Владимира Набокова, начитался «Защиты Лужина». А я, между прочим, тогда еще и не читал романа. К тому же Набоков сам был сильным шахматистом, а я все-таки далек от серьезной игры. Один умный человек философски заметил, что в этом рассказе показано отражение глубокого процесса в сознании шахматиста, соединяющего свои ходы с какими-то глубинными, потаенными ассоциациями в своей жизни, а, может быть, и не своей. Не буду с ним спорить… - Вы встречались со многими шахматистами? Вспоминаю один смешной случай.
Опытный журналист и шахматист, член Союза писателей Саша Кикнадзе - отец двух «телевизионных сыновей» - в 1978 году собрался на матч Карпов - Корчной. В Доме литераторов увидел меня и очень взволнованно сообщил: «Завтра улетаю в Багио». Скажи, что мы все следим и поддерживаем…» - «Да, обязательно передам Анатолию Евгеньевичу». Кикнадзе чуть дара речи не лишился. Кстати, позднее с Корчным я виделся в эмиграции, в Лос-Анджелесе. Раскрою вам одну тайну - в 1976-м КГБ использовало Корчного как средство устрашения. Я тогда уже ходил в диссидентах, слыл весьма сомнительной личностью. И вот, как сейчас помню, один кэгэбэшник, на очередной проработке, пристально взглянув на меня, с намеком сообщил: «А вы знаете, что Корчной попал в автомобильную катастрофу? Но голова-то, надеюсь, цела…» - сказал я невозмутимо. А дело в том, что я знал о том, что у Виктора все в порядке и он в безопасности, а человек в погонах просто пугал меня - мол, вот что ждет тебя, если будешь вести себя неправильно… 2006 год.
Карпов и Корчной в одной команде. Всякое бывает… В другой вашей повести - «Затоваренная бочкотара», наделавшей в свое время немало шума, главный герой Гелескопов - шахматист. Он обыграл милиционера, и тот упек его за это за решетку. Выходит, хорошо играть в шахматы не всегда полезно. Но там была еще любовная история. Будете цитировать, обязательно вставьте бурную реакцию болельщиков: «Жгентелем его, жгентелем» «Ужо ему жгентелем… Виктор Ильич.. Заманить его в раму, а потом дуплетом вашим отхлобыстать! Жгентелем его, жгентелем! Шахматные теории, всякие там испанские и сицилианские им, конечно, не были знакомы. Но у них есть своя теория, свой жаргон.
И «жгентелем» для них значило немало. Может быть, это какая-то вилка конем, кто его знает. Ведь в прежние годы был сумасшедший интерес к шахматам. А потом жизнь меня закрутила… - Вам известно, например, кто сейчас шахматный король? Между прочим, он уже давным-давно не чемпион. А куда же делся Гарри? Да, что-то тут у вас сильно запутано… Футбол - Наверняка вы общались со знаменитыми футболистами… - В 60-е годы наша веселая богемная компания вела дружбу с игроками ростовского СКА - Понедельником и другими, мы познакомились с ними в ресторане «Арагви». Потом к нам примкнул Бобров. Мы вместе посещали театр «Современник», бузили, кутили. Приятно вспомнить.
Автор «золотого гола» Виктор Понедельник с сыном А в 1962-м я летел в Японию с писательской делегацией. И оказался в одном самолете с московским «Динамо» - в Токио у команды были товарищеские матчи с разными клубами. Я сидел рядом с Игорем Численко, а сзади расположился Лев Яшин. Мы разговаривали о том о сем, и вдруг Игорь обращается ко мне: «За нами тут один стукач следит, так из-за него даже выпить нельзя. Знаешь, - говорит, - мы тебе денег дадим, а ты закажи у стюарда виски». Я ему говорю: «Да не нужны мне твои деньги, я сейчас сам возьму бутылку». Игорь открыл виски, лег на пол самолета и там, на полу, выпил свою долю. Передал мне: «Теперь ты ложись», - говорит. А мне-то чего ложиться? Я спокойно отхлебнул пару глотков.
Потом Игорь обернулся и говорит Яшину: «Левка, выпить хочешь? И Яшин полез под кресло, это я хорошо запомнил. Лев Яшин В Бангкоке была долгая остановка, мы ходили по аэропорту, и опять возникла та же тема. Я купил еще одну бутылку, и мы вместе с несколькими динамовцами отправились в мужской туалет и там эту бутылку распили. По-моему, они забурели серьезно, во всяком случае первый матч в Токио проиграли с каким-то позорным счетом. А тогда японцы и играть-то еще не умели. Правда, в остальных матчах наши хозяевам наколотили. Вот такая встреча была с футболистами. Дочка уводит его с трибун стадиона, но он мысленно еще там. Сергей понял, что команда забила гол».
Да, Сергей играет за дубль мастеров и чувствует себя невостребованным. Кстати, мужская стихия стадиона описана мною в разных произведениях, например, в романе «Бумажный пейзаж». Компания болельщиков ходит в Лужники и, как сказали бы сейчас, фанатеет. Хоккей - В повести «Рандеву» много хоккея... Одну из звездных троек возглавлял сам Морис Ришар. В конце третьего периода он получил право на буллит - поединок с Левой Малахитовым, любимцем народа. Ришар стоит, согнувшись, выставив вперед свою страшную клюшку. Лева в своей вратарской маске похож на паяца. Оба стоят в неожиданном звуковом вакууме после 59 минут ураганного рева. Счет 2:2.
Буллит Ришара - последняя надежда «звездных» на выигрыш. Вот грозный Ришар покатился к Леве, могучий, сверкающий платиновыми зубами, пиратской серьгой в изуродованном ухе, хромированной головой, медленно надвигается с выпирающими мускулами, как бронированный Ланцелот, грозный Ришар, главный гладиатор мира. Мальчики мои, Локтев, Альметов и Александров, братья Майоровы и Вячеслав Старшинов, мама моя, скромный библиотекарь, ты, мой Урал седовласый, и Волга-кормилица, жена моя Нина, святая и неприступная, товарищи мои из всех кругов общества, видите, вот я стою перед ним, худенький паяц, бедный Пьеро. Морис, в тебе нет пощады, ты обо всем забыл… Сейчас ты сделаешь финт, а потом швырнешь шайбу, как кусок твоей безжалостной души, но я, худенький паяц, безжалостно ее поймаю, и в моей ловушке она забьется, пока не утихнет, и мы разойдемся с миром». И тут Лева рванулся вперед и упал под шайбу. Она отлетела к бортику за ворота. Лева полетел за шайбой сломя голову, худеньким животом прижал к борту бизоньи ягодицы Ришара. Оба маневрировали на животах, и вдруг Лева на своем животике стремительно описал полукруг и накрыл шайбу. Ришар, рассыпающий искры, медно-ужасный, подъехал к подтянувшемуся Леве, постукал клюшкой ему в бледно-уральские глаза, всхлипнул, прижал к груди. Оба они заплакали.
Снимок поцелуя обошел все газеты мира, даже «Женьминь жибао». Напечатали, правда, под рубрикой «Их нравы». Наши хоккеисты - реальные фигуры - все, кроме Малахитова, хотя он и похож на Третьяка. А рыжий буйвол Канады - это я взял из стихов Кирсанова. Все остальное фантазия, включая упоминание матча с канадскими профессионалами в газете «Женьминь жибао». Самое главное для рассказа, что Малахитов - ренессансный человек, таланты его проявлялись во всех областях, он и на скрипке играл как Ойстрах... Легкая атлетика - Каким спортом вы сами увлекались в школьные годы? Он проверил мои старты на секундомере и сказал: «Какая-то у тебя немыслимая прыть, результаты просто невероятные». Думаю, все же, что его секундомер был не в порядке. Физрук научил меня прыгать в высоту стилем хорайн или, иначе, перекатом Фосбюри тогда еще и не родился.
И вот я в школе со своим стабильным прыжком на 1м 60 см стал регулярно побеждать. Причем никакой экипировки после войны не было: ни тапочек, ни шиповок, ни кроссовок. Так босиком и занимались. Баскетбол - В вашем «Звездном билете» я обнаружил баскетбольный эпизод. Забыв про новый костюм, он показывает, как проходит к щиту его соперник Галачьян, тоже кандидат в сборную, и как он, Юрка, зажимает его. Алик убеждает Юрку играть так, как играет всемирно известный негр Уилт Чемберлен». Кто такой Чемберлен, у нас тогда толком никто не знал. А Алик Крамер, главный герой повести, обладал жуткой эрудицией, такой всезнайка, вот он Чемберленом и блеснул. Кстати, до эмиграции лет тридцать не брал в руки мяча. А в Америке шел как-то по тропинке, смотрю в кустах валяется мяч, а рядом щит с кольцом.
Стал делать броски и подумал: «Елки-палки, как же это потрясающе! В основном сам, но иногда приходят мальчишки какие-нибудь - черные или местные французы, с ними играю. Но я тогда гораздо хуже играл, чем сейчас. Энергии, конечно, было побольше, но техники намного меньше. Из трехочковой зоны - бух бух-бух. Он посвящен Стасису Красаускасу, вы хорошо его знали? В баскетбол он играл неплохо, но прежде всего был потрясающий пловец.
Победа Аксенов Василий
Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему) Аксенов победа краткое содержание. Василий Аксенов Победа рассказ с преувеличениями. В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником. Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над. Читать Победа онлайн. Книги автора Аксенов Василий cкачать Победа в открытом доступе на портале Василий Аксенов и его загадка. Как рассказ «Победа», написанный «на слабо», стал притчей поколения шестидесятых — разбирались и журналист Анастасия Белоусова. Загадка от Аксенова.
Лингвистический анализ: Победа (Василий Аксёнов)
Победа читать бесплатно онлайн без регистрации полную версию на ПК, планшете и телефоне. Рассказ Аксенова "Победа" написан в начале шестидесятых годов, в разгар хрущевской оттепели. На нашем сайте вы можете скачать книгу "Победа" Аксенов Василий Павлович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.